Фристайл. Сборник повестей

– Папа, – поморщилась Наташа. – Не придирайся. Ты в первый раз за полгода перед телевизором сидишь, и то по болезни. А Славка в кинотеатрах не одни штаны протёр. А фильмы о войне, и в самом деле бывают разные – и хорошие и плохие…

– Ладно… – Махнул рукой Алексей Петрович и снова закашлялся. – Вас не переспоришь, вы всегда самые умные… Поставь-ка мне банки…

Зоя Васильевна готовила на кухне обед. Славка заглянул, быстро стащил со стола что-то вкусное. Она звонко хлопнула его ложкой по лбу.

– Ба… – Обиженно пропел он. – Я в армию ухожу, не обижай меня…

Зоя Васильевна улыбнулась.

– Отец звонил. Сейчас прибудет.

Славка хлопнул в ладоши.

– Хоть раз в жизни побыть в центре внимания! Все меня любить сразу начали, ходят вокруг, сочувствуют… – Он примолк и вдруг спросил, став совсем серьёзным. -Бабуля, а ты будешь переживать, если меня в Афган отправят?

Зоя Васильевна побледнела, уронила половник, перешагнула через него, схватила внука за плечи и прижала к себе.

– Я бы всё сделала, только бы не было этой бессмысленной бойни… Но как тебя защитить, я не знаю…

Наташа ставила отцу банки. Он лежал на животе, подставив рыхлую спину и, отвернув поневоле голову к стене, сердито выговаривал дочери.

– Работать надо, работать…

– А искусство, по-твоему, не работа? – обиженно возражала Наташа.

– Это у тебя-то искусство? Вертишься, как белка в колесе: три слова на радио, роль без слов на телевидении, «Кушать подано» в театре…

Наташа сдерживала слёзы, эти бесконечные споры людей, не способных понять друг друга, опустошали её.

– Папа, ты ведь занимаешься наукой… Это тоже творчество. Почему ты не хочешь меня понять?

Она загасила горящую палочку и крепко укутала старика пледом.

– Творчество… – Гнусавил в подушку Алексей Петрович. – Наука – это, действительно, творчество. Это нужно всем – и государству, и людям…

– Театр тоже нужен всем, – не сдавалась Наташа, хотя спорить она совершенно не умела.

– Зачем нужен? – Последовал гнусавый вопрос.

– Ну… – Совсем растерялась Наташа. – Просто, чтобы лучше узнать жизнь…

Алексей Петрович хрипло засмеялся, закашлялся…

– Это в театре-то? Сколько раз на твои премьеры ходил, мать заставляла… Три часа в темноте просидишь, а про что речь, так и не поймёшь… Вот я где-нибудь в Чимкенте сутки на вокзале в ожидании поезда проведу, такую жизнь увижу, что твоему Товстоногову и не снилось…

Славка снова заглянул в кухню.

– Ба, разними их… Подерутся…

Зоя Васильевна отложила половник, закрыла крышкой кастрюлю, выключила газ.

– Совсем наш дед болеть не умеет…

Когда она вошла в комнату и встала у порога, Наташа сидела в кресле, обречённо дожидаясь конца процедуры. Алексей Петрович всё ещё лежал, уткнувшись носом в подушку. Банки подпрыгивали на его спине, когда он говорил.

– Я, между прочим, всё это ему сказал…– вдруг ядовито хихикнул он.

– Кому? – Даже привстала с места Наташа.

– Да Товстоногову твоему, Гоге…

Зоя Васильевна всплеснула руками.

– Да где же ты с ним встретился?

– А мы часто встречаемся …В Смольном… Пленум обкома был на той неделе… Рядом сидели… Вот я ему всё и сказал…

– Что «всё»?

– Что он ставит всякую дребедень… Что думал, то и сказал…

Наташа выразительно посмотрела на мать, потом на часы, и, вздохнув, начала снимать банки со спины отца.

– Надеюсь, ты ему не сказал, что ты – мой отец?

– Конференция началась. Мне с докладом надо было выступать. Уже не до тебя было…

Наташа еле сдерживала слёзы.

– Мам, ты на какой спектакль его водила? – Спросила она через плечо.

– «Ханума»… Хотела, чтобы он посмеялся, отдохнул…

– Ну, вот… Надо было в Пушкинский… На «Оптимистическую трагедию»…

Наташа быстро вышла и заперлась в ванной.

– Зачем ты её обижаешь, Алёша? И без того ей не просто живётся…

Алексей Петрович, освобождённый, наконец, от банок, сел на диване.

– Сама себе такую жизнь придумала. Вместе с тобой, между прочим… Могла бы любую профессию выбрать – инженера, доктора… В артистки ей захотелось… – И, останавливая жену, которая хотела что-то возразить, попросил:

– Подиктуй-ка мне этих… писателей, что ли…

Наташа беззвучно плакала в ванной.

Вскоре телевизор был выключен. Алексей Петрович, закутанный женой в плед, старательно писал под её диктовку за круглым обеденным столом.