Мавр сделал свое дело

– Ты… – медленно бледнея, начала Лариса, но он перебил ее:

– Нет, я не киллер. Просто старый долг.

И в это она поверила сразу и безоговорочно и сказала то, что никак не могла ожидать от самой себя:

– Я могу чем-то помочь?

– Можешь, – улыбнулся он и весело добавил: – Найди мне дом. Я действительно заплачу, сколько скажешь.

Больше они не возвращались к этому разговору. И все последующие дни она была абсолютно счастлива, как только может быть счастлива женщина, вдруг нашедшая того самого, единственного мужчину.

Он встречал ее с работы, они ужинали в ресторане, а потом любили друг друга. Иногда к ней подкрадывалась мысль, что счастье ее продлится недолго, до того дня, когда она снимет для него дом. Но она поспешно гнала эту мысль. Только однажды спросила:

– Кирилл – твое настоящее имя?

– Какая разница? – удивился он, и вновь боль острой иглой вонзилась ей в сердце, но она еще надеялась.

И вот этот день пришел. Кирилл смотрел на озеро, дома внизу, и вряд ли в его мыслях нашлось место для нее. Он резко повернулся и пошел к ней. Открыл дверь ее машины и сказал:

– Дальше я поеду один. Спасибо тебе. – Наклонился и поцеловал ее в губы.

– Мы увидимся? – жалко спросила она.

– Возможно. Не знаю. На всякий случай прощай.

Он захлопнул дверь и зашагал к «Лексусу».

Она сидела опустошенная, раздавленная, она знала, что никогда больше не увидит его. Хотела зареветь, но слез не было. Только горечь, что мечта, как и положено мечте, оказалась недостижимой.

– Прощай, – прошептала она с покорностью, успевшей стать привычной, принимая боль.

В тот день я затеяла уборку, таким образом решив отпраздновать свое освобождение. Я наконец-то избавилась от измотавшей меня работы. Заявление я написала еще три месяца назад, но мой шеф, зануда и жадина, оттягивал нашу разлуку под разными благовидными предлогами. На них он был мастер.

Последнее время я работала по двенадцать часов в сутки и по этой причине новое место подыскать не могла, но это не портило моего прекрасного настроения. В том, что я найду работу, я ничуть не сомневалась, а пока просто радовалась, что счастливо избавилась от прежней.

Квартиру за три месяца я умудрилась запустить до такой степени, что она больше напоминала стан половецких воинов. По субботам мне тоже приходилось работать, а в воскресенье я отсыпалась, не в силах заниматься какой-либо полезной деятельностью. И теперь носилась с пылесосом, распевая песни, изо всех сил стараясь переорать работающий пылесос. Из-за этого шума я едва услышала звонок в дверь, выключила пылесос, набросила халат и пошла открывать.

Танька ворвалась в квартиру наподобие урагана. Просто входить она не умела. На мой взгляд, сестрица все и всегда делала с избытком энергии. Она старше меня на четыре года, и когда-то это доставляло мне массу неприятностей, потому что сестра с воодушевлением воспитывала меня.

В детстве я ее не особенно жаловала и даже завидовала тем девчонкам, у кого не было ни сестер, ни братьев. Все изменилось, когда я в пятнадцать лет впервые влюбилась. Сестрица, обратив внимание на мою кислую физиономию, тут же взяла быка за рога, точнее, меня за руку, отвела в комнату, которую мы вынуждены были делить с ней, и сказала:

– Давай колись: кто он?

Посвящать ее в свои сердечные дела я не собиралась, но, как говорится, от черта молитвой, а от Таньки ничем, пришлось в конце концов все ей рассказать. Вот тут я и поняла, как это здорово – иметь старшую сестру. С того момента мы стали неразлучными подругами, к большой радости наших родителей. Знали бы они, о чем мы беседуем по ночам, не спешили бы радоваться.

Фамилия наша Ларины, родители проявили оригинальность и назвали дочку Татьяной, а когда родилась я, выбор был ограничен до одного имени, поэтому я звалась Ольгой. Таньку в семье считали умной, а меня красавицей. От девочки моей внешности ума никто не ждал. Мужчины непременно мне улыбались, а потом говорили какую-нибудь глупость. Бороться с этим было бесполезно, и я смирилась.

Танька, которой приписывали большой ум, вовсе не была дурнушкой, даже наоборот. Высокая, очень уверенная в себе, черноволосая и синеглазая, она любила «строить» мужиков, оттого мама справедливо опасалась, что мужа ей не видать как своих ушей без зеркала. Меня хоть и зачислили в дуры, при этом были уверены, что я непременно «сделаю блестящую партию». В устах моей мамы это звучало дико и могло означать все, что угодно. В семье бытовало мнение, что без родительской опеки я непременно пропаду. Мол, не найду булочную и умру от голода. Мама твердо сказала: «Ты не сможешь жить одна», – что и предрешило выбор моего учебного заведения: из двух университетов и трех институтов, что имелись в нашем городе. Танька поехала учиться в Питер, жила в свое удовольствие, кое-как сдавая сессию на тройки, что не поколебало уверенности семьи в ее уме. Я закончила университет с красным дипломом, но это семью не впечатлило.

В девятнадцать лет Танька обзавелась бойфрендом, весьма близкие отношения с которым и не думала скрывать от родителей. Любой парень, с которым я отправлялась в кино, подвергался тщательному изучению, как микроб под микроскопом. Ближе к двадцати я поняла, что раз не могу исправить ситуацию, следует ею воспользоваться, в том смысле, что если уж я не знаю, где булочная, значит, вопрос о том, кому идти в магазин, даже не встает.

– В магазин сходит папа, – голосом прокурора изрекала мама. – А ты лучше книжку почитай.

Как видно, мама искренне считала, что сие для меня труд непосильный и требующий колоссального физического напряжения.

– Хорошо устроилась, – весело хихикала Танька, наблюдая за тем, что происходит в родных пенатах. Университет она закончила, но в Питере не осталась, вернулась в родной город, устроилась в очень приличную фирму, сняла квартиру и дома появлялась только в субботу на семейный ужин. Родители и это скушали, глазом не моргнув.

– Таня знает, что делает, – было любимым маминым изречением.

Когда я, закончив худграф университета, намекнула… лучше бы мне этого не делать. Маме вызывали «Скорую», папа обошелся валерьянкой. Но тут на помощь мне пришла Танька.

– Перестаньте с ней носиться, точно она дитя малое, – «построила» она родителей в очередную субботу. – Эдак девка до пенсии проживет, чай не научившись заваривать.

– Чай прекрасно заваривает папа, – подала голос мама, но как-то неуверенно, суровость и бескомпромиссность умного ребенка произвели на нее впечатление.

– Про папу я все знаю, – еще больше посуровела сестрица, – а Ольгу надо приучать к самостоятельности. Пусть поживет одна, а я за ней присмотрю.

На глазах мамы выступили слезы, она перевела трагический взгляд на папу, но тот, по его выражению, «в женские дела никогда не лез» и предпочитал заваривать чай.

Мама осталась в меньшинстве, и вскоре я перебралась в квартиру, которую помогла мне подыскать Танька, при этом она умело пресекла поползновения родителей ежедневно навещать меня в ней. В конце концов родители свыклись с мыслью, что мы теперь живем отдельно, папа увлекся рыбалкой, а мама записалась в женский клуб. Семья была счастлива.

Теперь впереди маячило историческое событие: Танька собиралась замуж. Мама успела обежать все магазины для новобрачных и обзвонить все рестораны. Я составлять ей компанию не торопилась, хорошо зная свою сестрицу. Я подозревала, что белое платье может ей и не пригодиться и «собирать бог знает кого в мой светлый день» она, скорее всего, тоже не станет. При этом «Скорая» маме вряд ли понадобится, обойдется любимой фразой: «Таня знает, что делает».

– Убираешься? – спросила Танька, чмокнула меня в нос, потопталась, сбросила туфли, опять потопталась, заглянула в кухню, сделала еще несколько лишних движений и в конце концов устроилась в кресле.

– Здравствуй, – сказала я.

– Привет, – кивнула она. – Что с работой? Все в порядке?

– Конечно, раз я уволилась.

– Так это же здорово, – замерев на мгновение, изрекла Танька. – И отпрашиваться не надо. Поедешь со мной.

– Куда? – вздохнула я, пристраиваясь по соседству, но все-таки не слишком близко. Танька любила размахивать руками и ненароком могла зашибить.

– Витька наследство получил, – шмыгнув носом, сообщила она. – То есть вот-вот получит.

– Большое?

– Хрен знает. Какой-то дядя у него нарисовался, вроде бы даже знаменитость. Я о нем сроду не слыхивала, и вдруг такое счастье… Зинаида Петровна (это, кстати, мать Витьки) пребывает в недоумении и легком восторге.

– В чем? – насторожилась я.

– Говорит, дядя есть, то есть был, и вроде жутко богатый, но характер у него чрезвычайно скверный. Поэтому если он и вправду решил что-то оставить, так наследство может и впечатлить – оттого восторг, но не буйный, потому что дядя известный пакостник и хорошего от него ждать не приходится. Странно, что он вообще о племянниках вспомнил. Оттого и недоумение.

– А-а, – невнятно промычала я. – И что дальше?

– Дальше так: собирают родню, тех, кого в завещании упомянули, в доме почившего старца, всем сестрам по серьгам, и все такое прочее…