Шекспир мне друг, но истина дороже

Федя Величковский из невесть откуда взявшейся темной бутылочки накапал в кружку вонючих капель и сверху долил воды. Директор выхватил у него кружку, глотнул, поперхнулся и стал кашлять. Ляля проворно копалась в бумажных завалах.

– Деньги, – прокашлял директор. Лысина у него побагровела. – У меня в сейфе лежали деньги, пять пачечек!.. Банковские пачки, запечатанные. До вчерашнего дня на месте были, а сейчас… пропали! Пропали! Может, я их переложил?.. Да не перекладывал я! Ляля, родимая, ведь пятьсот тысяч!..

– Вы точно не перекладывали, Юриваныч?

– Вроде нет! Да нет, зачем я их буду куда-то перекладывать?!

– В этом сейфе они лежали?

Директор горестно покивал:

– В самом дальнем уголке. Вон за теми папками! А теперь там пусто! Пропали, украли! Ляля, что мы будем делать?!

Максим подошел и посмотрел внутрь большого несгораемого шкафа. И Федя подошел и заглянул. И туда-сюда покачал бронированную дверь.

– У кого еще есть ключи?

– Какие ключи? Ах, ключи! Дома у меня запасные и еще у главного режиссера были, а больше ни у кого! Даже у Тамары Васильевны нету. Мальчики, что теперь нам делать?

Озеров сел за стол напротив директора и сказал очень спокойно и твердо:

– Давайте обсудим ситуацию. – Когда он говорил так спокойно и твердо, его все слушались и приходили в себя. – Вчера вечером деньги, пятьсот тысяч рублей, были на месте. Правильно я понимаю?

– Абсолютно, совершенно, родимый мой.

– Сегодня вы пришли в кабинет, и… что? Сейф был взломан?

– Боже сохрани, ничего не взломан, в полном порядке сейф. Он был заперт, я его открыл вот этими самыми ключами, – Юрий Иванович показал на связку, которая болталась в замочной скважине. – Я вынул личное дело Бочкина, просто чтобы подготовиться к составлению некролога…

– Как, Бочкин тоже умер? – издалека удивился Федя.

– Боже мой, Бочкин – наш главный режиссер! Он вчера трагически скончался. Виталий Васильевич Бочкин.

– Верховенцев это псевдоним, – объяснила Ляля.

От всех потрясений, случившихся за последние сутки, ее не держали ноги. Она присела на первый попавшийся стул, взяла кружку, из которой пил директор, и тоже сделала несколько глотков.

– Вы не понимаете, Максим Викторович, – вдруг сказал директор, и Озеров удивился, что Юрий Иванович его вспомнил. – Вы не до конца понимаете. Эти деньги… не простые, золотые они. Вот так и есть. Мне их передал один меценат, очень большой человек в области. Он наш покровитель. Не просто так передал, не с глазу на глаз, а прилюдно, на собрании!..

– Это деньги на ремонт крыши, – пояснила Ляля. – У нас крыша в очень плохом состоянии, а бюджет… сами знаете, какой у театров бюджет. Нас весной стало затапливать, так мы всем театром декорации спасали, архивы. По ночам дежурили.

– Все лето деньги искали, кланялись, просили. Это непросто, никто не дает. Я и в мэрию, и в администрацию, – Юрий Иванович горестно махнул рукой. – Никто раскошеливаться не хотел! А этот… дал! Полмиллиона тютелька в тютельку! Мы до снега хотели работы провести, начали уже, и тут!.. Главное, вы понимаете, я и не заметил, что их нет. Я личное дело достал, и только пото-ом!..

– Если сейф не взломан, значит, его открыли ключами, – сказал Федя Величковский. Он как будто обнюхивал толстую дверь, потом засунул голову внутрь. – Ваши запасные ключи на месте? Дома?

– Родимый ты мой, откуда ж я знаю!

– А ключи режиссера Бочкина? То есть Верховенцева?

– Так его же в морг вчера забрали. Господи, какое несчастье, какое несчастье!

– Юрий Иванович, надо специалистов вызвать, – предложил Озеров с сочувствием. – Компетентные органы.

– Не могу я органы вызывать, Максим Викторович. – Директор стал галстуком протирать очки. – Никак не могу. Это дело тонкое. Меценат наш не простит. Он и так не простит, а если уж я полицию подключу! Он ведь, понимаете, мне из рук в руки их отдал. Без всяких расписок, записок. Он человек такой… особенный, непростой.

– Бандит? – уточнил Федя Величковский, хотя все было и так понятно.

Юрий Иванович грустно нацепил очки.

– Непростой человек, – повторил он. – Очень любит наш театр. В трудовую книжку я к нему, знаете, не заглядывал, что именно там значится, бандит или депутат! Не знаю и знать не желаю. Он нам всегда помогает. Он всегда участвует! А тут такое неуважение, такая катавасия! Полмиллиона, шутка ли!..

– И крыша, – тихонько вставила Ляля. – Только приступили.

– Мальчики, родимые, – вдруг встрепенулся директор, – вы уж никому ни единого слова! Поклянитесь, что ни звука!

– Клянусь! – громко пообещал Федя, а Озеров ничего не сказал.

Ляля поднялась и принялась по одной возвращать книги в шкаф. По тому, как она их ставила, было понятно, что деньги – полмиллиона тютелька в тютельку! – пропали окончательно, их никто и никогда не найдет, и нет никакой надежды на то, что Юриваныч случайно переложил их из сейфа в книжный шкаф.

– А может, все и затевалось ради денег, шеф? – спросил Федя. Он заглянул в пустой аквариум с сухим песком на дне. – Как вы думаете? Может быть, режиссера Бочкина, то есть Верховенцева, убили только для того, чтобы вытащить у него ключи от сейфа? Куш неплохой!..

– Почему убили? – с ужасом спросил директор и повернулся к Феде вместе со стулом. – Как это – убили? Он же просто лежал… на полу… и никаких следов и намеков даже… Максим Викторович, это невозможно!

– Наш Федор сценарист, – пояснил Озеров. – Специализируется на детективных постановках.

– Постановка! – повторил директор и схватился за голову. – На сегодня была намечена запись для радио, боже мой!..

– Сегодня мы ничего записывать не будем.

– Максим Викторович, родимый вы мой, как же нам быть? Мы просто должны, мы обязаны!

– Что?

– Записать спектакль по повести Чехова «Дуэль»! – выдохнул директор с жаром. – Мы так готовились! Мы собирались!

– Переругались все, когда состав утверждали, – грустно вставила Ляля.

– Вот именно, так и есть. Мы должны записать, не сегодня, так завтра или через три дня! Умоляю вас, Максим Викторович!

– Да не надо меня умолять, – несколько растерялся Озеров.

– Нет, нет, вы не понимаете!

– Я не понимаю.

– Это же всесоюзное радио! Ну, то есть всероссийское, конечно! Такая запись – это некоторым образом плевок в вечность!

Озеров вытаращил глаза.