Мое лицо первое
Хм, может, спросить насчет аутизма у папы? Так, ненавязчиво. Типа нам на биологии задали реферат. Хотя вдруг папа тесно общается с биологичкой? Фиг знает, о чем они трындят у себя в учительской. Нет, лучше уж я как-нибудь сама. Путем анализа и наблюдений.
Вот, кстати! По моим наблюдениям, скоро к соседям будет идти неприлично поздно – как раз попаду на время ужина. А я запланировала сегодня передать Дэвиду распечатку и задание по инглишу. Ну и заодно сказать, что необязательно ему дома отсиживаться. Во-первых, буря уже отгремела, завтра стриптиз у пруда затмит другая новость. Да хотя бы приближающаяся вечеринка. А во-вторых, есть в классе люди, которые вовсе не на стороне буллеров. Ну, может, и не люди. Может, один человек. Но он же все-таки есть! И очень близко. Совсем рядом, можно сказать.
Зашибись! Я только что сходила к Винтермаркам. Но Дэвида так и не увидела. Зато тесно пообщалась с его старшим братом – по-моему, даже слишком тесно. Ну ладно, обо всем по порядку. Блин, пишу это, а буквы в дневнике так и скачут. Еще бы…
Как раз Эмиль открыл, когда я позвонила в дверь виллы Винтермарков, сжимая во вспотевшей руке листочек с планом презентации. Был парень в одних спортивных штанах и босиком. Он энергично растирал влажные волосы полотенцем – наверное, только что из душа вышел. Я чуть не зажмурилась от обилия мускулистой плоти на расстоянии вытянутой руки.
– О, соседка! Заходи, – просиял брат Монстрика, закидывая полотенце на широкие плечи и благоухая ментоловой свежестью.
Мой взгляд уткнулся в темные кустики волос под мышками, и я поспешно перевела глаза вглубь коридора. Блин, надеюсь, Эмиль не заметил, как я на него пялилась!
– Привет, а Дэвид дома? – от волнения я говорила так быстро, что слова наскакивали друг на друга. – Его сегодня в школе не было, вот я и принесла ему домашку. В смысле у нас общая презентация. В группе. Вот. – Я сунула Эмилю под нос уже основательно измятый листок.
– Воу, какая ты шустрая! – Парень сделал испуганные глаза, но тут же рассмеялся. – А мне это даже нравится. – Внезапно он шагнул вперед, почти коснувшись меня распаренным обнаженным торсом. – Придешь к Тобиасу на тусу?
– А… – у меня вдруг вылетело из головы, зачем я вообще туда приперлась, – разве девятый класс там будет?
– Обижаешь, Перчик. – Я вдруг поняла, почему меня раздражает улыбка Эмиля. В ней слишком много зубов. – Мы ж с Тобиасом в одной команде. Так ты придешь?
Блин, знала бы я, что он так прицепится!
– Меня зовут Чили, – поправила я Эмиля, подпустив в голос льда. – И я с Еппе, если что.
Сама бы никогда не подумала, что буду использовать этого идиота как прикрытие! Если честно, чем дальше, тем меньше мне хотелось идти на эту треклятую вечеринку.
– Еппе? – Густые ровные брови Эмиля взлетели к кромке темных волос. – Какой еще на фиг Еппе?
– Натуральный блондин, – заявила я, решительно сложив руки на груди, которую обшаривали Эмилевы зенки. – Так где там Дэвид? – Я качнулась в сторону и вытянула шею, пытаясь разглядеть, есть ли кто-то в гостиной, через ее открытую дверь.
– А Дэвид в подвале, – с готовностью сообщил один из близнецов, возникший в конце коридора, лепясь к дверному косяку. В руке он сжимал собранного из «лего» оранжево-черного трансформера.
А я и забыла, что у Монстрика комната в цокольном этаже.
– Спрысни на фиг, Лукас! – рявкнул обернувшийся на детский голос Эмиль.
– А я маме скажу, что ты снова лугаешься. – Из-за плеча мальчика показалась голова сестры, укоризненно качавшей крысиными хвостиками.
– Позови-ка мне Дэвида, Лукас, – улыбнулась я, старательно демонстрируя дружелюбие.
– Не-а, – близняшки синхронно покачали круглыми головами.
– К нему низя, – пояснил мальчик.
– Его запелли. – Девочка выставила перед собой руки и с гордостью показала мне накрашенные вкривь и вкось малиновым лаком ноготки. – Нлавится?
– Да сдрисните отсюда уже оба! – Эмиль замахнулся полотенцем и громко топнул, будто собирался погнаться за братом с сестрой.
Мелкие взвизгнули и бросились наутек.
– Достали уже, клопы, – проворчал парень, снова поворачиваясь ко мне.
– А что значит, – я поежилась в коридоре, который вдруг показался мне слишком тесным и темным, – Дэвида заперли?
Эмиль широко улыбнулся:
– Не заперли, а заперся. Мия не только «р» не выговаривает, но и в словах путается иногда. Говорят, – он понизил голос и подступил еще ближе, вынудив меня прижаться спиной к закрытой двери, – кто-то из ваших подшутил над ним вчера. Вот он и не хочет никого видеть.
Я не выдержала взгляда темных глаз и уставилась в стенку, на которой торчали какие-то рога, служившие вешалкой для ключей. В голове билась мысль: «Неужели Эмиль знает, что я там была?»
– Это… трудно назвать шуткой. – Я сглотнула. Пересохшее горло царапнуло. Казалось, я даже через одежду ощущала жар, идущий от груди и живота почти незнакомого парня. Между мной и его обнаженной кожей оставался только тонкий листок бумаги, который я держала перед собой как щит. – Я… в общем, я хотела извиниться. За то, что случилось с твоим братом. Это было ужасно, и…
– Да ладно. – Я вздрогнула, когда Эмиль коснулся моей щеки, и вскинула на него глаза. Мы говорили о Дэвиде, но я поняла, что сейчас его брат меньше всего думает о нем. – Не убивайся, Перчик. Дэв переживет.
Угол его рта тронуло подобие усмешки – жесткой усмешки, которая мне не понравилась. Так же мне не нравилось чувствовать себя загнанной в угол между дверью и стеной, чувствовать чужую ладонь на лице. «Блин, вот же вляпалась! – подумала я. – И где, интересно, старшие Винтермарки? Тоже в подвал провалились?»
Я не верю в Бога, но считаю, что какие-то высшие силы все же существуют, и вот тому подтверждение: стоило мне вспомнить о родителях Эмиля, как за дверью завозились, зашаркали, и тяжелая створка толкнула меня в спину. Парень мгновенно отскочил от меня на метр, полотенце укрыло голые плечи.
– Пап? Привет. – Я уже поняла, что идеальная улыбка Эмиля была фальшивой насквозь. – А к нам вот тут соседская девочка зашла. Передать домашку для Дэвида.
Бульдог, наверно только что вернувшийся с работы, буркнул в мою сторону что-то, что с натяжкой можно было принять за приветствие. Он тяжело потопал вглубь дома, тесня своей тушей Эмиля и рокоча:
– Сюзанна! Сюзанна, черт бы тебя побрал! У тебя под носом сын голый с какой-то девкой обжимается, а ты зад от дивана оторвать не можешь!
Представь себе, дорогой дневник! Этот старый козел так и сказал: «С какой-то девкой!»
Меня бросило в жар, я с трудом нащупала ручку двери дрожащими пальцами и положила несчастный листок на приткнувшийся у стены столик для перчаток.
– Это для Дэвида. Передай ему, пожалуйста.
Тридцать метров, отделявшие крыльцо Винтермарков от нашего, я проскочила за секунду: даже не чувствовала, как ноги касаются земли. Захлопнув за собой дверь, я привалилась к ней всем телом, будто Эмиль с папашей гнались за мной по засыпанной листьями дорожке. Кровь бешено пульсировала в горле, колени тряслись, перед глазами мелькали темные пятна. В таком состоянии меня и обнаружил папа, забредший в коридор с ключом от почтового ящика.
– Чили, золотце, нельзя же так хлопать дверью. Дом уже старый, штукатурка со стен сып… Что это с тобой? – Он подвинул на переносицу сползшие на кончик носа очки и поспешил ко мне, запнувшись о выступающую половицу. – Малыш, на тебе лица нет! – Папины большие теплые руки легли мне на плечи, легонько сжали, и я не выдержала.
– Крыса! – выпалила я первое, что пришло в голову, и уткнулась в уютно пахнущий трубочным табаком и книгами пиджак. – Я увидела в саду огромную мерзкую крысу. Она бросилась ко мне, и… и… – От необходимости продолжать меня избавили рыдания.
– Крыса? – Папа крепко-крепко прижал меня к себе, в голосе его прозвучали беспокойство и недоумение. – Господи, откуда тут крысы? Она тебя укусила?
Я провыла что-то нечленораздельное, возя мокрым носом по вельветовому лацкану. Пока папа успокаивал меня, гладя по спине и обещая вызвать службу по борьбе с вредителями из муниципалитета, я почему-то думала о Дэвиде.
Окажется ли запертая дверь для него достаточной защитой от крыс?
На краю пропасти
– Да на этих ублюдков в суд мало подать!
Тонкие ноздри Крис раздувались, она в гневе вышагивала из стороны в сторону перед диваном, на котором сидела я – укутанная пледом и с огромной чашкой какао в руках. Пирсинг в виде бриллиантика, который подруга вставила в нос в прошлом году, поблескивал, когда на него падали лучи солнца из окна. Крохотные вспышки зачаровывали, и я старалась не отводить взгляд от блестящего камушка. Так проще было не думать о том, что недавно произошло, отгонять свинцовые мысли на самый краешек сознания, чтобы они не проломили тонкий лед реальности, поддерживающий меня на поверхности.
– Подумать только! – продолжала разоряться Кристина, энергично размахивая руками. – Мало того, что эти сволочи приперлись в учебное заведение среди бела дня, оторвали студентку от занятий и допрашивали как последнюю уголовницу. Так они ее еще до припадка довели!
– Это не припадок. – Я вяло поморщилась и глотнула какао. Под черепом завязался тяжелый узел боли, вопли Крис заставляли его пульсировать. – Просто месячные начались, давление упало, вот и хлопнулась в обморок. Полицейские тут ни при чем.
– О-о-о! Они очень даже при чем! – Крис развернулась ко мне так резко, что ее длинные рыжие волосы взметнулись конским хвостом. – Что-то ты раньше со стульев не хлопалась, когда к тебе коммунисты приходили. – Коммунистами подруга, начисто лишенная политкорректности, называла менструацию. – А эти заявились – и вот те нате, хрен в томате! – Она ткнула в диван с обличительным видом: – Чего от тебя хотели бандерлоги?
Этот вопрос Кристина задала уже раз сто, пока ехала со мной в машине Фредерика: в перерыве между парами она подвязала обладателя личного транспортного средства с нашего потока доставить меня домой со всеми удобствами. Об автобусе и речи быть не могло: вдруг я завалюсь под ноги бездушным пассажирам? Не хотелось думать, что забота обо мне болящей помогла Крис отмазаться от ненавистной ей скандинавской литературы. Но даже если и так, я была благодарна подруге за какао.
До сих пор Кристине не удалось добиться из меня внятного ответа, но теперь, когда я более-менее пришла в себя, мне придется чем-то ее порадовать – иначе она с меня не слезет. С нее станется еще в полицию позвонить и вправду нажаловаться, а этого я допустить никак не могла.
Я отхлебнула какао для храбрости и выдала наиболее близкую к правде ложь:
– Полиция разыскивает одного из моих бывших одноклассников. Он пропал. Копы просто хотели узнать, не пытался ли он выйти со мной на связь. Это обычная процедура – они всех знакомых пропавшего парня сейчас опрашивают.
– Фигасе! – Крис плюхнулась на диван. Челюсти заходили ходуном, так что от жвачки у нее во рту, наверное, остались одни ошметки. – Он что, был твоим близким другом? А чего ты про него никогда не рассказывала? Ты же не думаешь, что его… Ой, прости! – Она выпучила глаза и хлопнула себя по губам. – Вот я дура! Ясно теперь, чего ты…
– Все нормально, – поспешила я прервать Кристину, пока она себя еще больше не накрутила. – Мы не были близки. Просто жили по соседству. Да и давно это было. Я со школы ничего об этом парне не слышала.
Подруга поджала под себя ноги и задумчиво накрутила на палец медную прядь.
– Не понимаю. Чего тогда панцири приперлись к тебе прямо в универ?
Отведя взгляд, я пожала плечами:
– Не знаю. Может, кто-то сказал, что мы в школе общались… Слушай, я что-то устала. Можно я сейчас побуду одна?
Стоило Кристине выйти из комнаты – предварительно она убедилась, что мне не дует и какао еще не остыло, – я поставила чашку на столик, сползла спиной по подушкам и неловко вытянулась на диване. Правда, выбившая из меня дух там, в комнате с пластиковыми стаканчиками, скользнула по сознанию камнем для керлинга и покатилась, сшибая все на своем пути.
Как я могла? Как могла жить своей маленькой, уютной и безопасной жизнью в то время, когда Дэвид был совсем рядом, на велосипеде можно доехать – запертый с безумцами и преступниками, одинокий, напичканный психотропными препаратами, лишенный поддержки близких, надежды и будущего… Бессрочное принудительное лечение! Он ведь не мог знать тогда, как все повернется. Не мог, наверное, даже представить себе, что выйдет на свободу, сделает карьеру модели и добьется международной известности. Боже, как это все дико. До сих пор не верится, что Монстрик и Шторм – один и тот же человек.
Я снова открыла «Инстаграм». В учетной записи Шторма обновлений не было, так что я перешла на официальную страницу, которую вело от его имени агентство «Некст менеджмент» – то, где работал Генри Кавендиш. Странное фото: Дэвид на фоне исписанной граффити бетонной стены. За спиной ангельские крылья, а в зубах сигарета. Свободная белая майка полощется на ветру. На обнаженных руках четко виден узор татуировок. В объектив парень не смотрит: его взгляд обращен вправо, будто он собирается переходить дорогу или высматривает кого-то. Глаза прищурены от яркого солнца.
Как вообще это случилось? Как встретились двое настолько разных людей: англичанин Кавендиш, наверное всегда упакованный в стильный костюм с галстуком, и Дэвид? Парень с психиатрическим диагнозом и судимостью, без профессии и образования, едва способный выдавить из себя связную фразу на родном языке, не то что на иностранном. Или в университетской клинике в Рисскове с ним сотворили чудо? Дали волшебную пилюлю, не только излечившую его болезнь, но и купировавшую воспоминания о том, что годами коверкало его личность, о том, что сделало Дэвида забавной диковиной вроде деревца бонсай с искривленным стволом? Что с ним сотворили в психушке? Подвергли лоботомии? Стерли память электрошоком? Хотя, говорят, его применяют для того, чтобы пробудить воспоминания, а не подавить их.
А что, если тот Дэвид, которого знала я – это просто болезнь, ее проявления, анамнез. А настоящий Дэвид Винтермарк без всего этого – совсем другой. Кто-то, о ком я не имею ни малейшего представления. Кто-то настолько идеальный, что от одного взгляда на него становится больно дышать. Человек с белоснежными крыльями на фоне грязной стены. Тот, кто смог наконец взлететь.
Какой диагноз тогда ему поставили? Шизофрения? Нет, что-то похожее, но не это… Какое-то расстройство чего-то там. Быть может, в те короткие восемь месяцев, что мы знали друг друга, я была для него всего лишь иллюзией, галлюцинацией, выдуманным другом? А кем был он для меня? Почему я так открещиваюсь от него – даже сейчас, спустя столько лет? Отрицаю наши отношения даже перед самой собой? Не потому ли, что, как только признаю, что значил для меня Монстрик на самом деле, придется сделать следующий шаг и заглянуть наконец в бездну – измерить глубину моего предательства и устлать эту пропасть своими костями.
«Если увидите моего отца, передайте: мне снилось, что я перерезал ему глотку»
Одиннадцать лет назад
26 октября
Почти всю ночь я промучилась без сна, ворочаясь на сбитых горячих простынях. Задремала только под утро и, конечно, проспала, не услышав будильник. Раcтолкал меня папа, слишком поздно заметивший отсутствие дочери на кухне, где я обычно завтракала булочкой с какао. Впрочем, какао – это сильно сказано. Просто растворимый «Несквик». Только мама умела варить настоящий шоколадный напиток, и он у нее никогда не убегал, заливая всю плиту и намертво прикипая к конфоркам.
Если бы я встала вовремя, мы с папой вместе поехали бы на велосипедах в школу, которая находилась почти в трех километрах от нашего дома. Конечно, папа мог бы подобрать жилье и поближе к месту работы – выставленных на продажу или сдающихся домов в Хольстеде хватало. Впрочем, как и давно закрытых магазинов с пыльными витринами. Население бежало из Дыр-тауна в поисках лучшей жизни в большие города, один из которых мы как раз покинули. Некому было покупать цветы, антиквариат или изделия художественной ковки, о которых сообщали поблекшие, выстиранные дождями вывески.
Папа выбрал дом на Терновой улице из-за низкой цены и расположения в живописной исторической части городка: рядом со старой мельницей, вьющейся между красными кирпичными домиками речушкой, больше похожей на разбухший ручей, и церковью, будящей горожан по выходным колокольным звоном. Помню, на мое ворчание, что в школу придется таскаться к черту на рога, папа сказал, что нам обоим полезны физическая нагрузка и свежий воздух. Десятиминутная поездка на велосипеде до школы и обратно должна была гарантировать одно и другое.
Сегодня папе пришлось катить на работу одному – ему ведь нельзя было опаздывать. Я забила на завтрак и вылетела из дому без семи восемь, на ходу закидывая рюкзак на плечи. Пришлось поднажать на педали. Я мчалась по сонным безлюдным улочкам, борясь со злым ветром, заставляющим глаза слезиться. Руки на руле мгновенно онемели и сравнялись цветом с гусиными лапами. Чертова осень! Только позавчера чуть не загорать можно было, а сейчас того и гляди превратишься в ледяную скульптуру «Девочка на велосипеде». Чертов папа с его нездоровой тягой к здоровому образу жизни!
Я просквозила мимо футбольного поля. Тут ветер, которому не препятствовали дома и деревья, дул так сильно, что велик кренился влево и я с трудом удерживала равновесие. Когда наконец показались желтые корпуса школы, у меня оставалось еще полминуты, чтобы закинуть велосипед под навес и добежать до класса.
И тут я увидела Монстрика. Он как раз заходил на парковку, но с неожиданной стороны – противоположной той, откуда приехала я. Дэвид не надел куртку. Ветер трепал нижний край длинного свитера, висящего на мальчишке как на вешалке. Казалось, вот-вот тонкая фигурка взмахнет крыльями и взлетит к хмурому, низко нависшему небу.
Монстрик ковылял, будто грязные поношенные кеды натерли ему ноги. Голова была низко опущена, спутанная челка свесилась на глаза. Вряд ли он заметил меня.
Я быстро оглядела парковку. Никого, только поваленные ветром велосипеды. Еще бы – звонок вот-вот должен был прозвенеть, если уже не прозвенел. Возможно, лучшего случая поговорить с Дэвидом наедине мне бы не представилось.
– Привет! – Я тормознула и соскочила с велика рядом с ним.
Монстрик шарахнулся в сторону. Руки вскинул, защищая голову, и слегка присел, словно готовясь принять удар. «Бедный парень! – подумала я. – До чего тебя довели».
Я сглотнула вставший в горле ком и растянула губы в самую широкую улыбку, на какую оказалась способна.
– Ты что, шел от дома пешком? В такой-то колотун? – Безопаснее всего начинать с нейтральной темы, а что может быть нейтральнее, чем погода?
Дэвид опустил руки, но поза оставалась напряженной, будто он не знал, чего от меня ожидать – пинка или подначки. Челка, закрывавшая пол-лица качнулась. Наверное, это значило «нет».
– А где тогда твой велик?
Его рука поднялась и вытянулась куда-то влево. Я заметила, что Монстрик натянул рукава свитера на кисти: покрасневшие большие пальцы торчали из дырок в вязаной ткани. Никогда раньше не встречала такой альтернативы перчаткам.
Наверное, по моему взгляду Дэвид понял, что его пантомима оставила меня в недоумении: никакого велосипеда в указанном направлении я не обнаружила.
– У детсада.
Он сказал это так тихо, что я бы не услышала, если бы ветер не бросил слова прямо мне в лицо. Боже праведный! Он! Сказал! Это! Аня с Катриной не обманули: парень действительно был не немой! И кстати, у него оказался приятный голос. Довольно высокий и мягкий, с тягучей ноткой неуверенности в конце фразы, будто Дэвид сам удивлялся тому, что говорил.
– У детсада? – переспросила я, пытаясь скрыть воодушевление. Мне хотелось снова услышать его голос. – Ты завозил туда братишку с сестренкой? – высказала я свою догадку. Это было просто: под навесом во дворе Винтермарков я видела здоровенный тяжелый велик с детской тележкой-прицепом.
Кивок.
Блин, сказала я себе, надо задавать вопросы, на которые нельзя ответить просто «нет» или «да»!
– Ну ты силен! Я против ветра еле педали крутила, а ты еще прицеп с близнецами тащил. Кстати, а они уже не слишком ли большие, чтобы сидеть в тележке? У них же есть свои велосипеды? – Пока я тараторила, Монстрик шаркал себе к школе. Я не отставала, катя велик, который держала за руль. – Почему бы мелким не крутить педали самим?
Дэвид скосил на меня черный глаз и неопределенно двинул головой. И снова прозвучал мягкий тихий голос с вопросительной ноткой в конце фразы:
– Много машин.
Ничего себе! Это в Хольстеде-то? Да тут даже по центральной улице тачка в час проезжает. И через каждые пять метров знаки понатыканы: на одних девочка с косичками, мячик и надпись «Осторожно, дети!», на других – «Снизь скорость».
Ладно, раз мы продвинулись так далеко, пора было подходить к самому главному.
– Дэвид…
Он сбился с шага, услышав свое имя. Попытался спрятаться за волосами, но ветер нахально откинул их со лба. Прозрачный, как чистейшая вода, глаз нерешительно уставился на меня, а черный близнец буквально сверлил мое лицо.
Я кашлянула и поставила велосипед на подножку. Знала, что его наверняка перевернет ветром, но места под навесом уже не осталось.
– Тебе передали вчера задание по английскому?
Он медленно кивнул. Из-за его странных глаз мне трудно было понять, куда смотреть. Светлый выглядел пустым и слепым, а черный казался дырой в полотне лица, из которой на меня взирала тьма.
– А ты… его прочитал?
Снова последовал кивок. Блин, как было понять, заметил ли Монстрик надпись, которую я сделала карандашом на задней стороне распечатки? Вчера я сомневалась, что он захочет со мной разговаривать, вот и оставила для него коротенькое, но важное послание: «Прости меня».
– И что ты думаешь?
Его веки дрогнули и чуть опустились, тень от густых ресниц сделала взгляд почти обычным. Язык нерешительно тронул корочку на губах. Я чувствовала: Дэвид хочет что-то сказать. Быть может, что-то большее, чем два коротких слова.
Выкрик «Прогуливаем?» заставил меня подскочить на месте. Я чуть не повалила собственный велик, а Монстрик испуганно сжался, прячась в привычную раковину. Девчонка из девятого промчалась мимо нас, пихнув рюкзаком Дэвида. Он сунулся вперед, взмахнул руками, чтобы не упасть.
Я среагировала инстинктивно: подхватила его под локти – такие острые, что было непонятно, как они не прорвали свитер.
На мгновение мы оказались очень близко друг к другу – Мон-стрик и я. Его пальцы вцепились мне в плечи. На горле Дэвида сильно и часто пульсировала жилка. Исхлестанные ветром щеки горели. Я видела собственное крошечное отражение в черном зеркале одного широко раскрытого глаза и тонула в прозрачной лагуне другого. Казалось, я навсегда поймана его зрачками и не смогу найти дорогу обратно.
Он отпустил меня первым. Моргнул. Отшатнулся. Скользнул взглядом по школьным окнам и прихрамывая почти побежал ко входу, низко опустив голову. Но почему-то я знала, что я все еще там: в его разных глазах.
Я оказалась права. Дэвида, конечно, шпыняли, доставая бесконечными шуточками про гольф и спрягая на разные лады глагол «кончать». «Слыхали? Моются два гольфиста в душе, вдруг видят: сперма поплыла. Один другого спрашивает: дорогой, ты кончил? А тот отвечает: нет, пукнул». Или: «А чего это у Гольфиста тетрадь слиплась? – Да это он хотел сочинение кончить, а вместо этого кончил на сочинение». Ну и подобный идиотизм. Но жертва, по обыкновению, прикидывалась глухонемой, фантазия постепенна иссякла, и все переключились на обсуждение приближающегося вечера и тусовки у Тобиаса.
Ожидалось, что хозяин обеспечит закусь, а гости принесут с собой выпивку. С этим у нас в доме было совсем плохо: папа пил только вино и только за компанию с гостями. На случай неожиданного визита в буфете хранилась пара пыльных бутылок, но вряд ли кто-то из одноклассников польстился бы на их содержимое. Судя по всему, у них котировались сладкие алкогольные коктейли, пиво и крепкое спиртное. Что ж, вот и нашелся предлог откосить от сомнительной вечеринки.
Я поделилась с Кэт своими опасениями, но та только выпучила глаза и затрясла лиловыми локонами:
– Да ты чего! Даже не заморачивайся на этот счет: Еппе притащит на двоих. И вообще, Тобиас сказал без тебя не приходить. Там один парень из девятого, – Катрина взяла меня под локоть и понизила голос, ее волосы щекотно коснулись моего уха, – очень хочет тебя видеть. Он тут у нас типа звезда спорта. Гандбол, хоккей. Говорят, его вот-вот отберут в молодежную лигу. Короче, чел перспективный. К тому же незанятый и та-акой секси…
– А чела случайно не Эмилем зовут? – прервала я бесплатную рекламную акцию в исполнении одноклассницы.
