Там, за Вороножскими лесами

– Нельзя тебе со мной сейчас, опасно, – Демьян приобнял Агашу за плечи.

– Я не боюсь.

– Я боюсь, за тебя боюсь. Я в Ольгове не останусь, мне в степь нужно будет к побратиму ехать, чтобы сестер помог разыскать. Князь в Липовце станет при брате кружиться, а вы с матушкой одни останетесь. Мать не тронут, а молодой жене вред могут сотворить. Опасно для нас в Ольгове нынче, здесь надежней.

– Да может и не сотворят ничего, за что им тебя наказывать?

– Народ злой теперь, сами не ведают, что творят, – вступился в разговор Горшеня. – Правильно Демьян Олексич решил. А воевода сейчас побушует, побушует, да и смирится, сделать-то уж ничего нельзя, примет зятя.

– Я с тобой поеду, – упрямо продолжала твердить Агафья, не слушая доводов окружающих.

– Да, пойми, – Демьян нагнулся к ней, почти касаясь щеки. – Я за отца и сестер себя извел, а если с тобой что случится, да по моей вине? Нельзя тебе туда.

Агафья опустила голову.

– Так если боярин ее с собой увозить не собирается, может и про венчанье пока помалкивать? – вдруг встала, закрывая собой выход из церкви, попадья.

– Как молчать?! – вылетело сразу у всех.

– Ну, пока смолчать. До тепла. Агафья Федоровна, смилуйся, не губи. Почему за твой грех детки мои должны расплачиваться?! Вас батюшка пожурит, ну, может быть побьет слегка, да и все. А нас с Леонтием за своеволие его с заставы выставят. Точно вам говорю. В мороз по снегу глубокому мы через Вороножские леса не проберемся, замерзнем по дороге. Двое деточек – крохи совсем, третий народится должен, уж ждем. Куда нам сейчас ехать? Пощади, матушка, не губи! – женщина упала на колени, пытаясь схватить Агафью за руку.

– Дарья, уймись! – пытался утихомирить ее муж.

– Да, что же вы все моего отца за душегуба считаете?! – невидящим взглядом обвела всех Агаша. – Да, он совсем не такой, он хороший, а вы!

– Хороший, хороший, кто ж спорит, но не говори ему пока. Ну, что тебе стоит, коли муж все равно уезжает. А весна придет, рожу я, дитя окрепнет, так и скажемся. Сама побоишься, так мы с Леонтием придем, все, как было, расскажем.

– Нельзя такое таить, грех это! – молодой священник попытался поднять жену с колен. – Как она венчанная с непокрытой головой ходить станет?

– Как она невенчанная с боярином легла? Никогда о нас не думаешь, хоть раз о семье вспомни. В глухомань эту нас повез, я тебе и слова не сказала. А здесь-то как живем? Бродники на приступ лезли, да что я пережила, а если бы не сдюжили. Что от нее убудет что ли, если она пока смолчит, а души безвинные спасет! Может этим от греха отмоется!

– Ладно, – устало сказала Агафья. – Только выйдите все, я здесь в притворе хочу с мужем попрощаться.

Попадья резво вскочила на ноги, уводя Леонитя, десятники, почесывая затылки, вышли следом. Молодые остались одни.

– Прости меня, – шепнул Демьян, прижимая жену к себе.

– И ты меня, я теперь тебя слушаться должна, а сама…

– Я сейчас скажу, только ты выслушай спокойно, ладно?

– Сказывай.

– Если я до морозов не вернусь за тобой, значит, меня в живых уж нет, вдова ты. Замуж снова выходи, красоту свою не губи понапрасну.

– Да, что ты такое говоришь?! Ты уж возвращайся, я тебя ждать стану.

Они долго стояли обнявшись.

– Агафья Федоровна, светло уж совсем, – нетерпеливо заглянула попадья. – Пойдем, я до дома тебя доведу. Кто увидит, так скажем, молиться в церковь Божию с утра ходили.

Агаша нехотя отступила.

– Подожди, – Демьян быстро стал отвязывать от пояса калиту. – Вот возьми, – протянул он тощий кошель. – Здесь мало совсем, но все же. И это, – он снял с пояса ловчий нож.

– Зачем мне?

– Как отцу признаешься, так отдашь за прокорм. Чтобы не говорил, что я ему жену на шею навязал. А нож – это тестю от меня подарок, он дорогой, здесь смарагд[56 - Смарагд – изумруд.] в рукояти. Побрезгует, не возьмет, так приберешь куда на память. И вот еще, – Демьян запустил руку за пазуху, и достал небольшой деревянный гребень, на нем была вырезана точно такая же лошадка, как на заушницах Агафьи. – Подарить тебе хотел, мои вырезали.

– Я беречь стану, – прижала молодая жена к груди подарки. – Возвращайся, – сказала она Демьяну и пошла прочь, уже за церковной оградой на повороте последний раз обернулась, махнула мужу рукой и скрылась в переулке. Все. Увидит ли он ее еще раз? В груди давило, сбивая дыхание.

Олексич присел на церковной паперти рядом с десятниками.

– Может, все же забрать ее с нами? – вздохнул он.

– Пусть все как есть, – посмотрел в серое небо Горшеня.

Крупными хлопьями над Вороножем опять пошел снег, зима наводила в своих чертогах чистоту, после разгула проказницы оттепели.

6

Провожать курян вышел весь Воронож. Кто с любопытством, кто с явным облегчением следил за сбором чужаков. Чьи-то прекрасные девичьи очи наполнялись слезами.

На церковной площади дружины выстроились получить благословение перед дальней дорогой. Леонтий кропил воев святой водой, на Демьяна он плеснул побольше, так, что с шапки на лицо потекли тонкие струйки.

– Домой, домой! – слышалось отовсюду.

– Эх, Масляная в дороге пройдет, – сокрушался Пронька.

Воевода, одетый в лучшие одежды, беседовал с князьями, неспешно советуя им, как лучше ехать, где переходить Дон, вкруг каких оврагов следует объезжать.

– Рад, небось, Федор, до смерти, что восвояси убираемся? – подмигнул ему Святослав.

– Что-ты, ежели наш светлый князь Федор Романович брата у себя на заставе видеть желает, так и мы рады радешеньки, – лукаво сощурил глаза вороножский хозяин.

– Ох, Федор, я б такого воеводу как ты на своей заставе не хотел бы иметь. Больно нос для боярина высоко дерешь.

– Такого как я еще поискать, и захочешь да не найдешь.

Святослав засмеялся.

– Ладно, прощаться давай. Спасибо, что терпел, – князь широким жестом обнял воеводу. – По коням, выезжаем!

– Ворота открывайте! – крикнул Федор своим.

Все зашевелилось. Застоявшиеся лошади радостно заржали.

Воевода ни разу даже украдкой не посмотрел на Демьяна. «Словно и нет меня, пустое место, – с горечью подумал Олексич. – Да кто я такой, чтобы об меня глаза-то ломать?»