Грехи и мифы Патриарших прудов

Регина снова прищурилась, наблюдая пруд и аллею сквера. А это уже не зеваки-туристы. Это две местные достопримечательности – Хромая Марго и Лысая Золушка.

Две старые как мир проститутки, уличные, работающие на Патриках с незапамятных времен. Им наверняка уже тоже по полтиннику, но у них все еще есть клиенты.

Обе модельного, почти баскетбольного роста, их сразу увидишь в любой толпе. Утро… Их ночная смена закончилась. Чешут они из ближайшего отеля, что в переулках, после ночи с клиентами. Обе ищут кафе, которое в этот ранний час уже открылось для завтрака.

С бодуна обе, и Хромая Марго и Лысая Золушка, будут как паиньки есть яйца-пашот и пить кофе капучино. Они снимают квартиру где-то у черта на куличках, как обычно – где-то в Выхино или Жулебино, но дни свои и ночи проводят здесь, на этом пятачке, на четырех углах, где каждый угол считает себя единственным «углом на Патриарших».

Регина следила за ними взглядом. Хромая Марго не хромает. Она прозвана так потому, что однажды у нее просто отломился высоченный каблук у замшевого ботфорта. Эта дылда носит розовые колготки, кожаную юбку-мини и кожаный бомбер.

Лысая Золушка, по слухам, которые так любят Патрики, в молодости облысела и с тех пор носит умопомрачительные парики.

Вот эти две старые курвы плывут себе, грациозно покачиваясь на шпильках, виляя бедрами, завлекая, хотя кругом нет никого, способного клюнуть на перепихон.

А ее дочь не может вот так грациозно…

И перепихнуться ей, видимо, тоже уже не суждено.

И дети… Детей у нее никогда не будет.

Ее прекрасная старшая дочь стала такой, что теперь ни один мужчина… ни один парень из их круга не станет…

И что же, всему этому так и придется остаться вот так, без уплаты по всем счетам?

Регина Кутайсова обернулась. Она почувствовала, что ее дочь рядом. Что, пока она медитировала, наблюдала утреннюю жизнь у пруда, дочь, закончив свои дела в туалете, не ушла к себе в спальню. Нет, она стояла, опершись спиной о дверной косяк, и наблюдала за ней, своей матерью.

– Что, Ло? – мягко спросила Регина. – Еще рано, поспала бы ты.

– Мама, почему у тебя так блестят глаза? – спросила дочь.

– Блестят? У меня?

– Блестят как у хищника, – ответила дочь.

Регина не ответила. Дочь порой говорит странные вещи. Но в наблюдательности ей тоже не откажешь. А вот с другими вещами у нее полная катастрофа.

Когда Регина снова обернулась, анфилада за ее спиной уже была сумрачна и пуста.

Регина подумала: несмотря на свое увечье и неуклюжесть, дочь ее все же движется вполне уверенно и бесшумно.

И глаза ее тоже блестят в сумраке утра, словно глаза дикой кошки.

За окном, мимо пруда, мимо лип, мимо желтого ресторана «Павильон», похожего на этакий Трианон-Мальмезон у воды, проехал, пыхтя, дребезжа щетками, мини-чистильщик, мобильный дворник.

Где-то внизу хлопнула дверь подъезда – старуха в накинутой поверх синего спортивного костюма ветровке с эмблемой «Динамо» отправилась в подвальный магазин «Продукты», что в двух шагах от розового дома.

На Патриках все еще жили старики-пенсионеры – в основном из бывших работников ЦК и Совмина, осколки…

И маленькие магазинчики в подвалах фешенебельных домов стали открывать все чаще – признак великой депрессии и нищеты.

Регина подумала, что в это субботнее утро неплохо бы встретиться с подругой.

Ей отчего-то не хотелось в это утро оставаться наедине с дочерью в пустой огромной квартире.

Глава 5

Что поведал труп

– Состояние тела оставляет желать лучшего, – эксперт-патологоанатом Сиваков – давний знакомец полковника Гущина и Кати – потыкал пальцем в резиновой перчатке грудную клетку трупа.

Они втроем стояли в прозекторской, возле покрытого нержавейкой стола со стоком. Все трое – как космонавты, в защитных комбинезонах и масках из пластика. Под носом у Кати было густо намазано белой мазью, пахнущей ментолом и мятой. Но все равно она ощущала этот кошмарный запах, наполнявший прозекторскую.

Не хотела она ехать в морг! Да Гущин и не просил ее. То есть она собиралась, но планировала, по обыкновению своему, просидеть все вскрытие на банкетке в коридоре, робко и лишь изредка поглядывать туда, за стекло, в прозекторскую, где визжали хирургические пилы, а сам Сиваков в облачении патологоанатома напоминал безжалостного доктора Моро.

Но когда они приехали туда с Гущиным, когда санитары бодро повезли тело на каталке готовить к экспертизе, Катя посмотрела на полковника и…

Краше в гроб кладут!

Гущин не выносил вскрытий. По долгу службы он обязан был присутствовать в прозекторской, однако давалось ему это с трудом. Сколько раз бывало – тот же эксперт Сиваков приводил его в чувство при помощи нашатыря.

Вот и сейчас Гущин был бледен как мел, решителен и одновременно странно робок. Он топтался на пороге кабинета, где патологоанатомы одевались в специальные костюмы.

– Ну да, ну да… сейчас… сейчас… я только…

Кате стало жаль полковника Гущина. Она все никак не могла забыть их прошлое дело, когда он так героически спас ребенка, когда не колебался ни секунды, а сейчас делал над собой явное усилие, чтобы не потерять лицо перед Сиваковым.

– Ладно, пойдемте вместе, Федор Матвеевич, – опрометчиво сказала она, желая его подбодрить.

И тут же пожалела об этом.

А стоя в прозекторской возле стола с телом, ощущая эту вонь, несмотря на ментоловые усы из мази на верхней губе, она пожалела стократ!

Ей показалось, что, когда она сказала, что пойдет с ним туда, в глазах Гущина мелькнула искорка. И тут же он еще больше побледнел.

– Какова давность смерти? – спросил он глухо из-под своей прозрачной маски.

– Три-четыре дня. Консистенция кожных покровов рыхлая, – Сиваков все тыкал несчастное тело.

А затем взял огромные, страшного вида хирургические ножницы и начал осторожно обрезать одежду – куртку, свитер, футболку, спущенные до лодыжек трусы и брюки.

Слипшуюся, грязную, окровавленную одежду он аккуратно складывал в контейнер на соседнем столе.

Когда тело предстало в своей первозданной наготе, помощник Сивакова взял анализы крови.

Сиваков низко наклонился и, чуть не касаясь маской ужасных кожных покровов, начал что-то рассматривать. Затем взял пинцет, начал собирать какие-то образцы из ран.

Катя широко расставила ноги и изо всех сил уперлась в мраморный пол прозекторской. Ничего такого еще не произошло, а ей уже дурно.

Она покосилась на полковника Гущина. Тот неотрывно глядел на пинцет в руках патологоанатома.