Весна Вероники
Костя умолял друга, чтобы тот сам узнал все необходимое, но Вадим был непреклонен: «Я такой ерундой заниматься не буду. Мне и так сегодня уже намекали на какие-то особые отношения с Симаковой – еще не хватало, чтобы я начал интересоваться у коллег ее домашним адресом. Ты сам-то понимаешь, что предлагаешь? Не забывай – я все-таки какой-никакой начальник, и у нас с этим строго…».
Костя злился, хотя и понимал, что Вадим прав, – у себя на предприятии он тоже внедрил принцип железной субординации.
– Хотя, если честно, Котя, я тебя не понимаю, – сказал Вадим, прежде чем нажать «отбой». – Чего ты к этой Симаковой прицепился? Ты же и не разглядел ее толком. Она, кстати, самая обычная, ничего особенного. Ну, и возраст – не знаю, почему тебя все время тянет на пенсионерок…
– Вадя, какой возраст?! Ей же лет тридцать – не больше! Это я тебя не понимаю – ну ладно, не буду повторяться, ты и сам все знаешь. А мне вот нравятся женщины, с которым можно поговорить на серьезные темы! А с твоей малолеткой… Да, не будем о грустном. Все, спасибо за посильную помощь. Если чего надо еще будет – позвоню.
– Обращайся, не стесняйся – хохотнул друг, а Костя со злостью швырнул телефон на соседнее сиденье. Вот гад!
А теперь он стоит возле своей машины с домашним адресом и телефоном Вероники в руках, но весь в раздумьях и сомнениях. Напряжение постепенно уходило – по крайней мере, самое главное он узнал. Ну, позвонит он сейчас – и что скажет? «Здравствуйте, я тот человек, к которому вас в непотребном виде вчера ночью приволок мой друг Вадька Волконский»? Или: «Здравствуйте, вы тут у меня давеча заночевали – так вот я хозяин квартиры»…
А еще можно так: «Здравствуйте, Вероника, меня зовут Константин Сапрыкин, это вы меня вчера закрыли в спальне и вообще, забыли свой бюстгальтер. Я вам привез его отдать…». Бред, в общем. Нет, нужно действовать по-другому…
Вероника медленно приходила в себя. К вечеру понедельника температура немного спала, и она даже смогла съесть немного жиденького супа, который приготовила мама. За это время они так и не произнесли друг другу ни слова: мама молча приносила питье, давала лекарства, меняла мокрое полотенце дочери на лбу, а Вероника делала вид, что маму не замечает. Ее душили обида и злость: на самого родного человека, который оказался предателем, и на саму себя – за то, что не сдержалась, наговорила этому самому родному человеку кучу гадостей.
Вероника еще могла понять, что у мамы появился ухажер, как появлялись они и раньше, после смерти папы. Она смогла бы, наверное, понять, если бы мама стала с этим человеком жить, как живут муж и жена. И даже, наверное, когда-нибудь бы смирилась с тем, что мама переедет жить к мужчине. Но замуж! Выходить замуж, менять фамилию, менять кучу документов, замыкаться на какие-то юридические нормы, связанные с записью актов гражданского состояния! Не говоря уже о том, что нужно ехать в ЗАГС и там расписываться под марш Мендельсона – под ту же мелодию, под которую они с отцом давали друг другу клятву верности!
Ну и что, что папы нет в живых уже столько лет. Разве можно убить память о нем? Разве можно опошлить ту великую любовь, которая была – разумеется, была! – между ними? Ладно, если бы папа их бросил, ушел к другой, забыл о существовании дочери, родил бы в новом браке других детей… Так нет же! Он до безумия любил свою жену, обожал единственную дочь, делал для своей семьи все возможное и невозможное, чтобы его девочки были счастливы.
Ах, какое волшебное у нее было детство! На качели-карусели – с папой, на рыбалку – с папой, даже на футбол папа всегда брал ее с собой. А кто читал ей бесконечные сказки, когда она подцепила какую-то инфекцию и совершенно ничего не могла есть – ее сразу рвало? Папа тогда отвлекал дочку книжками и так, с шутками и прибаутками, уговаривал таки съесть хоть ложечку каши, выпить хоть глоток чая без сахара. Собственно, это он ее тогда поставил на ноги – маму Вероника почему-то совершенно не помнит рядом с собой.
Да сколько было еще подобных случаев – с Вероникой в детстве почему-то постоянно что-то случалось: она травилась таблетками, ей попадал канцелярский клей в глаз, часто неудачно падала с велосипеда. В первый класс пошла с полностью загипсованной ногой – папа возил ее в школу на мотоцикле, и сам выстругал палочку, чтобы дочь могла чесать страшно зудящую под гипсом ножку…
Отец, так несправедливо рано ушедший из жизни, был ее самой сильной любовью и болью. Как же его не хватало и не хватает сейчас (сейчас – особенно!). Уж он-то вернул бы Веронике уверенность в себе, заставил бы поверить в свою неотразимость, помог бы стать сильной. Как он всегда говорил? «Ты моя принцесса, солнышко над морем, райская птичка, золотая рыбка…». Никто и никогда не говорил ей больше таких слов – даже мама…
И вот теперь мама хочет окончательно похоронить память об отце. Как смириться с этим?
Нина Ивановна бесшумно ухаживала за дочерью, а на душе у нее скребли кошки. Было жаль Веронику, было жаль себя, было жаль Виктора Васильевича. Ну почему дочь оказалась такой эгоисткой? Да, она всегда была очень привязана к отцу, невероятно тяжело пережила его смерть. Но ведь прошло уже столько лет! Нельзя жить одной памятью. Близкие люди уходят – но жизнь-то продолжается.
Наверное, Вероника хотела, чтобы мама замкнулась в себе, ушла от реальности, погрузилась в воспоминания и тихо ждала смерти, чтобы скорее воссоединиться с мужем. Но это ведь неправильно! Почему она должна хоронить себя заживо? Может быть, если бы была война, и Сереженька пропал без вести, она бы и ждала его всю свою жизнь, надеясь на чудо. Но Сереженьки нет уже много лет – она сама бросила ему на крышку гроба горсть земли, посадила на могиле березку, которая уже превратилась в красивое сильное дерево, установила памятник. Она помнит и всегда будет помнить свою первую любовь, своего первого мужчину, отца своей дочери. Разве можно это забыть? Но она хочет жить! Жить и радоваться каждому новому дню. Просыпаться и засыпать счастливой. Ловить любящий взгляд своего последнего мужчины. Вспомнить, что она женщина, наконец! Почему же дочь отказывает ей в такой малости?..
– Вероника… – забрав у дочери тарелку с недоеденным супом, Нина Ивановна присела рядом.
Вероника отвернулась и закрыла глаза. Говорить ни о чем не хотелось. Да и о чем говорить? О том, как ей больно?
– Вероника, тебе днем звонили с работы, спрашивали, как ты. Я сказала, что через недельку уже поправишься. Обещали зайти…
Вероника молчала, крепче зажмурив глаза. Надо же, какая трогательная забота со стороны коллег. Она и раньше болела, но никогда еще никто не звонил и не интересовался, что с ней. На больничном – и ладно. Впрочем, ведь она тоже никогда никому не звонила сама… В крайнем случае заболевшая сама сообщала по телефону о своих проблемах – и всех это обычно устраивало. И Вероника буквально завтра сама бы позвонила на работу, как только смогла бы удержать в руках телефонную трубку. И еще проведать собираются – с ума сойти. Когда такое было в их «дружном» коллективе?
– Светочка Динарова – то есть как там ее сейчас, Семипалатенко, что ли? – звонила. Сказала, что обязательно зайдет, только не сегодня – сегодня не может…
Вероника мысленно простонала. Светка ее убьет за костюм! Ну, не то, чтобы убьет, скорее всего, скажет: «Да не парься ты, подруга, отнеси в химчистку и забудь, все нормально». Просто самой стыдно до слез: испортила чужую вещь. Надо бы маме сказать, чтобы прямо завтра и отнесла костюм на чистку… Но как скажешь, когда говорить с мамой вообще не хочется.
– Вероника, послушай меня… – Нина Ивановна, наконец, собралась с духом. – Его зовут Виктор Васильевич Самонин…
Вероника демонстративно зажала уши руками и отвернулась к стенке, но Нина Ивановна продолжала, будто не замечая этого:
– Он очень одинокий человек, хотя у него, конечно, есть взрослые дети, которые его не забывают…
Веронике, разумеется, все было слышно.
– Виктор Васильевич работает у нас уже много лет, и в следующем году ему на пенсию. Да… Что еще?.. Я встретила родственную душу, доча. Мы чувствуем одинаково, думаем одинаково, нам нравятся одинаковые вещи. Поверь, это большая редкость даже в молодости, а уж в нашем возрасте и вовсе дело невозможное – найти такого человека…
Вероника слегка приоткрыла уши. Не то чтобы ей было так уж интересно слушать про маминого будущего мужа, а… Ну, неважно.
– Я не говорю сейчас о какой-то сверхъестественной любви между нами, нет. Но он мне нравится, Вероника, очень нравится. И я ему нравлюсь. У него тоже умерла жена много лет назад, Лизой звали. Красивая – ужас… Он все годы после ее смерти был один. Но одиночество – это так страшно, Вероника. Человек не может и не должен жить один, это противоестественно…
Вероника убрала от ушей ладони и вытянули руки поверх одеяла вдоль тела. Мама с легкой опаской погладила ее по руке, но, как ни странно, дочь не дернулась и не оттолкнула ее. Нина Ивановна уселась поудобнее и не спеша рассказала Веронике обо всем, заканчивая вчерашним вечером. Набралась духу и призналась, что провела ночь у Виктора Васильевича, от чего у Вероники упала гора с плеч – значит, мама не знает, что дочь не ночевала дома. И хорошо, пусть она никогда об этом не узнает…
– Доченька, мы решили жить вместе. Я перееду к Виктору Васильевичу, ты останешься в нашей квартире… Но я буду часто к тебе приходить! Каждый день! А ты будешь приходить к нам…
Вероника, превозмогая головную боль, приподнялась на подушке:
– А… свадьба? Когда будет?
– Господи, да какая свадьба в нашем возрасте – ну ты скажешь! Мы просто станем жить вместе, будем скрашивать друг другу одиночество, ухаживать друг за другом, смотреть вечерами телевизор, гулять…
– То есть, ты… не выходишь замуж?
– Вероника, ну о чем ты говоришь!
– А почему ты тогда мне сказала, что выходишь замуж? Это же разные вещи: замуж и просто жить вместе!
– Да какая разница, доча? Я сказала «выхожу замуж», потому что я перееду к Виктору Васильевичу, мы будем жить в одной квартире, вести общее хозяйство… Ты знаешь, так мы даже быстрее купим тебе новую квартиру – ведь теперь я смогу откладывать почти всю свою зарплату. А эту будем потом сдавать – все ж полегче тебе будет…
Вероника откинулась на подушку. Ну, мама, вечно она так. Как в том анекдоте, когда мужчина перепутал кастрацию с обрезанием: «А я что сказал?!». Значит, не будет ЗАГСа, не будет марша Мендельсона и новых клятв о новой вечной любви. Мама никуда не денется, будет рядом. Фамилию менять не станет. А с этим ее Виктором Васильевичем, в конце концов, можно и не встречаться…
– Мама, а если вы не приживетесь? Ну, не сойдетесь характерами?
– Доченька, ты же меня пустишь обратно, если что, а? Будет картина с названием «Возвращение блудного попугая»…
– Конечно, пущу, куда ж я денусь. Это ведь и твоя квартира тоже… А… ты когда переберешься? Не сейчас ведь?
– Конечно, нет! Вот поправишься, выйдешь на работу, и я потихоньку перееду. Как же я тебя одну оставлю, глупенькая моя? Кто же тебя лечить-то будет?..
И, обнявшись, обе в голос заревели.
Вероника быстро шла на поправку – лекарство и уход делали свое дело. Днем, когда мама была на работе, она отчаянно скучала и с нетерпением ждала ее обратно. Жадно набрасывалась с расспросами: как там Виктор Васильевич, что сказал, что подарил, куда пригласил, как отнеслись к роману коллеги? Почему-то ей все было интересно.
Нина Ивановна счастливо смеялась и в подробностях рассказывала, какие глаза были у директора, когда они сообщили ему о переменах в своей жизни, как все на работе за нее радовались, а Наталья Дмитриевна, наоборот, завидовала и шипела, как старая проколотая шина… Рассказывала, что Виктор Васильевич таскает ей в кабинет шоколадки и сладкие орешки, а обедают они в ресторанчике с милым названием «Старина Ганс».
У Вероники загорались глаза, и ей даже иногда казалось, что это ее окружил вниманием какой-то невероятно галантный мужчина, это за ней он так красиво ухаживает, дарит цветы и подарки, провожает до дома и, прощаясь, целует руки… Ну и что, что ничего подобного она в своей жизни не испытывала – все еще впереди. Вон маме сколько лет – а вдруг она, Вероника, тоже встретит своего единственного только на закате жизни? А пока она с удовольствием слушала мамины рассказы, выпытывая подробности, и Нина Ивановна в который раз про себя удивлялась: надо же, а должно ведь быть все наоборот…
В пятницу вечером галдящей толпой ввалились коллеги по работе – почему-то с цветами, а также с традиционными мандаринами, яблоками и соками.
Софья Павловна под общий хохот рассказала Веронике про эпопею с ремонтом (рабочие забыли поставить унитаз), Ирэна Адамовна похвасталась сто двадцать пятой девушкой Ванечки (умница, редкая красавица, учится на дизайнера и с Ванечки пылинки сдувает), Изольда Викторовна сообщила, что берет в следующем месяце отгулы и две недели за свой счет, так как записалась в клинику «делать глазки». Даже Анжела Марковна поделилась планами насчет предстоящей в мае поездки в Париж, а на вопрос «С кем?» неожиданно зарделась. «Я тебе потом расскажу…», –загадочно шепнула Веронике Изольда Викторовна и хихикнула.
Пришла с работы мама, увидела гостей, ахнула и помчалась в магазин за тортом. Потом все долго сидели вокруг Вероники, пили чай с вкусным «медовиком» и сплетничали, перемывая косточки знакомым, артистам и начальству. Почему-то никто никуда не спешил, хотя дома всех ждали голодные дети и мужья, нескончаемые домашние дела и любимые сериалы.
О событиях субботнего вечера никто не вспоминал, а на вопрос Нины Ивановны, как отдохнули, уклончиво ответили: «Замечательно!». Про незнакомца, который интересовался адресом и телефоном Вероники, тоже не стали ничего сообщать – просто забыли.
– И чего мы никогда так не собирались? – вздохнула Софья Павловна, надевая в прихожей пальто, когда, наконец, решили расходиться. – Разве на работе так посидишь? Давай, Верунчик, выздоравливай, и в следующую пятницу приглашаю всех к себе. Все необходимое купим по дороге, никакие отговорки не принимаются!
– Да кто бы отказывался? – всплеснула руками Изольда Викторовна. А потом давайте у меня соберемся! Мне эта идея нравится!
– Ладно, давайте доживем до пятницы, а там видно будет, – дипломатично заявила Анжела Марковна. Дома, конечно, хорошо, но лично я предпочла бы где-нибудь в кафе встретиться, на нейтральной территории…
– Вот и чудненько! Каждый сам решит, где устроить девичник: в кафе, дома или да даче. Главное – чаще собираться в неформальной обстановке, – подвела итог Софья Павловна.
– А начальника на эти «заседания» будет звать? – спросила Изольда Викторовна.
– Ни за что! – хором закричали все остальные.
– Никаких мужчин! От них только одни неприятности! – Софья Павловна была до чертиков злая на мужа и на строителей, которые уже полгода делали вид, что работают…
Когда коллеги, шумно топая по лестнице и громко что-то обсуждая, ушли, мама уложила слегка уставшую и снова затемпературившую Веронику в постель и улыбнулась:
– Хороший у вас коллектив, доча. Такие все милые, приятные. Внимательные. Хорошо, правда?
– Да, хорошо… Странно, конечно, даже не знаю, что случилось. Сколько себя помню, такого не было. Каждый всегда сам по себе. Ну, на работе по праздникам собирались – и все…
– Вот и хорошо, что так получилось. Видишь, всем понравилось. Теперь будете чаще встречаться. С коллегами по работе нужно дружить. Тем более, у вас одни женщины…
Мама ушла мыть посуду, а Вероника укуталась в одеяло и закрыла глаза, рисуя в мыслях образ Вадима Николаевича: высокого, утонченного, эффектного. Теперь-то он на нее и вовсе не посмотрит, после всего, что случилось…
Болезнь на время отогнала тяжелые мысли о субботнем вечере и о том, что последовало дальше, но теперь, когда в голове прояснялось, Вероника все больше осознавала весь ужас положения, в которое она попала. Напиться до бессознательного состояния, почти дать себя увезти каким-то бандитам, а потом оказаться в совершенно незнакомой квартире, где спал (слава Богу, не в одной постели с ней!) какой-то мужик! И все это видел Вадим Николаевич!
Если раньше Вероника могла хотя бы в сладких мечтах надеяться на взаимность, то теперь об этом не могло быть и речи. К тому же, начальник повез ее не к себе, а неизвестно к кому, – значит, к себе он ее привезти не мог. То есть он явно живет не один (впрочем, только наивная дура могла надеяться, что такой мужчина будет жить один…).
Нина Ивановна всю неделю потихоньку перетаскивала вещи к Виктору Васильевичу. «Вещи» – это, конечно, громко сказано. Так, кое-какую одежду, несколько книг, свою любимую гардению, пару комплектов нового постельного белья, мелочевку с кухни. В квартире у Самонина было все для спокойной комфортной жизни, и Нина Ивановна с нетерпением ждала, когда же Вероника выйдет на работу, чтобы с чистой совестью переехать.
И вот этот день настал. Был вторник. Утром Нина Ивановна и Вероника вместе вышли из дома, на остановке попрощались: мама ехала в центр, а Вероника шла до работы пешком. У обеих щемило сердце: знали, что вечером Нина Ивановна домой не вернется, а прямиком отправится к Виктору Васильевичу.
Вероника вроде бы бодрилась, но на самом деле не представляла, как окажется вечером в опустевшей без мамы квартире. В одиночестве придется ужинать, в одиночестве смотреть телевизор, в одиночестве укладываться спать. Даже «спокойной ночи» некому пожелать…
Мама, конечно, обещала как можно чаще приходить «в гости», но, если честно, Вероника ей не особенно верила – мамины глаза светились в это утро таким счастьем, она так суетилась, собираясь на работу, так волновалась, что дочь мысленно махнула рукой: вот через месяц эйфория пройдет, и тогда с мамой можно будет нормально разговаривать. А сейчас пока бесполезно.
Расцеловавшись на прощание и смахнув с глаз слезинки (будто навек расставались, а не на несколько дней), Нина Ивановна и Вероника отправились по своим маршрутам.
Вероника шла по тротуару и наслаждалась погожим весенним утром – после недельного пребывания дома все воспринималось как-то особенно остро: громко чирикали взбудораженные солнцем воробьи, асфальт почти везде просох, а газоны со свежевскопанной землей источали пряный пьянящий аромат.
Вероника не могла надышаться, поэтому слегка замедлила шаг – благо, время позволяло. Она старалась не думать о том, что ее ждет на работе, какими глазами она будет смотреть на Вадима Николаевича (а он на нее какими глазами?!) – просто шла, подставляя лицо солнечным лучам, и даже жмурилась от удовольствия.
Рядом притормозила машина и тихо поехала следом. Вероника на всякий случай ускорила шаг – машина тоже поехала быстрее. Вероника шагнула в первую попавшуюся дверь – это оказалась аптека – машина остановилась.
Собственно, делать в аптеке выздоровевшей Веронике было нечего, да и время стало поджимать, поэтому она решила не обращать внимания на автомобиль: во-первых, вокруг полно людей, все спешат на работу и учебу, а во-вторых, ну кому она может понадобиться, в самом деле?.. Да еще в такой шикарной иномарке.
А в машине сидел Костя Сапрыкин и тосковал: как бы самым естественным образом подойти к Веронике и «познакомиться»? Всю эту неделю он каждый вечер подъезжал к ее дому и смотрел на окна. Иногда видел мелькнувший силуэт – и тогда сердце начинало выскакивать из груди. Такого с ним еще никогда не было. Нет, он любил, разумеется, Марину, мать своих детей, причем влюбился еще в школе, да и после Марины случались романы, кем-то он иногда увлекался. Но чтобы так – до остановки дыхания, до колик в животе, до дрожи в руках…
Он набирал врезавшийся в мозг номер телефона и, затаив дыхание, слушал голос Вероники: «Алло! Я вас слушаю, говорите! Извините, я вас не слышу – перезвоните, пожалуйста». Голос как голос, но для Кости он звучал словно музыка, и он готов был снова и снова набирать этот номер, лишь бы только услышать в трубке непередаваемую интонацию: «Ал-ло!» – с ударением сразу на оба слога…
Костя знал, что сегодня Вероника выходит на работу – Вадим сообщил «по знакомству». За эту неделю, пока она болела, Костя вытряс из друга всю информацию, какую только мог раздобыть о своей подчиненной скромный начальник отдела: высшее образование, не замужем и никогда не была, живет с мамой. И все! Больше про Веронику ничего не знал ни отдел кадров, ни коллеги по работе.
С самого утра Костя караулил Веронику под домом, видел, как она прощалась с мамой на остановке (странно – такие трогательные отношения: «сопли-слезы» перед уходом на работу…), как неожиданно заскочила в аптеку. «Наверное, еще болеет», – с теплотой и нежностью подумал Костя, и сам себе удивился: обычно он не отличался такой уж сентиментальностью.
Он вышел из машины и подошел к аптеке, не имея в голове никакого конкретного плана, – просто захотелось рассмотреть девушку поближе. Но дверь вдруг с силой распахнулась – и они с Вероникой столкнулись нос к носу на пороге.
От неожиданности Костя выронил ключи от машины и бросился их поднимать, а когда поднял голову, Вероники уже и след простыл: она почти скрылась за воротами родного предприятия.
«Вот дурак! – отругал сам себя Костя. – Она, наверное, увидела, что я за ней еду, и испугалась. Кто ж так делает…».
А Вероника и правда испугалась незнакомца, который явно следил за ней. Столкнувшись с ним, она только и заметила, что большие голубые глаза, в которых таилось странное выражение: смесь смущения, интереса и решительности.
«Маньяк», – подумала Вероника, переводя дыхание уже перед проходной – благо, аптека, в которой она пряталась, находилась совсем рядом с ее конторой…
Они заново познакомились тем же вечером и больше уже не расставались. Через полгода Костя Сапрыкин купил Вадиму Волконскому ящик пива, а себе – белый фрак на свадьбу.
