Коридор затмений

– Федор Матвеевич? – Макар встрепенулся, ожил сразу.

– Он едет после долгого перерыва работать «на землю», раскрывать убийство. Какую-то бабу прикончили в Чугуногорске в квартире, вроде типичная бытовуха. Но Гущин едет раскрывать лично и позвонил мне. Он меня берет в опергруппу. И про тебя спрашивал: как ты, вернулся уже с земли обетованной? Я сказал: да, так он буркнул, что и тебе не мешает перестать бить баклуши. Намек понял?

– Он хочет, чтобы мы снова работали вместе, как тогда?

– Он предложил – я согласился. Он еще не знает, что я написал рапорт. Я ему не сказал. Рапорт в отделе кадров – улита едет, когда-то будет. Так что с ним я поработаю однозначно. А ты? Хочешь присоединиться?

– Конечно! Да я для Федор Матвеевича… да я все для него! После того, что он для меня сделал, после того, как вы с ним мою Августу спасли, я… Клава, поехали в Чугуногорск! Я не пьян. Я еще развязать не успел.

– Обрадовал. Знаешь, почему, на мой взгляд, наш Гущин взялся за столь банальное дело – бытовое убийство? Он просто увидел, что Чугуногорск в четверти часа езды на машине от Бронниц, где я и ты. Он по нам соскучился, понимаешь? И по детям соскучился. Он ведь, в сущности, так одинок. А болезнь и ранение, и все, что произошло с ним и с нами, заставило его по-новому взглянуть на жизнь. Он хочет быть с нами опять, Макар. Потому и взялся сам за дело, на которое прежде бы и внимания не обратил.

– Дай мне пару минут, я переоденусь, – Макар уже тащил Клавдия к дому. – На всю ночь с нашим полковником! А потом он приедет к нам и останется здесь на выходные, осчастливив и дочек, и Сашхена, и особенно Веру Павловну. Ну и пусть дело простое. Зато пораньше мы все освободимся и время на отдых у нашего командора появится.

Они в тот момент считали убийство женщины в квартире в Чугуногорске делом простым и банальным. Знали бы они только, что их ждет впереди.

Глава 6

Синяки

В прозекторской морга, куда они все перекочевали с места убийства, патологоанатом на их глазах осторожно освободил труп Анны Лаврентьевой от одежды. Полковник Гущин зашел в прозекторскую, за ним последовал Макар, получивший, как и полковник, защитную маску и перчатки. А вот Клавдий Мамонтов остался снаружи и наблюдал все через стекло в стене. Не хотелось ему стоять у оцинкованного стола, оглушая себя визгом медицинской пилы.

На груди Лаврентьевой два больших круглых синяка.

– Так я и предполагал, – полковник Гущин разглядывал гематомы.

– Убийца ее бил в грудь? – спросил Макар тихо.

– Нет. Он прижал ее к полу коленями, когда она, оглушенная, лежала навзничь. Лишь из такого положения он мог ударить ее ножом в самый центр горла. Он не перерезал ей горло, а ударил с большой силой сверху вниз, так что лезвие сзади вышло наружу и прикололо несчастную к полу.

Перед внутренним взором Клавдия Мамонтова всплыла картина: он… этот парень… ее сын Алексей опускается на тело поверженной матери, надавливая коленями на ее грудь, вскормившую его во младенчестве, так сильно, что остаются багровые синяки, и вздымает над головой кухонный нож, держа его двумя руками. А она приходит в себя от боли и открывает глаза. И видит его лицо и нож, занесенный над ней. Мать и сын…

– У нее закрытая черепной-мозговая травма затылочной области, как я и определил на месте убийства. Она могла умереть и от нее, – констатировал патологоанатом, осматривая голову Лаврентьевой. – Однако смерть наступила бы не сразу. Убийца хотел вторым ударом подстраховаться – чтобы уже наверняка.

– Женщина могла нанести такие удары или только мужчина? – уточнил Гущин.

– Вполне могла при известной сноровке и…

Полковник Гущин сквозь пластиковую маску глянул на эксперта.

– И жестокости. Остервенелости. Ярости. Но это эмпирика, не мои сферы. – Патологоанатом вздохнул. – Определенно можно теперь утверждать, что смерть наступила в промежутке между половиной пятого и шестью часами вечера. В крови потерпевшей обнаружены следы алкоголя. Средняя степень опьянения. Она была нетрезвая, когда впустила своего убийцу в дом.

– Из-за нетрезвого состояния она не оказывала убийце сопротивления? – снова уточнил полковник Гущин.

– Не думаю. Скорее всего, нападение произошло молниеносно, когда они пришли на кухню. Они вместе миновали коридор, значит…

– Она своего убийцу знала и его не опасалась. – Полковник Гущин кивнул. – Но у него в руках должен был быть какой-то предмет, которым он ее оглушил. Он не вызвал у Лаврентьевой подозрения.

– Или он спрятал его под одеждой, курткой. Ну-с, теперь глянем на ее печень. Что она нам расскажет о ее склонности к спиртному. – Патологоанатом выбрал на столе нужный инструмент.

Следующий час Клавдий Мамонтов старался не смотреть через стекло в прозекторскую. И ждал, что с минуты на минуту и сам полковник Гущин рухнет там в обморок. Но полковник Гущин, некогда и правда терявший сознание при вскрытии, после перенесенной болезни и ранения словно окреп в этом плане. Его, чудом выкарабкавшегося дважды с того света, ужасы прозекторской уже не пугали. А Макар вообще ничего такого не страшился – так и лез под руку эксперту, проявляя к его работе живейший интерес.

– Задержите сынка, Федор Матвеевич? – спросил Макар, когда они в глухой ночной час покинули морг и садились в машину Клавдия Мамонтова.

– Нет, пока не время. – Гущин позвонил оперативникам в Чугуногорский УВД и приказал отпустить и Лаврентьева, и его жену. – Он от нас никуда не денется. То, что мы имеем сейчас, – немногое, косвенное. Надо дождаться результатов экспертиз всех улик, что обнаружили в квартире. А завтра мы с вами навестим их единственную родственницу Евгению Лаврентьеву. На нее нам надо самим взглянуть, а? И показания ее необходимы.

Клавдий Мамонтов понял – Гущин колеблется, он не совсем уверен. С его опытом он привык не доверять ситуации, когда в отношении одного-единственного фигуранта копится уж слишком много подозрений. Его вопрос про удар ножом – могла ли женщина нанести… Он неспроста, конечно.

– Значит, завтра к их тетке, а сегодня ко мне всей нашей дружной компанией! – возвестил Макар.

Он не выказывал никаких признаков усталости или тревоги после морга и прозекторской, после той страшной кухни, где пахло кровью и куриной лапшой пополам с перегаром. Все происходящее словно взбодрило его, вытащило из черной беспросветной депрессии, в которой он пребывал.

Они на большой скорости мчались по темному шоссе, свернули на бетонку – уже в родных Бронницах. И до дома Макара на Бельском озере оставалось им совсем немного.

Как вдруг произошло это.

То, что впоследствии Клавдий Мамонтов не мог назвать иначе как дикостью.

Глава 7

Дикость

На пути к Макару в гости Клавдий Мамонтов, сидевший за рулем внедорожника, и Макар, устроившийся рядом с ним, то и дело поглядывали на полковника Гущина, расположившегося на заднем сиденье. Он задумчиво молчал всю дорогу. Клавдий Мамонтов отметил, что Гущин за время реабилитации после госпиталя, недель и месяцев, когда он, еще больной, работал в Главке в кабинете, зарывшись в служебные бумаги и не выезжая на места происшествий, даже не прибавил в весе. Его постковидная худоба стала постоянной. Он по-прежнему страдал отсутствием аппетита. Находивший раньше в обильном застолье радость жизни и способный рассуждать о достоинствах стейков и шашлыков часами, он словно вычеркнул теперь еду и кулинарию из своих предпочтений. Но он выпивал – конечно, не так, как Макар, способный погрузиться в многодневный запой, но позволял себе рюмку коньяка, и нередко. Прежний крепкий жизнерадостный толстяк Федор Матвеевич Гущин изменился навсегда. Теперь, если рисовать его портрет в стиле Пикассо, весь он состоял бы из острых углов и резких линий – на осунувшемся лице выдавались скулы да глаза блестели. В минуты покоя он устремлял взгляд куда-то внутрь себя, словно ища ответы на важные вопросы. Взгляд Гущина смягчался, теплел, лишь когда он обращался к Клавдию и Макару.

Он порой учил их уму-разуму – ненавязчиво, но по-отечески строго. А Макар после событий прошлого страшного дела и спасения Гущиным маленькой Августы просто в рот глядел полковнику, считая его непререкаемым для себя авторитетом. Это своенравный самоуверенный Макар, который и отца родного в грош не ставил и вообще никогда не желал никому подчиняться!

До Бельского озера оставалось всего два километра. Они проезжали придорожный рынок стройматериалов и товаров для садоводов. Он тянулся справа от шоссе. Миновали большой павильон «Бухарский стан», который держали узбекские торговцы, потом еще несколько палаток и строений – «Свежее мясо», «Все для дачи». Слева от дороги располагалась автостоянка, дальше шли необработанные поля – пустыри и холмы.

Повинуясь знаку ограничения скорости даже в такой глухой час перед рассветом, Клавдий Мамонтов ехал мимо рынка медленно. Они поравнялись с павильоном «Восточные сладости», как вдруг…

Грохот и звон стекла.

Под колеса внедорожника метнулась фигура в черном – мелькнула в свете фар, перебегая дорогу.

Клавдий Мамонтов, чтобы не сбить безумца, резко крутанул руль вправо, съезжая в кювет к «Восточным сладостям». Макар в сердцах грубо выругался, хотел было выскочить из машины, когда внедорожник, визжа тормозами, остановился, и догнать мерзавца, едва не устроившего ДТП.

Но внезапно…

Глухое рычание… бешеный лай… В предрассветных сумерках, в желтых огнях автомобильных фар, в свете плывущей по серому небу огромной полной луны, в смешении всех этих разных оттенков наступающего утра они увидели, как из окна павильона «Восточные сладости», разбитого вдребезги, вылетают осколки стекла и две огромные лохматые пегие собаки. Два гигантских алабая.

Один пес ростом с теленка перепрыгнул прямо через капот внедорожника, второй с остервенелым лаем пересек шоссе – собаки, рыча, бросились в сторону пустыря и холмов. А по пустырю к холму мчался тот самый человек, который едва не попал под колеса машины.

Клавдий, Макар и полковник Гущин выскочили из машины.

– Они его сейчас догонят и разорвут! – крикнул Макар. – Надо что-то делать! Эй! – он заорал, стараясь отвлечь алабаев, дать возможность безрассудному идиоту, разбившему окно и выпустившему сторожевых собак павильона, взобраться на холм, на вершине которого росли старые дубы.

Они с Клавдием, крича и размахивая руками, ринулись на пустырь, Гущин сразу отстал. У них не было оружия, чтобы выстрелами отогнать собак, и Клавдий не представлял, что они сами станут делать, если алабаи набросятся на них, но они не могли не вмешаться в ситуацию.

Убегавший проворно взобрался по склону на холм, опережая алабаев на пару минут, не более. Однако он не попытался вскарабкаться на дерево. Нет! Он остановился и повернулся лицом к собакам. Те летели к нему, рыча, оскалив пасти, сверкая налитыми кровью глазами, – две машины для убийства, натасканные, чтобы рвать человеческую плоть.