Осенняя коллекция детектива

– Нет, нет, спасибо большое!.. – Лиля схватила всесильный листок и затолкала в сумку. – А вот эти фотографии чьи? То есть кто фотографировал?

– Так Аркаша Сухонин, кто же? – Тетка удивилась. – Не слыхали? Знаменитый фотограф!

– Девушка, проходите! Сколько можно?! Фотографии смотреть в музее будете!

Лиля пробормотала «извините» и пошла по коридору, сначала быстро, а потом все медленнее и медленнее, притормаживая у каждой удивительной фотографии. Люди обгоняли ее, спешили, и получилось так, что в стеклянный зал с багажным транспортером она вышла последней.

– Слушайте, ну где вы пропали-то?

Володю в ярко-красном пуховике она даже не узнала в первую минуту. Володя как-то сразу утратил «московский» вид, который так подбадривал Лилю.

– А у меня ничего такого нет.

– Чего нет?

– Пуховика.

– Здрасте! А как же зимовать?!

Она пожала плечами:

– Не знаю.

Он фыркнул довольно отчетливо:

– Нет, а вы на Фиджи, что ли, собирались? И по ошибке прилетели на Чукотку?

Лиле не нравился его тон, тоже изменившийся и гораздо более фамильярный, чем полагается самолетному попутчику, и, не отвечая, она стала рассматривать неподвижный транспортер.

…А и правда, как это ей в голову не пришло, что здесь нужны какие-то специальные теплые вещи? В чемодане есть куртка и еще любимая коротенькая дубленочка, привезенная весной из Милана, а больше ничего такого!.. Впрочем, она не полярник и не сноубордист, соответствующей одежды у нее нет и быть не может! Если будет холодно, купит в Анадыре свитер. Наверняка это можно.

Замигала лампочка, транспортер завыл и поехал. Из черной пасти вываливались огромные тяжеленные тюки, запеленутые в целлофан, и, когда они падали на ленту, пол как будто содрогался.

Лилин чемодан без всякого целлофана и содроганий вывалился и поехал.

– Помогите мне, пожалуйста.

– А?.. – Володя, вытянув шею, неотрывно смотрел в черную пасть, боясь пропустить свой багаж. – А, конечно!

Он стащил с транспортера ее багаж, Лиля постояла немного, ожидая, что он сейчас скажет, чтобы она его подождала, но он не обращал на нее внимания. Впрочем, тут все ждали багаж, как появления из проруби щуки, которая должна исполнить три желания!

Волоча чемодан, Лиля вышла в зал прилета, просторный и чистый, как все помещения в этом аэропорту. Здесь толпились встречающие, очень много, неожиданно много. Ее сосед-мальчишка обнимался с дюжим дядькой в летной куртке и все никак не мог наобниматься. Он как будто снова и снова повторял момент встречи, отбегал немного, разгонялся, раскидывал руки и прыгал на дядьку с воплем:

– Папа!..

Дядька подхватывал его, прижимал, но тот вырывался, отбегал, и все повторялось. Женщина, которая говорила в самолете, что краше Анадыря нет ничего на свете, держала дядьку за куртку, что-то тараторила, смеялась и совалась поближе.

Лиля улыбнулась.

«Когда я вернусь в Москву и Кирилл меня будет встречать, я тоже с разбегу стану на него прыгать, как этот мальчишка!.. И раз, и два, и… сколько захочется. А он будет обнимать меня и прижимать к себе, и я буду чувствовать его запах и вкус, единственный на свете.

…Я не буду об этом думать. Не буду, и все тут. Где здесь стоянка такси?..»

Она вышла на улицу, под широкий козырек, совершенно позабыв о том, что находится на другой планете. Тем не менее планета была другая. Отсюда сопки казались огромней и… могущественней. Понятно стало, что они далеки и равнодушны, и снег лежит на них как-то не так, поперек, длинными неровными лентами. Никаких сияющих вершин, веселых и ослепительных, как в Альпах. Они были серыми, желтыми, голубыми и шли волнами, как будто на этой планете волны есть не только на море, но и на суше. Впрочем, кто сказал, что сопки – суша? Это на нашей, привычной и обжитой Земле так считается, а как здесь – неизвестно, неизвестно…

Холод тоже жил тут какой-то особенной жизнью, он был осязаем, и его можно было трогать. Лиля вытащила руку из кармана и потрогала холод. Он оказался плотный, абсолютно чуждый и слегка обжигал. И лазоревый свет, лежащий на всем вокруг!

Почему-то она стояла на высоком крыльце совершенно одна – ни людей, ни машин. Она трогала холод, смотрела на сопки, напрочь позабыв о том, что ей нужно искать такси, а потом куда-то ехать и там, куда она приедет, что-то делать!

Она очнулась от того, что близко заговорили, раздраженно и громко, и в первую секунду ей показались неправильными эти голоса, нарушившие чуждость и отстраненность другой пла- неты.

Лиля спрятала руку в карман, помедлила, обернулась и посмотрела.

Ссорились двое, он и она. Он – высокий, квадратный, как будто с подкладными плечами. Он не мог устоять на месте, широко шагал до самых ступеней, как будто собирался вовсе уйти, возвращался к ней, засовывал и вынимал из карманов увесистые кулачищи, дергал «молнию» кожаной летной куртки. Она – фигуристая, нарядная, с нестерпимым блеском, затмевающим лазоревый свет. Блестело все: веки, волосы, серьги, вышивка на свитере и побрякушки на куртке.

– Я тебе говорю, Саша, с меня хватит, а ты знаешь, я зря слов на ветер не бросаю! Что ты нос воротишь? Что воротишь? Куда опять пошел?! Нет, ты сюда подойди! Ты в глаза мне посмотри, а не вороти!

– Оль, ну что ты опять завела-то? Места другого не нашла?

– Да у тебя каждое место – не место, все равно подходящего не найдешь, а вот я точно говорю: ухожу я от тебя и жить с тобой не буду, ни за что не буду! Ты мне сколько лет перевод обещаешь? Нет, ты ответь, ответь!.. До зимы, сказал, точно уедем, а теперь выходит, обратно никуда мы не уедем! А я больше не могу! Не желаю я такой жизнью жить, она у меня одна! Может, у тебя десять, а у меня-то одна! И я ее здесь больше тратить не стану!

– Оль, поедем домой, а? Там поговорим. Ну что такое, ей-богу! В этом году не получилось, в следующем переведут!

– Да-а-а, переведут тебя, держи карман! Вот как тебя переведут! – И женщина показала мужчине переливающуюся кольцами и ярко накрашенными ногтями фигу. – Знаю я все твои разговоры! Одни обещания обещаешь! Так вот, я тебе по сердцу говорю – улетаю я! Как борт придет, так и улетаю!

– Оль, ну куда ты улетаешь, а? Ну чего ты несешь? Поедем домой, там давно накрыто все, а я с утра только с Рахманова прилетел и не евши! Я же тебя встречать поехал…

– Вот спасибо так спасибо, встречать он меня поехал, а сам не евши! Тебе только б пожрать, а больше забот нету! А я за мамой, может, скучаю! И за Милочкой!

– Да Милку давно нужно сюда забрать.

– Ку-у-да?! Куда забрать?! В дыру эту?! В холод этот проклятущий?! Культурно выйти некуда! Чего я с тобой, кроме гарнизона да плаца, видела? Вон Маринка Семенова в Италии была, а я где была? А у нее муж, между прочим…

– Оль, все, хватит!

– А я тебе говорю: улетаю! Звони этим своим гаврикам, пусть обратно мне билет заказывают до Москвы! Я хочу, где культура! Ты мне обещал, что после отпуска уже перевод будет, а где он, перевод этот?

– Оля!

Под высокое крылечко невесть откуда подскакал большой черный джип, из него вывалился солдатик с оттопыренными ушами, вскинул руку и затараторил, вылупив глаза:

– Товарищ полковник, вещи получены и погружены в соответствии с вашими указаниями, готовы к отправлению!

– Погоди ты, Сережа!..

Блестящая Оля вдруг бегом бросилась в здание аэропорта, товарищ полковник ринулся за ней, а Лиля и солдатик остались. Лиля на крыльце, а солдатик внизу.

Солдатик, помедлив, вернулся в джип, где, наверное, было тепло от печки, и Лиля поняла, что замерзла, так замерзла, что пальцы почти не сгибаются.