Обманщик, обманщица

– Но и глаза тоже закрывать не следует, нельзя игнорировать происходящее, надо как-то подготовиться, предусмотреть… Вот именно потому, что на мне четверо детей, теперь и я отвечаю за них.

– Я поняла.

– Так ты согласна? Стать моей женой, если вдруг…

– Да, – выдавила из себя Яна.

– Детка… Милая… – Григорий притянул ее к себе, посадил на колени, обнял. Потом положил обе ладони ей на грудь, тяжело застонал.

– Что ты делаешь? – прошептала Яна, ужасаясь не только поведению Григория, но и своим ощущениям. Тому, что и в ней стремительно шевельнулось, отозвалось – это вот все, животное.

Григорий не ответил, он со стоном продолжал мять Яну в своих руках. Она чуть повернулась, увидела его лицо – закушенные губы, полураскрытые веки. Глаза закатил, ресницы дрожали.

– Так нельзя! – с отчаянием воскликнула она, ненавидя себя.

– Почему… – глухим, прерывающимся голосом отозвался тот.

– Она там умирает, а ты… пусти. Перестань.

– О-о…

– Нет же! – Яна собрала свою волю в кулак и вырвалась.

– Что ты творишь, ну вот зачем! – закричал он и вдруг разрыдался. В первый раз Яна видела своего возлюбленного, плачущего в голос.

– Уходи, пожалуйста. Ну так нельзя, правда… – с тоской сказала она. – Иди, иди. Потом встретимся, потом поговорим, ладно? Иди к Маше, ты нужен ей… Иди к детям, они ведь тебя ждут!

Григорий немного успокоился, выпил воды, поцеловал Яну в лоб и ушел, на прощанье обещав позвонить завтра.

После его ухода Яна чувствовала себя очень странно. Словно она находилась внутри запертой клетки. И ничего уже не имело значения, и никакое действие не могло изменить эту ситуацию, и никакие мысли, слова, действия тоже бы ничего не исправили. Она навечно взаперти.

* * *

Григорий сам не знал, любил он Яну или нет. Был влюблен когда-то в Яну, в юности – вот это точно. Он тогда все время думал об этой девочке, своей однокласснице, и каждый день встречи с ней в школе наполнял его ощущением счастья. А иначе он в эту школу и ходить не стал бы.

Все в ней, в этой школе, казалось ему скучным и бессмысленным, совершенно ненужным для будущей жизни. Хотя Григорий учился очень даже неплохо, отстающим никогда не был. Но он точно знал, что большая часть знаний ему точно не пригодится – смысл набивать башку знаниями, если мир изменился и собирается меняться дальше? Карьеру уже не сделать без знакомств и связей, так называемые «социальные лифты» почти не работали, с рынком труда вообще что-то непонятное – профессии отмирали пачками, люди легко заменялись программами и роботами… Ну смысл грызть гранит науки, в лучшем случае вырвешься на среднюю должность со средней зарплатой. Талантам и гением быть хорошо, тут есть шанс прогнуть изменчивый мир, но он, Григорий, – обычный, средний человек. И ничего страшного в том, чтобы быть средним, нет. Страшнее, если без всяких на то причин, без капли таланта воображать себя пупом Земли и центром вселенной.

Страшно еще потратить все силы на учебу и делание карьеры, чтобы в результате получать среднюю зарплату и пахать как лошадь. А что потом? Потом только пенсия, весьма небольшая, до которой к тому же надо еще дожить.

Так думал Григорий с юности. Ну не совсем так, не буквально, это чуть позже его мысли оформились уже в четкую теорию. А поначалу Григорий просто чувствовал, что все тлен и нет смысла напрягаться.

Он собирался поступить в самый простой вуз на самую легкую специальность и обязательно бюджетную, чтобы затем найти какую-нибудь легкую, неизматывающую работу. Деньги не играют роли. Деньги не стоят пота, крови, слез, нервов и бессонных ночей.

Деньги появятся потом, когда умрет бабушка, папина мама. У нее трехкомнатная квартира в центре, ее можно будет сдавать. Или разменять и сдавать две квартиры. Или одну сдавать, а другую продать и купить квартиру на уровне котлована, у хорошего застройщика, конечно. Потом, когда квартира будет готова и ее цена взлетит, ее опять можно продать и вступить в очередной проект с новостройкой… Или же вовсе замутить с нежилыми помещениями, гаражом… Вот чем собирался заниматься в будущем Григорий.

Бабушку свою он при этом очень любил и скорой смерти не желал. Бабушка, родная и любимая, – это одно, а то наследство, что она когда-то оставит ему, – это другое. Григорий вообще никогда и никому смерти или другого какого зла не желал и ход вещей не торопил. Алчность была ему чужда в принципе. Торопиться вообще нельзя и жадничать тоже.

Собственно, когда пришло время и любимая бабуля покинула этот мир, то Григорий (единственный ее наследник, поскольку папа умер давно) стал потихоньку воплощать свой план по продаже-покупке квартир в жизнь. Работая при этом в какой-то простенькой конторе, где не особо много платили, да, но и требовали тоже немного…

Так вот, возвращаясь к школьным годам. Яна тогда являлась единственным утешением Григория. Лучшая подруга, первая любовь. Да, он у нее был первым и единственным, что приятно.

Мама же Григория, Зоя Петровна, смотрела на эту любовь сквозь пальцы. Правда, постоянно напоминала о том, что он должен помнить о своей уже мужской ответственности. Если девушка забеременеет – придется жениться на ней. От собственных внуков Зоя Петровна не собиралась отказываться. Внуки – это святое. Но параллельно мать также рассказывала о недолговечности союзов, созданных в юности, под влиянием гормонов.

Зоя Петровна была детским психологом, работала сначала в школе, потом в медицинском центре… Это была ее работа – помочь детям и взрослым не наделать ошибок и исправить уже сделанные. К ней домой тоже приходили на консультации, в частном порядке родители с детьми.

По окончании школы Григорий поступил в педагогический вуз, на то отделение, где был самый небольшой конкурс. Почти единственный молодой человек – в цветнике из девушек. Спокойный, доброжелательный, нормальный. Красивый, но не из тех, кого называют «альфа-самцами».

Буквально с первого сентября, едва начав учебу, Григорий закрутил роман с Машей. Кстати, Маша – совсем не красавица. Обычная девчонка. Хорошенькая и веселая, с легким характером.

Как без Маши-то, иначе ведь скучно учиться, ходить каждый день в вуз, который выбрал только для галочки, должна же быть какая-то радость в жизни…

Но с Машей вышел какой-то прокол, буквально. Маша очень быстро забеременела, от ребенка она избавляться не собиралась, пришлось жениться.

Яна, конечно, расстроилась, узнав эту новость. Они расстались. Такова жизнь, что ж теперь.

Но потом Григорию стало неинтересно жить, когда Машу положили в больницу на сохранение. Он не мог существовать вот так, без радости. Скучно же. Он решил вернуть Яну. Ну, пока Маша где-то там, далеко, в прямом и переносном смысле…

И вот когда он Яну возвращал, то открыл для себя нечто удивительное. Оказывается, самые острые ощущения – это когда нельзя. Потому что это просто ужасно – предавать жену, которая к тому же либо в положении, либо рожает, либо только что родила и совсем слабенькая еще. Может, какой-нибудь гулящий товарищ в измене особого греха не видит, главное для такого – не спалиться, а все эти тонкие материи про предательство ему безразличны. Но Григорий, как человек совестливый, прекрасно понимал, что поступает плохо, когда бегает от Маши к Яне. Он в такие моменты испытывал ужас и чувство вины. Но тем острее было наслаждение. Особенно запомнились ему те дни, когда Маша рожала, вернее, когда ей делали очередное кесарево сечение. Вот тогда, во время свиданий с любовницей, случались самые настоящие физиологические фейерверки и землетрясения, особенно если Яна сопротивлялась, возмущалась и пыталась прогнать Григория.

Как-то в малознакомой мужской компании выпили, принялись трепаться о всяком таком (а мужики, они те еще сплетники и балаболы, почище баб будут!), и Григорий проболтался вот о такой своей особенности. Он думал, что его осудят, но нет, его все поняли и даже одобрили.

Потому что для семейной жизни годилось все, что помогало поддерживать в ней мир и спокойствие. А Григорий действительно отличался дома удивительным спокойствием и терпением. Он обожал и берег жену, он снисходительно терпел ее гормональные всплески во время беременности и ее послеродовые проблемы. Он с радостью и охотно возился с подросшими детьми в выходные, он на все вообще смотрел сквозь пальцы и не маялся от приступов недовольства и злобы, которыми часто страдали «примерные» мужья. То есть те мужчины, что не позволяли себе бегать «на сторону».

Плохо, что Яна этого не понимала. Вот она действительно любила Григория. Ревновала к жене первое время, похоже, даже ждала, что он оставит семью и вернется к ней, своей первой любви… Потому что считала себя главной женщиной в жизни Григория. Яна думала, что это ее он предал, ей изменил – с Машей…

По-хорошему Яну давно следовало «отпустить». Нет, оно понятно, что Яна – не безвольное существо, не рабыня, не козочка, привязанная веревкой к забору. Она могла спокойно оставить Григория сама, если бы всерьез захотела этого. Но… она не могла захотеть, потому что все время находилась в эпицентре его страсти. Эмоции, чувства – они сильнее голоса разума, чувства самосохранения.

Чтобы «отпустить» Яну, Григорию требовалось проявить волю. Сказать ей – уходи, да так сказать, твердо, чтобы она с первого раза все поняла. А он этого не мог сделать пока. Ну а как он без Яны тогда? Искать новую любовницу? Да это кот в мешке, по сути. Какая еще женщина согласится быть вечно на вторых ролях? И не начнет мелко пакостить, не полезет к жене, для того чтобы заявить о себе… Женщинам нужны брак, дети… У тех женщин, у которых уже есть свои дети, они детей любят, а новым мужчинам достается от них по остаточному принципу… Ну, а тех дамочек, что любили мужиков больше своих детей, и задаром не надо, к подобным особам Григорий испытывал брезгливость, потому как сам был ответственным отцом.

Словом, без Яны никак.

Григорий до последнего не сообщал ей, что Маша ждет четвертого ребенка, догадывался, что это известие может многое изменить, поскольку четвертый ребенок – это предел… Даже для Яны.

Но дальше тянуть было уже нельзя. Поскольку в любой момент Григорий мог стать вдовцом, а вдовцы с четырьмя детьми мало кому нужны. Нет, можно, конечно, найти «проблемную» даму, которая согласится стать мачехой целому выводку… Но Григорий не хотел «проблемную». Он сам, сколько себя помнил, старался убежать от проблем, пытался максимально облегчить себе жизнь, а там, где это было сделать нельзя, находил себе «утешение» и какой-либо «приз».

Яна была идеальной кандидаткой на роль мачехи. Любила, хранила верность. Нормальная. Не скандальная, терпеливая. Красивая ко всему прочему.

Упускать ее ни в коем случае было нельзя. В первый момент, когда она отказалась от близости с ним, когда Григорий рассказал о Машиной коме, он едва не распсиховался… Но вовремя сдержался. Потому что Яна была настроена серьезно, эти новости напугали ее. Требовать своего в этот момент – только портить отношения с верной любовницей. Ее «нет» прозвучало твердо.

Ну, что поделать, Григорий отправился тем вечером к платным жрицам любви… Чего не делал никогда. Ибо тоже брезгливо…

Неожиданно понравилось. Очень острые ощущения. Жена при смерти, а он – с проституткой.

Потом – ощущение собственного несовершенства, глубочайшее чувство вины. Желание искупить ее, свернув горы ради семьи. Кто знает, если бы Григорий не ощущал всего этого, он не был бы идеальным мужем и отцом.

Иногда он смотрел на себя словно со стороны. Как на него посмотрели бы другие люди, самые разные. Не только замученные браком единомышленники. А и те, что считают себя верными мужьями, бобыли-одиночки, еще женщины, девушки, пожилые люди обоего пола… Всякие-разные.

Так вот. Григорий понимал, что многие сочли бы его поведение очень гадким. Возможно даже, кто-то назвал бы его извращенцем. А что, разве это не извращение по большому счету – с особой охотой заниматься сексом именно тогда, когда жена в больнице или при смерти?