Мелодия тумана

– А что ты думал о нас до этого?

– Мне казалось, вы слишком заносчивые и строите из себя самых умных. Оказалось, это не так. За несколько дней я узнал вас получше. Англичане такие же, как корейцы – в чем-то очень нелепые и смешные. Сегодня мы видели с Ароном пожилую женатую парочку. Они шли и над чем-то заливисто хохотали, а потом старик взял и ущипнул жену за бедро. Та сначала вскрикнула, а потом отомстила – тоже ущипнула старика. Закончилось все нелепой ежеминутной ссорой, а потом они снова взялись за руки и зашли в магазин. Это был лучший пример того, что англичане не убивают своих внутренних детей, как я думал. Прям как корейцы. Если бы ты слышала, как мы разговариваем между собой, то точно бы пришла в ужас. У нас только офисные работники не вскрикивают, когда общаются.

– Правда? Это необычно. Ты говоришь, не вскрикивая, – задумчиво произнесла Элиза.

– Я рос стеснительным и всегда разговаривал тихо. Это так со мной и осталось. Наверное, я какой-то неправильный кореец.

– Правильный. Просто ты, это ты. Какой есть, – улыбнулась девушка и, поставив локоть на закрытый клап20, подперла рукой щеку. – А вообще, не суди о всей нации по одному ее представителю. Это я про англичан. Здесь все разные. Пусть я никого не вижу, уверена, так и есть. Если говорить о бедных слоях Англии, то они да, простые и открытые. Они свободны от предрассудков. Только высшее общество сковано правилами поведения. Наверно, они-то и кажутся заумными.

– Такое ведь и с тобой было? Ну, вся эта муть с привилегиями? – спросил я, забываясь, что на разговоры о прошлом Элизы у нас наложен табу. Кажется, я нажал на ее больную точку – сословия очень сильно волновали девушку. Но Элиза явно забыла о нашем уговоре, увлекаясь беседой. Такое случалось редко, но, когда девушка забывалась, я ликовал.

– Да. Все пошло оттуда. Деревенские жили не такие, как мы. Это детей титулованных родителей растили как коз на ярмарку. Нас всех подгоняли под стандарты этикета, норм и партитур правил. Так не сиди, тут не стой, дыши через каждый пять секунд. Я говорю утрированно, но в целом в моем детстве все так и было. Меня всегда это злило. Единственное, на что я публично соглашалась – это на балы, реверансы и сдержанный тон в присутствии родителей и почетных гостей. За пределами замка и различных дворцов, которые мы посещали, меня было не узнать. Даже матушка не знала кем я была вне семейного очага.

– Знаешь, вообще не важно, в каком веке ты родился – в 18 или 21. Сейчас почти все то же самое, просто не так сильно проявляется. Единственный минус – не только люди высшего класса пытаются следовать нормам. Сейчас даже простой народ копирует поведение богатого общества, чтобы казаться лучше, солиднее. А потом они атакуют настоящих богачей и занимают их должности. Они пролезают в высшее общество и начинают диктовать свои правила.

– И кто только пускает их на первую ступень к «власти»? – задумчиво протянула Элиза.

– Пролезть в мышиную щель сможет даже крыса. Надо просто втянуться и все пойдет как по маслу.

– Неприятное сравнение, – заметила девушка и засмеялась.

А еще Элиза начала обучать меня английскому языку. Как-то раз я ляпнул, что не могу разговаривать на нем. Не то стесняюсь, не то правда дурак. Девушка вызвалась мне помочь. Она знала современное британское произношение, поэтому днем, если мы с Ароном никуда не уезжали, я приходил в библиотеку и несколько часов практиковал свои навыки в английском.

Элиза оказалась замечательным и чутким преподавателем. Не зря она воспитывала наследников и готовила их к взрослой жизни. Лучше, чем она, этого никто бы не сделал, никакая гувернантка.

Что же до моих чувств к девушке, то тут дела обстояли куда плачевнее, чем это могло показаться на первый взгляд. Я пропал в Элизе. Даже не подозревая об этом, она пришивала толстыми нитями мое живое нутро к своему мертвому телу. Я испытывал к ней что-то необъяснимое, неземное. Чувство, что пробудилось во мне, сложно подходило под описание влюбленности. Сначала да, я влюбился, а потом… потом мне стало казаться, что я начинаю любить. Но любить не так, как обычный мужчина любит обычную женщину. Мое чувство казалось крепче, сильнее, преданнее. Это не напоминало штормовое море. Моя любовь казалась спокойной скалой, которую не сдвинуть и не сломать. Чувство, что я испытывал к Элизе, было намного глубже и сильнее привычной для всех безумной симпатии человеческой души. Мое сердце стало пленником чего-то более томного. Эти необычные эмоции принадлежали только мне, и никто больше не мог их испытать в отношении своего объекта воздыханий. Так, как я любил Элизу, люди не любят ни живых, ни мертвых.

Мистическая любовь. За гранью разумного.

Только вот Элиза ничего ко мне не испытывала. Она меня не любила и даже не была влюблена. В ее глазах, когда мы общались, таился интерес, но не более того. И она до сих пор скрывала свое прошлое. Она прятала его в шкафу, который был закрыт на амбарный замок.

Но как-то раз, когда мы с Элизой сидели около фортепиано, она рассказала мне о своем прошлом. Правда, случилось это не сразу. Вначале мы говорили на совершенно другую тему – я попросил Элизу научить меня игре на фортепиано. Это был уже четвертый вечер моих уговоров. Девушка постоянно отказывалась, аргументируя свое «не хочу» несущественной ерундой.

– Не думаю, что у тебя что-то выйдет, – Элиза в очередной раз выслушала мою просьбу и замялась. – Если это не твое, то не получится. Вот с чего это ты вдруг решил научиться играть на фортепиано?

– Если это не мое, то не получится, – повторил я слова девушки и закатил глаза. – Да как я пойму – мое это или нет, если ты даже не хочешь показать мне пару музыкальных приемчиков?

– У тебя есть слух? – спросила девушка.

– Я не знаю, – грустно вздохнул я. – Вроде есть, но точно не уверен.

– Хорошо, уговорил, давай проверим. Я не буду нагружать тебя теорией игры на фортепиано, хотя это очень важная часть всего обучения. Сейчас мы просто сыграем пару аккордов и отточим гаммы. Согласен?

– Гаммы? – переспросил я, понимая, что явно нахожусь с Элизой не на одной волне.

– Господи, – процедила Элиза сквозь зубы. В этот момент мне стало жарко. Кажется, я залился стыдливым румянцем. – Гаммы – это развитие моторики и беглости пальцев, постановка руки, выработка идеального звука и нужного звуковедения. Я не понимаю, как можно научить человека игре на фортепиано, если он не знает даже этого!

– Но ты же учишь детей! Почему не можешь научить и меня?! – воскликнул я.

Мы оба замолчали, глядя друг на друга в упор. Эмоции на лице Элизы дали мне информации больше, чем если бы девушка озвучила свои мысли. Она разозлилась. А точнее – это я ее разозлил. От обиды на ее постоянное «не хочу тебя обучать игре», я становился до омерзения противным человеком. Еще с детства во мне выработалась привычка – если делали не по-моему, я злился и кричал. Бычий характер разрывал меня, заставляя покрываться тело красными пятнами злости. Поэтому и в ситуации с Элизой я не выдержал и повысил голос, как маленький ребенок, которому родители не купили игрушку. И моей игрушкой была Элиза. Я хотел сыграть с ней какое-нибудь произведение, чтобы понять девушку через ее творчество; хотел почувствовать ритм, который бы овладел нами в процессе парной игры, а она… она – нет. Либо хотела, но прошлое вставляло палки в колеса экипажа, в котором ехала девушка.

Я даже не думал о причинах ежедневных отказов. Только потом осознал свою глупость. Элиза не хотела обучать меня игре на фортепиано не просто так.

– Думаю, ДжонгХен, у нас с тобой сегодня ничего не получится, – Элиза нарушила тяготеющее молчание. – Мне, правда, очень жаль, но не сегодня. В другой раз, хорошо?

Я молчал, глядя на свои руки. Меня охватил стыд за свое поведение. Я, правда, не понимал, почему так получилось. Мне просто захотелось выплеснуть наружу свою обиду и, может быть, даже ревность.

– Прости меня, – прошептал я. Я вложил в эти слова даже больше, чем, наверное, следовало. – Прости меня, пожалуйста.

– Все в порядке, – по голосу Элизы я понял, что она слегка улыбнулась. Это успокоило мое израненное тревогой сердце. Оно позволило мне посмотреть на обладателя пусть кроткой, но очаровательной улыбки без стыда. Я поднял взгляд на Элизу и не прогадал – пусть она уже не улыбалась, а просто сидела, глядя на меня, на ее губах все еще присутствовала тень той мимолетной нежности. С опозданием, но я улыбнулся в ответ.

– Я никогда и никого не обучала игре на фортепиано. Ни один современный наследник не мог играть на этом инструменте, поэтому твои обвинения на мой счет не обоснованы.

– Что? – удивился я, понимая, какой же все-таки я идиот и болван. – То есть как это – не обучала?

– То и значит, – Элиза поднялась с банкетки и подошла к окну. На улице ярко светила луна. На Англию опустилась поздняя ночь. – Наследников прошлых веков игре обучал другой наставник, не я. А современные хозяева замка, в число которых входит и Рональд, не умеют играть – им это просто не нужно. А вот в прошлом, в восемнадцатом и девятнадцатом веке, умение владеть инструментами очень ценилось.

– Элиза, пожалуйста, прошу тебя, – взмолился я, глядя на спину пианистки, – научи меня играть одну из своих мелодий. Я очень хочу сыграть с тобой в дуэте.

Элиза молчала, разжигая в моей душе огонь, который все равно не согрел бы меня в присутствии девушки. Я мерз. Как бы меня ни грела любовь, кожа все равно покрывалась неприятными мурашками от пробегающего по ней холодка. Элиза развернулась ко мне. Выражение ее лица в тот момент очень сильно меня напугало – я никогда не видел ее такой серьезной.

– Хорошо, ДжонгХен, давай сыграем с тобой что-нибудь. Я надеюсь, ты быстро схватываешь. Если ты хочешь просто исполнить одну композицию, то я не буду тебе ничего рассказывать. Мы просто сядем, ты запомнишь расстановку пальцев, и мы сыграем. Ты согласен попробовать? Скажу честно, я не представляю, что из этого всего выйдет – так научиться играть невозможно. Не зная азов!

– Давай просто попробуем, – согласился я, понимая, что одна маленькая мечта скоро сбудется – вот уже две недели я только и грезил о том, чтобы посидеть с Элизой рядом за ее инструментом. Мысль, что она разрешила мне прикоснуться к фортепиано, сделала меня самым счастливым обитателем этого замка.

Мы приступили к практике, не зная теории, рассчитывая лишь на мою хорошую память и не зажатость пальцев рук – Элиза явно ждала, что они станцуют на клавишах «Лебединое озеро».

– Что будем играть? – спросила у меня Элиза, когда мы все-таки уселись вместе перед фортепиано.

– Помнишь нашу первую встречу?

– Помню, – не колеблясь, ответила девушка.

– Ты играла очень грустную мелодию. Когда я ее слушал, мне казалось, что я умру от боли. Элиза, я хочу научиться играть именно эту композицию.

Девушка задумалась, глядя на клап, который скрывал клавиши. Прошло не меньше минуты, прежде чем она сказала: «Хорошо», и длинными пальцами рук открыла инструмент. Она сделала это так изящно! Ей Богу, я не знал, как вытерплю все предстоящие часы нашего обучения. Я боялся, что задохнусь от такой красоты.

Элиза показывала мне расстановку пальцев около получаса, только после этого я еле-еле смог повторить за ней пару аккордов. Они оказались началом волшебной мелодии. Поскольку я был сконцентрирован на технике игры, а не на самом звучании, мне не удалось расчувствоваться так, как это было в первый день. Когда я принялся за обучение, во мне выключилась кнопка, которая отвечала за чувствительность. Я отдался игре без остатка. Но не нужно думать, что у меня все стало получаться с первого раза. Очень часто Элиза останавливала меня и говорила, где я ошибся. Девушка объясняла мне, как правильно надавливать пальцами, где это требует мелодичности, а где страстного порыва. Рассказывая обо всем этом, она сама, казалось, о многом забывала, думая только о музыке. В который раз я убедился, что игра на фортепиано – это ее стихия.

Я запомнил комбинацию первой части мелодии только чрез два часа практики. Когда я понял, что уже могу кое-как сыграть, я сообщил об этом Элизе.

– Ты уверен в этом? – спросил девушка. – Если да, то вперед. Попробуй сначала один, чтобы все еще раз вспомнить и закрепить. А уже потом попробуем сыграть вместе.

Элиза встала с банкетки и дала мне больше пространства. Я сел на середину, размял пальцы, шею и посмотрел на клавиши музыкального инструмента.

– Ты сможешь, ты не опозоришься, – себе под нос прошептал я и слегка кашлянул. Я взял себя в руки и опустил пальцы на клавиши. В этот же миг я почувствовал, как мое тело пронзило сосульками. Зажмурив глаза и глубоко вздохнув, я пару раз мотнул головой. Мне показалось, что меня окольцевала тоска. Еще пару минут назад я был вполне адекватным парнем, а тут на меня снова откуда ни возьмись свалился кирпич грусти. Он упал мне на голову и проломил череп.

В этот момент Элиза стояла у меня за спиной, у закрытого окна. Моя спина леденела, но я радовался этому как ребенок первому снегу. Мне было важно чувствовать Элизу рядом с собой.

Я сделал пару глубоких вдохов и выдохов и начал неловко играть, вслушиваясь в каждый аккорд. У меня получалось. Мои пальцы создавали мелодию! Пусть эта игра не казалась такой же проникновенной, как у Элизы, она все равно была способна коснуться чьей-то души. Сам посыл этой мелодии оказывал магическое влияние на человеческую душу. Он завораживал, околдовывал, нажимал когтями на сердце и выцеживал из него кровь.

Пока я играл на фортепиано, затылком чувствовал – с Элизой не все в порядке. Мне казалось, она плачет. Звуки аккордов смешивались с еле слышимыми всхлипами. Сначала я подумал, что мне мерещится, но, когда всхлипы стали звучать громче и отчетливее, я прекратил игру и резко развернулся к Элизе. Мне не показалось – девушка плакала. Испуганно взглянув на нее, я увидел, как блестит от соленых и горьких слез ее кукольное лицо. Уже через секунду Элизу накрыла истерика.

В этот момент в комнате стало еще холоднее. Если раньше между нами пролегала осень, то теперь же наступали на пятки суровые январские морозы.

– Элиза, – я тихо позвал девушку, осторожно и очень медленно вставая с банкетки. У меня даже ноги не двигались от холода. – Элиза, что… почему ты…

Я не знал, что мне делать. Когда кто-то начинал плакать, я всегда терялся. И тут, неловко подойдя к девушке, я встал рядом с ней, не понимая, что говорить.

Мне так сильно захотелось обнять Элизу, но я не знал, что после этого будет. Пройдет ли моя рука сквозь нее? Что я почувствую? И почувствую ли что-нибудь вообще? Мне было страшно прикоснуться к ней, но вместе с тем мои руки изнывали от желания дотронуться до мраморной кожи любимого человека.

– Прости, ДжонгХен, – просипела девушка, руками вытирая мокрое лицо. – Я не должна была… И ты… Я не должна была учить тебя играть именно эту мелодию… Любую другую, но только не эту.

Элиза начала дрожать всем телом, при этом открывала рот и что-то пылко рассказывала. Я не мог разобрать ее слов и просто стоял в оцепенении, глупым взглядом рассматривая девушку. В тот момент она казалась мне такой же незнакомой и далекой, как звезды Галактики. По лицу Элизы стекали слезы, она вытирала их манжетами платья, но не оставляла ни одного мокрого следа – в девушке ничего не существовало, даже воды. И только боль, будучи фантомом, заставляла неимоверно страдать.

Я смотрел на Элизу с замиранием в сердце, даже не замечая, что сам начинаю плакать. В какой-то момент я просто перенял ее боль на себя – схватил в руки ржавый кинжал Элизы и пару раз царапнул им по своей гладкой смуглой коже.

Это казалось полным безумием, но я всей душой ощутил безысходность девушки. Пусть в представлении, но влез в ее шкуру.

Не в силах больше стоять, Элиза упала на пол. Я присел рядом с ней и неловко обнял за дрожащие плечи. И тут я наконец-то понял – какова ее плоть. Элиза не была неосязаемой. Я уже давно мог коснуться ее тела. Единственное – оно напоминало кусок айсберга. Мне казалось, я обнимаю льдину. И тут я сразу вспомнил, как купался в ледяной воде несколько недель назад. Мне показалось, я снова погрузился в воду. Но только теперь – до самого дна.

Но несмотря на холод, я не отпускал девушку. Я обнимал ее с каждой пройденной минутой все крепче и крепче, пытаясь показать, как сильно она дорога мне. Не знаю, дало ли это какой-то эффект, но вскоре Элиза успокоилась и рассказала мне все, что я так давно желал узнать. Она познакомила меня с Леди Элизабет Феррарс, уроженкой графства Беркшир 18 века.