Мелодия тумана

Глава №28

Письмо в никуда

С наступлением ночи меня вьюном окутала печаль. Она сковала мое нутро, мешая привычно играть и отдаваться в распростертые объятия музыки. Я сидела перед закрытым фортепиано и глупо смотрела на свой прекрасный, но потрепанный временем инструмент. В голове в этот момент бушевала вьюга – мысли подобно маленьким снежинкам летали по кругу и никак не могли найти себе места. Время утекало сквозь пальцы, а я сидела перед музыкальным инструментом и не понимала, почему мои пальцы деревенеют, когда я хочу дотронуться до клавиш; почему моя тоска настолько сильна, что запрещает мне музицировать.

Я играла всегда: и в день своей смерти, и в дни, когда один за другим теряла семью. Сначала из жизни ушла мать, следом за ней отец, а потом, воспитав нового наследника, и мой младший брат.

Даже когда Питер уходил, я играла.

А в ту ночь не могла. Пальцы не слушались. Они стали мне словно чужими.

— Что с тобой? — спросила я у себя и посмотрела на дрожащие руки.

В этот момент фортепиано отстраненно стояло передо мной и молчало, хотя я всегда разрешала ему говорить. С помощью музыки инструмент рассказывал мои тайны и секреты. У него внутри были спрятаны все воспоминания, которые касались семьи Феррарс всех веков, начиная с конца 18-го.

Думая обо всем этом, я всегда поражалась: мне бы бежать из этой комнаты, бежать от инструмента, который напоминал мне о моих ошибках и тяжелом, почти невыносимом существовании. Но нет, фортепиано оставалось моей манией и наркотиком. Я не могла без него. Инструмент – цепи, которые привязали меня к родовому поместью.

Но в ту ночь… в ту ночь все было иначе. Инструмент, как чужую, отторгал меня. Он не позволял дотрагиваться до своих клавиш. Почему? Я так и не поняла.

Посмотрев на настенные часы, я вздохнула. Они показывали восемь минут второго. Я тут же вспомнила о ДжонгХене, который обычно приходил ко мне около часа ночи, тихо ступая по полу, чтобы никому не мешать и никого не разбудить.

Заметив его отсутствие, я начала переживать. Не было и дня, чтобы этот чудаковатый кореец не пришел ко мне в комнату для разговора. Не то чтобы я ждала ДжонгХена, но, если бы он сейчас переступил порог моей комнаты, с радостью в глазах поприветствовала. Наверное, это можно называть привычкой. Я привыкла к нему.

— Занят, – подумала я и успокоилась.

Но ДжонгХен не пришел ко мне и утром. Обычно он всегда забегал перед завтраком и желал хорошего дня. Казалось подозрительным, что он пропустил часть своего утреннего моциона.

Когда же ДжонгХен не появился и вечером, я забила тревогу. Первым, к кому я обратилась, был Арон. Я нашла его сидящим за обеденным столом. Ли безумным взглядом глядел на комод с посудой и не моргал.

— Арон, – осторожно позвала я, боясь напугать юношу. Однако, он и вовсе меня не услышал. — Арон, можно с тобой поговорить?

Молчание.

— Арон, – я во второй раз позвала его по имени, и стала подходить сбоку все ближе и ближе. Наконец, он заметил меня.

— Элиза? — удивился юноша. — Ты звала?

— Где ДжонгХен? Он давно не приходил ко мне.

— Он исчез, – сипло прохрипел Арон, поднимая на меня глаза, в которых застыл страх. — Его нет с самого утра.

— Исчез? — переспросила я, боясь, что ослышалась. — Но почему тогда ты здесь и не ищешь его?

— Я не знаю, где он, Элиза. Днем я прочесал все места, куда он мог уйти. Его нет ни на речке, ни в Виндзорском замке. Охрана покачала головой, когда я описал им ДжонгХена. Он пропал после нашего разговора о… — Арон резко замолчал и опустил голову вниз.

— О чем? — холодно спросила я. – Или о ком? Вы же говорили обо мне?

— И об Эдварде, – прошептал Арон и опустил глаза. Он впился взглядом в расписную скатерть стола, будто она – это все, что у него осталось. — Мы немного повздорили, и после этого я его не видел. Мы разговаривали о вас с Эдвардом утром, потом ДжонгХен вспылил и пошел гулять по парку. Кажется, после прогулки он зашел в свою комнату. Но как выходил оттуда, я не видел. Он обиделся на меня, и я дал ему время остыть. Я ведь знаю, какой он вспыльчивый. Но он не появился и утром. И в обед. Его нет даже сейчас, хотя уже почти девять часов вечера.

— Рональд знает?

— Нет, – замотал головой Арон. — Я не стал ему говорить. Еще чуть-чуть подожду…

— У тебя есть номер Эдварда?

— Нет.

Я на минуту задумалась, не зная, как поступить в сложившейся ситуации. У меня не было ни тени сомнения, что ДжонгХен отправился именно к Эдварду. Он больше никуда не мог уехать.

— Тебе надо было тут же ехать в Лондон, – сочувственно посмотрев на Арона, произнесла я. — Он с Эдвардом, это ясно как белый день.

— Не факт, – лицо Арона исказила гримаса боли и отчаяния. — Я только что приехал из Лондона. На ресепшене в офисе меня послали. Парень за стойкой сказал, что «сегодня мистера Феррерса ни для кого нет». А когда я заикнулся о номере телефона, меня чуть за дверь не выставили. Я не понимаю, что происходит!

— Ладно, не волнуйся, – я присела на стул рядом с Ароном. — Давай размышлять логически. Он пропал утром, так? Но, возможно, его не было в замке и ночью. Это первое. Второе – если бы он вызвал такси, мы бы это услышали. Значит, он уехал на электричке, благо они ходят круглые сутки. Что он взял с собой? Ты не заметил по вещам в комнате?

— Пропал рюкзак. Думаю, там же у него деньги и телефон, который вне зоны действия. Я звонил ему уже сотню раз, если не больше. Все остальное на месте.

— Из-за чего вы конкретно повздорили? Я и Эдвард… Что именно расстроило ДжонгХена?

— Он узнал, что Эдвард не может иметь детей. Только вот ДжонгХен не хотел этому верить. Он назвал меня лгуном, и на этом наш разговор закончился. Я не знал, как мне поступить! Я очень сильно виноват перед ним из-за этой ситуации с Эдвардом!

Я бесстрастно посмотрела на Арона и мне все стало ясно. По его глазам. По его жестам. По его мимике. По его частым вздохам. Арон сознался перед ДжонгХеном не во всем. Что-то осталось за черной ширмой. Но что именно?

Я опустила взгляд на свои руки, понимая, что опять начала причинять ДжонгХену большие проблемы. Из-за меня он уехал в Лондон на поиски Эдварда. Из-за моей немногословности и скрытности он не поверил Арону. Я же знала уже давно про ситуацию с Эдом… Господи, как он будет расстроен, узнав, что все, сказанное его другом, чистейшая правда. И почему я только не рассказала ему в ту ночь, когда мы говорили о моем прошлом? Я ведь могла… Я могла остановить его, рассказать, что было шестнадцать лет назад. Ведь Эдвард сбежал из этого замка не только из-за меня, но еще и из-за Рональда.

— Нужно что-то делать! Может, заявим в полицию? – спросил Арон и резко поднялся со стула. — Хватит сидеть.

— Нет, стой, – спокойным тоном ответила я. — Сейчас, наоборот, нужно ждать. ДжонгХен скоро вернется. Он не будет в Лондоне вечность. Он узнает правду и вернется.

— Ты слишком плохо его знаешь, – отчаялся Ли. — Во-первых, он там заблудится, а во-вторых, признать собственную ошибку глобальных размеров, ему не по силам. Он не из числа тех людей, которые с легкостью могут проглотить собственную неправоту. Даже история с тобой…

Арон замолчал и снова присел на стул. Со стороны казалось, что его силы полностью иссякли, и он устал даже просто стоять на ногах.

Исчезновение ДжонгХена из замка очень сильно сказалось на состоянии Арона. Однако, он изо всех сил старался скрыть настоящую сторону своих переживаний. Да, он говорил мне о страхе за друга, но в этот момент его душа была мне понятна намного лучше всех тех слов, что он произносил. Он чувствовал более глубокие эмоции, чем просто страх. Арона одолевало отчаяние и тревога. Они разрушали его как дом, в который запустили бомбу.

— Я знаю, что он не верил тебе, – сказала я Арону. — Ему потребовалось уничтожить себя, чтобы поверить в существование призрака. Но он справился. Он справится и сейчас. Ты просто не веришь в него. Пусть он упрямый, но он сильный. И он способен найти правду и поверить в нее. Он привык смотреть на мир своими глазами, а не чужими. Именно поэтому ему постоянно нужно иметь подтверждение.

— Твои слова красивы, но в них так мало от самого ДжонгХена, – выслушав меня, сказал Арон. — Даже если он примет свою неправоту, прежде попытается себя уничтожить в порыве отчаяния. Ты забыла, что случилось несколько недель назад?

— Он не будет этого делать, – заключила я, вспоминая необдуманное купание парня. — Он стал выше этого. Я знаю. Единственное – он не перенесет твоей лжи.

– Я не хотел портить его первый день в Лондоне.

– Зато ты испортил ему все последние дни каникул, – выдавила я и растворилась.

Оставив Арона в обеденном зале, я вернулась к себе в комнату, чтобы подумать, как найти ДжонгХена и нужно ли вообще это делать. Что-то подсказывало мне, что совсем скоро парень объявится. Он не тот, кто сбегает надолго.

Но когда я оказалась в комнате, мне стало дурно. Я осела на пол, хватаясь за горло. Мне казалось, меня душат. Почти то же самое я испытывала после бокала ядовитого вина. Но тогда я была живой и могла еще что-то чувствовать. Сейчас же, какую бы физическую боль мне не причиняли, я не могла ее испытать. Почему же, сидя на холодном полу своей комнаты, я снова почувствовала, что умираю? Разве можно умереть повторно? Я так и не нашла ответов на эти вопросы.

Мне стало легче только через пару минут. Откашлявшись, я приподнялась на ноги и посмотрела на фортепиано. И тут меня осенило.

«Все дело в ДжонгХене. Это он что-то делает. Он что-то нашел», – пронеслось в моей голове.

И только в этот момент я ощутила страх. Впервые за долгое время я была бессильна перед этими эмоциями. Они овладели моим ледяным нутром, давая понять, что я еще могу что-то испытывать.

В первый раз за двести лет, я остро почувствовала отчаяние от своей беспомощности. В замке я была заключенной, его стены держали меня как жандармы. А как бы я хотела выбраться… Как же сильно мне хотелось на волю, чтобы найти ДжонгХена там, где ему быть не позволено.

«Ты явно не в Лондоне, – думала я, глядя на парк. — Ты где-то рядом. Но где, ДжонгХен? Что ты нашел?»

Сколько мыслей было в тот момент в моей голове и сколько чувств в давно уже умершем сердце. На какой-то момент я вновь почувствовала себя живой. Только живые могут питать к кому-то особые эмоции. Эмоции, не знакомые разуму.

Пока я стояла у окна и тревожно смотрела на улицу, мысли о ДжонгХене не покидали меня. Я думала о том, что он сейчас делает, куда смотрит, с кем говорит, где бродит. Я стала переживать за него еще острее, чем в момент разговора с Ароном. Во мне родилась тревога за юношу. Я всерьез испугалась. Я стала страшиться одной только мысли, что из-за меня он снова что-нибудь натворит.

Я боялась его потерять и не хотела, чтобы он нарвался на неприятности. ДжонгХен не заслуживал боли. Он столько всего привнес со своим появлением в мое бессмысленное существование! Я стала ждать его прихода, я стала играть еще усерднее, чтобы ему понравилось мое творчество. Я становилась более «живой» с помощью его слов. Он, сам того не подозревая, очень успокаивал меня, хотя я вроде и не была сильно встревожена. Мне было с ним уютно. Мне было с ним хорошо. Я начала походить на глупую влюбленную девочку, хотя не была ни девчонкой, ни тем более влюбленной в кого-то.

ДжонгХен просто заставил меня вспомнить о том, что пусть и очень давно, но я была живым человеком. Из-за прошедшего времени я стала забывать, что и по моим жилам текла горячая кровь, а сердце колотилось как ненормальное. Я забыла о солнце, которое ласкало мою кожу, оставляя на ней красный отпечаток. Я забыла о ветре, который трепал мои волосы. Только благодаря ДжонгХену я вспомнила, что тоже дышала. Я любила вдыхать аромат цветов. Предпочтительно это были ромашки – любимые цветы моей матушки. В детстве мы часто с ней гуляли по полю, собирая их в огромные и красивые букеты. Почему я стала это забывать? Эти воспоминания – самое дорогое для меня, но почему они решили оставить меня?

Но ДжонгХен не позволил им исчезнуть. Появившись в замке и узнав мою тайну, тайну замка Беркшир, он, сам того не подозревая, начал беспощадно копошиться в моей голове. Он вытаскивал из нее все, что попадалось ему на глаза, точно так же, как я, когда двести лет назад выбирала наряд в огромном шифоньере – я открывала его высокие деревянные дверцы и начинала устраивать беспорядок, вытаскивая абсолютно все вещи и находя те, про существование которых уже давно позабыла. ДжонгХен делал с моими воспоминаниями так же. Он вытаскивал их из меня. Он показывал их мне. Он напоминал мне о моем прошлом, словно крича: «Вот оно! Это происходило с тобой! Почему ты этого совсем не помнишь?»

Он копошился во мне, постоянно что-то выискивая. И делал это явно бессознательно. Руководствуясь лишь своим любопытством, он давал мне огромный толчок. Толчок к тому, чтобы я всегда помнила, что и у меня когда-то были горячие руки. Но правда была в том, что сейчас я могла лишь замораживать. После смерти я превратилась в настоящий айсберг, который одиноко стоял посреди океана и печальным взглядом провожал корабли.

Я отошла от окна и посмотрела на свои бледные руки, понимая, что они не в силах ничем помочь. Кажется, я еще никогда не испытывала такой горечи от своего бессмысленного существования, как в тот вечер. Кем я была? Никем. Пустым звуком, отголоском прошлого. Лишь доказательством того, что два века назад происходили те или иные события. А больше… кто я? Зачем я здесь нужна? Я давно умерла, мое тело истлело, кости покрылись ядовитой плесенью, а я все равно продолжала существовать, белой дымкой живя в замке и в памяти многих людей.

Устремив взгляд на серое полотно, которое закрывало от мира картину моей семьи, я подошла к нему ближе. Руки била мелкая дрожь, когда, дотянувшись до плотной ткани правой рукой, я сбросила ее на пол и посмотрела в свои же глаза. Только нарисованные. В отличие от настоящих, в них теплилась жизнь. Я не смотрела на картину больше ста пятидесяти лет. Мне было невмоготу вспоминать о жизни, которая у меня была, и которую так безбожно отняли. Мне было всего семнадцать… Самый расцвет жизненных сил, когда в голове гуляет ветер, но, в отличие от шестнадцати лет, он уже стремится выбрать себе точное направление.

Отец. Матушка. Брат. Господи, как же давно я не глядела в их чистые, добрые лица. Волна слез нахлынула на меня, и я упала перед картиной, рыдая до хрипоты. Я хотела к семье. Я безумно хотела туда, где вот уже много лет «жили» они. Какая глупость! Больше двухсот лет я убеждала себя, что привыкла к такому существованию, и оно совсем не тяготит меня. Самообман… Это был всего лишь самообман.

— Господи, почему мне была уготована такая судьба?! За что? Я не виновна! — я закричала, водя руками по картине. Последний раз я испытывала эту колючую боль, рассказывая ДжонгХену о Питере. Но сейчас мои чувства были еще свирепее и болезненнее. Я смотрела на свою семью, понимая, что потеряла их навсегда. Никогда ранее я не испытывала такого одиночества. Моя семья – моя крепость, которой у меня не было. Одна. Я была совсем одна.

— Матушка… Брат… Отец… — протяжно звала я, сидя на полу и глядя в их лица. — Заберите меня отсюда, прошу…

Иногда мне кажется, что я могу сбежать. Но потом чувствую на щиколотках цепи и снова оседаю на пол. Мне не выбраться отсюда. Мне никогда не обрести свободу. Цепи не позволят этого сделать.

Глава №29

Я приехал в Лондон, когда часы показывали пять минут одиннадцатого, и оказался на нелюдимом вокзале. Как я потом прочитал в интернете, им оказался Чар Кросс24 – богом забытое место. Он считался старым, никому ненужным вокзалом. Легче было построить новый, чем отреставрировать этот.

Вместе со мной из вагоны вышли всего несколько человек. Они сразу разбежались кто куда и оставили меня один на один с жужжащим поездом.

Я начал оглядываться по сторонам, чтобы сообразить, в какую сторону мне нужно идти, и заметил вдалеке двух англичан. Пожилые мужчина и женщина лет семидесяти медленно шли вдоль перрона, раскачивались из стороны в сторону и о чем-то беседовали – их голоса отдавались легким эхом в огромной замкнутой капсуле станции лондонского вокзала. Больше никого не осталось. Через две минуты поезд отключили от энергоснабжения и воцарилась еще более удушающая тишина, которая закладывала уши и рождала легкое ощущение тревоги. Я остался в полном одиночестве и полумраке желтых фонарей, похожих на скрюченных старушек.

Сглотнув скопившуюся во рту слюну, я побрел в сторону выхода. Спасибо пожилой паре. Никаких указателей на перроне не оказалось. Только благодаря им я смог выйти на улицу.

«Если я потеряюсь в этом городе, мне конец», – думал я, идя к выходу.

Мои шаги отдавались гулким эхом, добавляя мне и без того удушающей тревожности. Вокзал напоминал заброшенное здание, хотя по документам еще не был им. Витающая в нем тишина давила на уши и сбивала с толку. Но, уверяя себя, что все так, как должно быть, я двигался дальше. Куда? Я даже не знал.

«А теперь что? – Пронеслось в моей голове, когда я принялся строить дальнейший маршрут. – Вот, я тут, а дальше?..»

Спустившись со ступенек вокзала, я начал осматриваться в поисках остановки. На улице оказалось слишком тихо и малолюдно, словно с приходом темноты всех жителей разогнали по домам, вешая на их двери стальные замки. Я оказался на окраине города. Поезд, на котором я ехал, был каким-то особенным.

Решаясь на «побег» из Беркшира, я не сомневался, что приеду на один из центральных вокзалов Лондона, где кипит жизнь. Но из-за незнания расписания местных поездов, сел в лужу – приехал на окраину города, где не было ничего, кроме пустых улиц и звука сирен полицейских машин. И то, до меня доходило лишь их писклявое эхо.

Меня поглотил страх. Он щекотал мои нервы как пуховое перо – обнаженные пятки.

Но вспомнив, что у меня есть конкретная цель и расстраиваться по таким пустякам нет никакого смысла, я стал ждать автобус под номером шесть. Только он мог спасти меня и доставить в финансовый район Лондона, где располагался Уиллис Билдинг. Мысли о том, что же мне делать после приезда к зданию, я решил отложить на какое-то время. Подумать об этом можно было и на месте.

Я ехал почти в пустом автобусе. Кроме меня, в нем находилась молодая парочка и мужчина около пятидесяти лет. Если первые зашли в салон только недавно, то второй ехал в нем давно. Когда я сел на остановке возле вокзала Чар Кросс, мужчина уже сидел на своем месте, глядя в окно, в котором отражалась его скучающая и морщинистая физиономия. На улице заметно потемнело – разглядывать город было невозможно, поэтому он смотрел на себя и думал, думал, думал… Интересно, о чем? О своей жене или больной матери, которой осталось жить всего пару недель? Или, быть может, у него умер кот и тогда он вспоминал, как в первый день принес его домой, и как его еще маленькая дочка радовалась котенку, как обнимала его, нежно прижимая к себе. А теперь… теперь этот мужчина ехал в автобусе, смотрел на свое осунувшееся лицо – без кота и без дочери. Первый умер, а вторая пару лет назад вышла замуж и забыла о существовании отца. А жена? Черт ее знает. Опять, наверное, где-то гуляла. А ее муж, на которого я смотрел, ехал вместе со мной в автобусе. Он всматривался в свое отражение в темном окне, словно пытаясь отыскать в лице признаки былой молодости и увидеть искорку в глазах, которую у него беспощадно забрали прожитые годы.

«Молодость сгорает дотла. И после этого ты становишься ее пеплом», – подумал я и посмотрел на свое отражение. Ничего необычного во мне не было, хотя и я нес на своих плечах удивительную историю, придумать которую мог только какой-то безумный писатель. Делаю ставку, что он пользуется псевдонимом «Жизнь».

Я вздохнул и снова начал изучать своих попутчиков.

Это моя привычка – всматриваться в лица незнакомых людей, пытаясь вообразить себе их жизни. Вот и тогда, сидя в автобусе, я пытался нафантазировать себе жизни людей, которых случайно повстречал по пути к Эдварду. Я думал: откуда и куда они едут; что произошло в их жизни за прошедшие сутки; что они делали – смеялись, плакали, расстраивались или же веселились. После этого я начал сравнивать их жизнь со своей, понимая, как все-таки далеко мы находимся друг от друга. И я не имел в виду расстояние, я думал о нечто большем – о взгляде на жизнь и на саму жизнь в целом. Мы все такие разные. У нас у всех свои истории. Иногда эти истории бывают похожи, иногда они и вовсе пересекаются. Но даже несмотря на это – они индивидуальны. Истории жизни у всех разные, как и мысли, что копошатся в наших головах как мухи. Мы все – особенность этого мира. Мы не похожи друг на друга. Мы все – разные. Я вот влюбился в призрака, а они едут с очередной вечеринки. Или с похорон кота…

Из автобуса я вышел самым последним, и водитель, мужчина преклонных лет с седой бородой и в круглых, черных очках, поехал дальше по давно установленному и изученному маршруту. У него тоже была своя собственная, ни на что не похожая жизнь. Я снова задумался. Интересно, а какой философии придерживается он? И придерживается ли вообще хоть чего-то?