Из пепла возродится

– Чего ж ты растерялась? Беги наряды готовь!

Зной с сыном приехал накануне равноденствия и сразу приступил к делу:

– Полюбилась Ручью девица из вашей деревни, Смородинка, Папоротникова дочка. Отца я не знаю, вот и пришёл к тебе за помощью, замолви слово. Так понимаю, от невесты отказа не будет, они уж сговориться успели.

Буран посерел лицом, но вида не подал, лишь махнул Стуже, чтобы увела Яблоньку. А товарищ продолжал, вроде как ничего не замечая:

– Вот как сложилось-то. Признаться, хотел я к лету с тобой этот сговор вести, дочь твою для сына просить, да куда же против его охоты. Но в долгу не останусь, если посодействуешь. Трактиры ведь не на одном вине, к столу и харчи требуются. Так чего мне у чужих скупаться, когда с тобой можем дела вести?

Торговец в Буране возобладал над отцом. Ударив со Зноем по рукам, они ушли к Папоротникам. После удачного сговора гости сразу уехали: трактиры сулили принести добрую выручку в праздник.

До рассвета деревенские потянулись к Огневице. Ждали появления наставника, чтобы с молитвой встретить восход и приступить к гуляниям. Огневой Отец вышел с опозданием и не из врат храма, а из-за угла. Руки его тряслись, слабый голос дрожал, взгляд дико блуждал по сторонам. Из передних рядов послышался ропот, что наставник пьян. Кое-как прочитав молитвы, он поспешил скрыться. Такое поведение мало кого удивило. Уже много лет с наставниками в Трихолмке творилось необъяснимое.

Стужа кликнула дочь и невесток, чтобы несли из дома угощение на общие столы. Отдав должное Святозарам, народ отправился набивать животы и веселить себя вином.

Гуляние выдалось унылым. Тяжкие мысли о грядущей войне затмевали радость, даже музыка звучала глухо и печально. Пламень налёг на брагу и быстро захмелел. Заре пришлось держать его под локоть, чтобы того гляди не упал. Но унять буйный настрой Пламеня молодая жена была не в силах. Он задирался с каждым за любой косой взгляд или небрежное приветствие, пока не схватился с таким же хмельным соседом. Зара оттягивала мужа, пыталась образумить и увести домой, как за спиной раздался голос, при звуках которого Пламень стих:

– Совсем ты забыл меня, братец. Больше не навещаешь. Или я тебя чем обидела?

Зара обернулась. Горлинка улыбаясь протягивала Пламеню чашу с брагой:

– Давай же выпьем в знак старой дружбы!

Пламень, как заговорённый, потянулся к чаше.

– Не пей! – Зара вцепилась мужу в руку.

– Чего ты боишься, Зарница Полынь? Я его не отравлю, дорог он мне очень, – насмехалась ведьма.

– А-а, чего от глупой бабы ждать, – бесшабашно гоготнул Пламень, принял чашу из рук Горлинки и осушил одним глотком.

Ведьма ушла. Пламень, забыв про жену, побрёл домой. Зара поспешила следом, но догнала мужа только у ворот. Он не оборачивался, как она ни просила обождать её.

Пламень, точно запертый зверь, мерил шагами опочивальню, метался от двери к окну и обратно. Зара оставила всякие попытки отвлечь мужа ласками и разговорами, присела на край кровати и тревожно наблюдала за его помешательством. Пламень вдруг застыл на месте. Пробормотал непонятно о чём:

– Так что ж с того… Надо, непременно пойти надо…

– Куда?! – встрепенулась Зара. – К ведьме? Не ходи, Светом заклинаю. У нас… Дитё у нас будет!

Пламень наконец посмотрел на жену. Усмехнулся зло:

– Нашла время!

И вышел вон. Во дворе заржал конь и застучали копыта.

До вечера Зара проплакала, закрывшись в опочивальне. Как стемнело, вернулись Буран со Стужей. В трапезной Радуга загремела посудой, накрывая на стол. Зара оправила одёжу, спустила пониже оборку чепца и вышла помогать. Но не успели рассесться, как в дом вбежала Яблонька и со смехом принялась рассказывать:

– Я к Смородинке ходила, чтобы со сговором поздравить. А у них цыплёнок о четырёх лапах вылупился. Они скрыть хотели, да я такой крик на полдеревни подняла, что теперь придётся им весь курятник вырезать.

Буран собрался было осадить дочь, как в трапезную, не сняв грязных башмаков, влетел работник:

– Хозяин, пёстрая корова бычка о двух головах родила!

– Молчи! – вскочил с места Буран. – В долгу не останусь, только молчи!

Тут в ворота заколотили. За ударами послышались крики:

– Буран! Стужа! Пламень убился! В овраге со свёрнутой шеей лежит.

Глава 8. Вдова

Покойных провожали с высокого, открытого всем ветрам берега Серебрянки. Снег на круче уже растаял, поленья для костра сложили на жухлой прошлогодней траве. Пламень покоился сверху. На его лице застыло изумление, будто он и в смерти удивлялся нелепой причине своей гибели.

Стужа с надрывными воплями бросалась на поленницу к сыну. Буран с Паводком с трудом удерживали обезумевшую от горя мать. Зара же стояла с сухими глазами. С тех пор, как она увидела на дне оврага мужа с неестественно вывернутой головой и коня, что сбросил хмельного седока, а после равнодушно щипал нежные стрелки ранней травы на проталинах, внутри будто всё выгорело, не осталось ни слёз, ни слов. Если бы Брюква не поддерживала дочь за плечи, Зара опустилась бы на землю там, где стояла, да так и лежала бы.

Ждали наставника со светочем из Огневицы, чтобы зажечь поленницу. Но Огненный Отец не торопился. Уже рассвело, когда на тропе под кручей замелькали среди деревьев чёрно-красные одеяния Сестёр и оранжевые – служек, ведущих под руки шатающегося наставника. Тот снова был пьян, в грязной, некогда красной обрядовой рубахе. Кое-как прочитав отходную молитву, он подпалил от светоча пучок сухих веток и кинул их в поленницу. Просмолённое дерево задымило с треском.

Костёр жгли до ночи, подкладывали новые поленья и подливали масла, пока кости Пламеня не превратились в прах, уносимый ветром. К утру от мужа Зары осталась горстка пепла. Скорбящие родственники разбредались по домам. Борщевиков ждала телега. Брюква чуть не волоком подтащила к ней отрешённую от всего происходящего Зару и с мольбой посмотрела на Бурана:

– Верни мне дочку. Вам-то она теперь без надобности, только лишний рот кормить.

Буран оставил заунывно стонущую Стужу на Паводка, отошёл к Брюкве и тихо проговорил:

– Жена сказала, тяжёлая она. Место матери Борщевика в доме мужа. Хоть и нет больше Пламеня, а от крови своей я не откажусь.

В доме стало тихо. Смолкли разговоры. Ходить, убирать и готовить тоже старались бесшумно, будто звук шагов или скрип двери могли заставить горе каждого выплеснуться наружу и умножить общую скорбь. Даже дети оставили забавы и капризы и, подражая взрослым, смирно сидели с неподвижными лицами.

Зара не находила себе места. В опочивальне ей чудились тени, всё казалось, что Пламень по-прежнему рядом, в любой миг подойдёт и прошепчет на ухо одну из баек. Она пыталась занять себя работой, но от присутствия людей становилось невмочь, даже чуткая забота Радуги не утешала, и Зара вновь закрывалась наедине с призраком. Если бы дитя в её животе уже толкалось, то она бы легче пережила потерю. Но ребёнок был слишком мал, Зара не чувствовала его.

На третье утро после сожжения она проснулась в мокрой постели. На рубахе и простыне темнели пятна крови. Регулы пришли с запозданием, дав всем напрасную надежду. Зара собрала грязное бельё. О том, как сказать Стуже, что она напрасно ждала внука, даже думать не хотелось.

Однако говорить ничего не пришлось. Закончив со стиркой, Зара отправилась на кухню топить печь и готовить завтрак. Свекровь вошла следом:

– Не прикасайся к еде! Я не приму пищу из рук убийцы сына. Тебя терпели ради ребёнка, но раз ты пустая, твоё место в хлеву со свиньями.

Зара остолбенела. Она ожидала брани за обманную беременность, но никак не упрёков в гибели Пламеня. Она залепетала оправдания сбиваясь:

– Я не… Как убийцы? Неужто…

– А кто к ведьме ездил? Ещё тогда задумала сына извести, да Свет уберёг. Но ты, змея, всё одно его прикончила!

– Вы же сами меня к ведьме отправили!

Возмущение несправедливостью придало смелости, Зарница выкрикнула обвинение в лицо свекрови. Стужа побледнела, прошипела зло:

– Как твой поганый язык поворачивается напраслину наводить? Вон из дома!

Зара кинулась собирать вещи, но свекровь нагнала её на пороге: