Деньги для киллера

Мы обошли кладбище и, не заметив ничего подозрительного, принялись за работу. Все приходит с опытом: закончили минут за пятнадцать. И домой заспешили. Труды тяжкие и обильная выпивка свое дело сделали: спать очень хотелось.

Проснулась я оттого, что Сонька трясла меня за плечо.

– Ты чего? – испугалась я.

– Дождь. – И точно, за окном шел дождь, тихо постукивая в распахнутое окно.

– Дождь. Это хорошо, – кивнула я, переворачиваясь на другой бок. Часы показывали одиннадцать, и вставать уже не было смысла.

– Эй, белокурая бестия…

– Ну…

– А дождик-то все следы смоет.

– Точно.

– И собачка после дождя ничего не найдет?

– Не найдет.

– Есть все-таки бог на свете, – обрадовалась Сонька. – Я всегда говорю, должна быть какая-то справедливость. Вот мы, к примеру, старались, выкапывали, хотели человека спасти…

– И влезли в дерьмо по самые уши…

– Да, то есть нет. Я имею в виду, что мы ведь доброе дело сделали, а добрые дела должны учитываться.

– Где?

– Ну, я не знаю… Характер у тебя, Греточка. Начнешь с тобой по-человечески говорить, так ты обязательно все испортишь.

– Я больше не буду. Говори. – Мне было ясно, что это единственный способ отвязаться от подружки и опять уснуть. Сонька развивала свои идеи вселенской справедливости, а я дремала, а потом и вовсе крепко уснула. Правда, ненадолго. Дождь перешел в ливень, в небе загремело, заполыхало, а Сонька принялась выть. Грозы она до смерти боится, утверждает, что в детстве ее молнией ударило, я думаю, даже не один раз.

– Сунь голову под подушку, – посоветовала я. Сонька сунула и при каждом раскате грома тихо скулила. Кого хочешь разжалобит. Я стала ее утешать и по плечу поглаживать. Тут она голову подняла и вдруг стала бледнеть.

– Ты чего? – испугалась я.

– Слышишь?

– Что, гром?

– Нет. В чулане кто-то ходит.

– Да кто там ходит?

– Он…

– Дурища, как он ходить-то может? Мы его у амбара зарыли.

Сонька жутко побледнела и начала креститься, конечно, и на меня страха нагнала.

– Слушай, ненормальная, хочешь, я пойду в чулан, посмотрю? – разозлилась я.

– Не надо, – теперь она еще и заикалась. – Я одна боюсь.

Тут я решила, что в чулане мне делать совершенно нечего, и вроде бы тоже начала бледнеть.

– Бежим к Максимычу, – простонала Сонька.

– Вымокнем до нитки, – усомнилась я, – и гроза.

– Добежим.

Мы накинули на голову старый дождевик и бросились к реке. На другом берегу в серых потоках воды появилась фигура в жутком балахоне. Сонька начала оседать, заваливаясь вправо, но тут Максимыч замахал руками и крикнул:

– Давайте бегом!

Мы перебрались к нему и заспешили в дом.

– А я уж к вам собрался, – сказал он, снимая плащ-палатку. – Гроза-то, а? Беспокоился, как вы там. Софья Павловна грозу уважает.

– Уважаю, – кивнула Сонька. – Согреться бы.

– Самовар горячий.

– А печка? – спросила я.

– С утра топил.

Мы выпили чаю, и я забралась на печь греться. Было тепло и уютно. От покойника мы избавились, дождь все следы смыл, можно забыть эту историю и жить, как раньше. Через час гроза кончилась, я выглянула из-за занавески: Сонька с Максимычем мирно играли в «дурака».

– Девки, подъем! – Я потянулась и открыла глаза. Сонька рядом зашевелилась.

– Который час? – спросила я Максимыча.

– Девять. Засиделись мы вчера с Софьей.

– Кто выиграл?

– Я. Глянь, Маргарита, чего в деревне делается.

– Чего ж в ней такого особенного? – насторожилась я.

– А ты выйди на улицу-то, выйди.

Я вышла на крыльцо и ахнула: деревня вдруг ожила, у каждого дома красовались машины, а у неизвестного музыканта целых три. Мне стало нехорошо при мысли о том, как близко мы были от беды.

– Дачники приехали. В три дома на все лето. Пенсионеры, – довольно заметил Максимыч.