Дом-фантом в приданое

Нести мусор можно было только вечером, потому что жильцы из «микрорайона», то есть из новых домов, стерегли свою помойку и не разрешали чужакам бросать в нее мусор. Утром наверняка там будут дежурить бабульки и выбросить не дадут. Придется идти с пакетом по Чистопрудному бульвару до метро, где есть урны.

Олимпиада повздыхала и стала готовиться к экспедиции.

Она надела ботинки, куртку, подумала, сунула в карман перчатки и взялась за пакет. Он был довольно тяжелый.

– Ты куда? – крикнул услышавший ее передвижения Олежка.

– Мусор вынести.

Он немного подумал. Олимпиада ждала. Неужели скажет, что сам вынесет?!

– Слушай, купи мне сигарет. И еще жвачку. У меня последняя подушечка осталась.

Олимпиада вздохнула:

– Где я тебе возьму сигареты? Здесь нигде не продают.

– А в продуктовом у метро. В круглосуточном! Принеси, а?

Денег на сигареты он ей, конечно, не предложил.

Ну и ладно! Ладно! Ведь мы точно знаем, что принцев не бывает! Ну, он не принц, что же теперь поделаешь?!

Олимпиада протиснулась в дверь, протащила мешок и затопала вниз по лестнице.

Да и черт с ними, со всеми принцами на свете! Олежка совсем не плохой, просто обычный парень, и, может быть, все дело в том, что они не живут вместе? Он приезжает к ней в гости и чувствует себя здесь именно гостем, а вот когда он почувствует себя хозяином…

Она вывалилась на улицу, выволокла свой мешок и, неуверенно держась на мокром льду, сделала несколько шагов.

– Весна, – сама себе сообщила Олимпиада тихонько, глубоко вздохнула, посмотрела на небо, подсвеченное снизу синим электрическим московским светом, и улыбнулась. С крыши мерно капало и пахло весной – талой водой, асфальтом и морозной свежестью. Город был далеко-далеко, а у них здесь тишина, как в деревне, и даже капает как-то по-деревенски.

Но под ногами настоящий каток! Зимой посыпали песком, который плановик Красин притаскивал с «большого строительства», затеянного по соседству, а нынче все стаяло, и от песка даже следа не осталось!

Олимпиада старательно контролировала каждый шаг и уже почти вырулила на дорожку к углу дома, когда под ноги ей покатилось что-то темное, быстрое и опасное, и, потеряв равновесие, она грохнулась на живот, на свой мусорный мешок, и то непонятное, так напугавшее ее, оказалось совсем близко.

Она зажмурилась и заколотила руками, пытаясь подняться, но не смогла. Джинсы на коленях стремительно намокали, и встать все не получалось, и в этот момент черная тень упала ей на глаза.

Никак не удавалось связать в голове то, что произошло на самом деле, с тем, что было у него на бумаге. Он не признавал никаких компьютеров и писал, разумеется, только от руки и карандашом.

Где-то он прочел однажды, что именно так высшая энергия передается от автора к бумаге – только через грифель карандаша, и никак иначе!..

Те, кто придумал шариковые ручки и еще эти самые железные ящики с клавишами, – просто счетоводы, арифмометры, лишенные воображения начисто!..

Его роман будет не таким, как все остальные, написанные этой самой ручкой или набранные на идиотских клавишах!

Его книга станет вечной, как Библия, и великой, как… как… фрески Ватикана. Он точно не знал, что там за фрески, но было очень красиво думать – фрески Ватикана!..

В бороде зачесалось, и он почесал бороду карандашом. Карандаш ее не брал, и тогда он запустил туда палец. Борода ужасно мешала, но бриться каждый день он не мог себе позволить.

Он не должен тратить драгоценное время, отпущенное ему высшими силами, на такое глупое занятие! Кроме того, борода придавала ему солидности и сразу наводила на мысль о геологах и бардах шестидесятых, талантливых, рисковых, сильных ребятах!

Он и сам такой – талантливый, рисковый и сильный, и именно поэтому ему пришлось сменить имя.

Ну, и еще отчасти потому, что во дворе, где он жил мальчишкой, его дразнили… короче, его дразнили Жопой! Вот как! А звали его Женей, ничего особенного!

Но он еще покажет им жопу!.. Он еще всем им покажет!..

Он не мог простить своему двору этой «жопы», не мог простить институту, в котором учился, что его так и не приняли в СТМ, студенческий театр миниатюр, и красивый, высокий, словно устремленный в небо старшекурсник, бывший там за главного, обидно сказал ему: «Слишком пафосно!», когда Женя прочел Маяковского. Не мог простить родителям, что они самые обыкновенные – папа с «Электросилы», мама учительница в школе на улице Савушкина. Не мог простить Петербургу то, что он – Петербург, и Андрей Белый понимал его гораздо лучше, чем мальчик Женя по прозвищу Жопа, да еще с прозаической фамилией Чесноков – отчего не Белый?! Впрочем, кажется, Белый тоже псевдоним.

Женя Чесноков «взял псевдоним», когда переехал в Москву и стал писать.

Свою первую рукопись отлично отточенным карандашом на серой слепой бумаге он подписал Жорж Данс, в пику развращенной сумасшедшей Жорж Санд, которую он ненавидел.

Подумав, он все же решил перепечатать роман на машинке – нет, не на компьютере, конечно, а именно на машинке, и даже машинистку нашел, именно такую, каких показывали в фильмах «про писателей», седенькую, с артритными узловатыми руками, с бедным кукишем волос на макушке. В два приема она снимала клеенчатый чехол с древнего агрегата под названием «Москва», и Женя благоговейно следил за тем, как бисерный ленинский почерк превращается в «печатное слово» – а это же совершенно, ну совершенно другое дело!..

Бумага была выбрана специально такая, которая точно не подходила бы для принтера, подчеркнуто дешевая, слова на ней получались слепые, чуть мутноватые, загадочные.

Жорж Данс привез рукопись в издательство на Соколе и очень удивился, что за дверью, на которую ему указали, его никто не ждет. Он заглянул, увидел, что там пусто, и сразу не ушел, некоторое время осматривался.

Ничего особенного не было в этой комнате, где должна начаться новая эпоха в русской литературе, ему нравилось так думать. Эпоха начнется именно с его романа.

В эпохальной комнате стояли стол, креслице, компьютер и было много дамских безделушек – очки, кофейная чашка, смешной человечек на шарнирах, крохотная хрустальная пишущая машинка, отражавшая солнечные лучи так, что больно становилось глазам.

Некоторое время Жорж Данс дивился тому, что главный редактор такого огромного издательства, должно быть, человек солидный и умудренный опытом, держит у себя на столе всякую дребедень, но тут дверь широко распахнулась, сильно стукнув его по спине, и в комнату влетела худенькая голубоглазая девушка.

– Вы ко мне? – быстро спросила она. – Извините, вы не могли бы подождать в приемной? Там есть кресла!

Следом за девушкой вбежала маленькая, коротко стриженная блондинка с кипой растрепанных листов под мышкой. Она вбежала, привычно процокала каблуками к стоящему у окна креслу, впорхнула в него и плюхнула перед собой всю свою кипу. Девушка в это время ринулась к шкафу и стала там копаться.

Им обеим было очень весело.

– Оль, у меня все готово! – объявила блондинка и потрясла кипу. – Как я и обещала!..

– Ты молодец, – с удовольствием ответила девушка из шкафа. – Все бы авторы так работали, как ты, Дунечка!..

И тут он узнал ее.

Блондинку звали Евдокия Аркадьева, она писала детективы, которые продавались в каждом книжном магазине, в каждой палатке и у каждой бабульки, торговавшей возле метро носками или пучками петрушки, рядом с носками и пучками была непременно выложена пестрая книжечка! На почве этой самой Аркадьевой мир сошел с ума, так представлялось Жоржу Дансу, который раньше был Женей Чесноковым! Она писала свои книжонки, ее ругали, поносили, разбирали в умных телепередачах и в не менее умных газетных статьях, и в результате этих разборов выходило, что читать ее не нужно, вредно, да и нечего там читать! Но – странное дело! – население страны с упорством маньяков продолжало сметать ее детективы с прилавков, хохотать над ними в метро, спасаться от скуки на шикарных заграничных пляжах, коротать с ней вечер или слишком длинный день.

Она была знаменита, как Алла Пугачева, и узнаваема, как профиль В.И. Ленина на стене Смольного института.

– Здрасти, – пробормотал Женя, который никогда не видел знаменитостей так близко от себя, и обе дамы вдруг сообразили, что они не одни. Девушка вынырнула из шкафа, уставилась на него, и по лицу – он мог бы в этом поклясться! – прошел сдержанный смех.

– Здравствуйте, – поздоровалась вежливая Евдокия Аркадьева.

– Вы не могли бы подождать? – повторила девушка, закрывая дверцу шкафа. – Я вас приглашу.

Женя ответил, что ему нужен главный редактор, а вовсе не она, и на ее дверь ему ошибочно указали как на кабинет главного.