Меч и его палач

– Покойника. Богатую коллекцию собрал. Я знаю, что у каждого из вас должен быть свой собственный меч, но у него их оказалось несколько, и все ныне без хозяина. Прочие-то ваши хитрые штучки – казенные. Собственность города.

Мы получили ключи и пошли подбирать меч к голове. Клинки, числом шесть или семь, были сложены в сухом подвале, но без особой бережности, и мой врач подносил то один, то другой к узкому зарешеченному окну:

– Смотри, вот широкий скимитар. Про такой говорят, что когда им наносят удар по шее и спрашивают казненного: «Тебе не было больно?», – он кивает и лишь только тогда голова отваливается с плеч. Имя ему – Аль-Баттар, то есть «Задира», «Вояка». Посмотри, какая золотая вязь на лезвии! Им пользовались и в бою – носитель этого меча был некогда в большом почете.

А вот меч из Сипангу, именем «тати». Им пользуются в ритуале, когда тамошний рыцарь, познав свою вину, вонзает себе кинжал в живот. Его друг тотчас же должен отсечь ему голову так чисто, чтобы она повисла на лоскуте кожи. А от ваших тупых мечей и топоров головы прыгают по эшафоту, как лягушки и тело грохается наземь, будто мешок с брюквой. Сущая непристойность!

– У твоего протеже казнь будет очень даже легкая, чистая и пристойная, – успокоил его я. – Иначе зрители просто растерзают исполнителя второй главной роли… Слушай, а то, что он вообще перестанет жить, тебя не трогает?

– Каждый из нас обречен смерти самим своим рождением в гнилой туман этого мира, – ответил он чуть напыщенно. – И всякая жизнь есть сон во сне. Не лучше ли будет проснуться?

– Ну, тебе, я думаю, виднее, – пробормотал я, вытаскивая из-под каких-то тряпок узкий меч с длинной простой рукоятью.

– Норманнский боевой, – тихо вздохнул Туфейлиус. – У них тоже кончик часто бывал притуплен, оттого что ими нужно было не колоть, а рубить доспех. И, смотри, у него уже есть имя.

– «Гаокерен», – прочитал я. – Какое странное…

– Это побуквенная передача с языка фарси. Смотри, на другой стороне вязь наподобие той, арабской.

– И что значит?

– Не удивляйся. «Древо Жизни». Или «Мировое древо». Видишь, на перекрестье такой рисунок вычеканен – золотистый ясень с листвой и корнями?

– Возьми его, – после паузы продолжил врач. – Мне кажется, Аллах дает тебе хорошее предзнаменование.

Так я и сделал.

Потом мы еще раз поговорили со служителем магистрата, который вплотную занимался делом милорда Шпинеля. Как я понял, нашего подопечного стоило пытать разве что во имя оправдания. Не ради того, чтоб доказать вину, а чтобы утвердить невиновность… Или изобличить того, кого он покрывал. И что никто не хочет ни пытки, ни той правды, которую она предназначена подтвердить.

С этим я взял под руку смирного Туфейлиуса, который кстати переоделся из своего скондского врачебного балахона в штаны и куртку, и отправился в тюрьму – полюбоваться на предмет моих будущих забот.

Его камера понравилась мне сразу: сухая, не очень вонючая, а что нет ни стула, ни стола, ни кровати с ее блохами, лишь чистая прошлогодняя солома, – так это располагало узника к покаянию, не доставляя ему истинного ущерба.

Сам наш юный милорд сидел, обхватив руками коленки, и единственное, что я разглядел в полутьме, – густейшие золотые кудри, что падали ниже плеч широким веером. На звяканье дверной щеколды он поднял голову – и его неуместная красота поразила меня в самое сердце.

Глаза прямо-таки смертельной синевы. Тонкие, дугой брови. Изящно вырезанные линии носа и губ, которые подергиваются в острой усмешке. Лет шестнадцати и еще безбородый – таких, как я слышал, старинные развратники именовали «миньонами», то есть «любимчиками».

– О, сразу двое на одну мою голову. Или, может, я сам не заметил, как вторая выросла? Драконья или еще какая?

– Милорд экселенц, я же ваш лекарь, – негромко сказал Туфейлиус. – Не узнали?

– А-а. Теперь узнал и благодарен. Безупречная работа! С такими пальчиками, что теперь у меня, стоит научиться брать одно просяное зернышко двумя тростинками. Чтобы, знаешь, сытнее казалось… Ну хорошо. Кто из вас, ребята, будет по мне сначала работать? И какое снадобье прописано на этот раз – дыба? Чтобы уж мне наверняка погибельной остроты в руки не взять. Верно?

Мы замялись, озадаченно глядя друг на друга.

– Ну, первым, я думаю, палач, затем лекарь, потом снова палач, потом наш Сейфи – и так до самого конца, пока и лечить будет некого.

– Любая беда проходит без следа, – сказал Туфейлиус. – Такая есть у вас, франгов, пословица.

– Ну что без следа – это немного преувеличено. Так как, ребята, прямо сейчас пытать будете или сперва поговорим?

– Поговорим, – сказал я. – Приказа допрашивать тебя ко мне еще не поступало, милорд бастард.

– Во-от оно что. Если на гербе косая полоса, так и обслуживать не будете…

– Я уполномочен лишь помочь судьям определить тебе казнь, исходя из твоих же слов, – говорю я. – Пытка в точно отмеренной дозе помогает избавить человека от его вранья, хотя этим средством нередко злоупотребляют.

– Хельмут, – сказал Сейфулла, – в Сконде уже давно решили, что допрос с применением силы незаконен.

Я только отмахнулся.

– И для дворянина бесчестен, – с резкостью добавил Шпинель.

– Мальчик, – продолжил Туфейлиус, – я умею дарить жизнь, Хельмут – смерть, но честь твою спасти ни один из нас не в состоянии. Это твое личное дело.

– А если ты настроен лгать до победного, милорд, – в чем тут честь и достоинство твои дворянские? – добавил я.

Юноша отмолчался.

– Ну, я думаю, пощадят их, нежно любимых. Боли не причинят – кое-кто за это самое уже принял на себя гнев народный. Вешать тоже не будут, а просто лишат тебя твоей буйной головки. В отсечении этого органа есть нечто успокоительное и бесповоротное, ты не думаешь?

– Я имею право быть казненным моей шпагой, – произносит юноша.

– Ох, вот чего не советую. Даже у старинных трехгранных клинков вес не тот и удар слабый. Они же для уколов больше годятся, как и четырехгранники. А у тебя часом не новомодная… эта… рапира? Я всё-таки по определению человек с мечом, а не оса с жалом. Вот двуручник на тебя уже подобран прямо-таки отменный.

– Ну ладно тебе, уговорил, – он рассмеялся. – Когда встречаемся-то?

– Не знаю, но думаю – вскорости, – ответил я.

Надо держать себя так, будто для Шпинеля нет никакой надежды – иначе мы его не вызволим, а именно это подразумевает Сейфулла. Разговорить его невозможно, уже пробовал.

– Сказать тебе, как нужно вести себя на церемонии? – произношу я веско.

– Разве у тебя не будет подмастерьев или этих… магистратских служителей второго ранга? Да они мне и рыпнуться не позволят, уверяю тебя!

– Перед казнью нужно отрезать волосы, – почти приказываю я.

– Ой, нет, – отвечает он бойко. – Это единственное живое золото, каким я владею по наследству.

– Ну хорошо, попросим магистратского служителя, чтобы за них тебя придержал, когда будешь лежать на плахе. Видел, как именно это делают?

Гордо вздергивает шею.

– Не сподобился.

– А как тебе удобнее, чтоб я тебя взял, – ну, мой меч взял, – спереди или сзади?

Краснеет. Я ожидаю вспышки, но Шпинель только кривит сочные полудетские губы.