Тающий след

Но Вера решила ехать во что бы то ни стало. И психиатр ей советовала: «Вам надо летом обязательно куда-нибудь на время уезжать и менять обстановку». Хоть на один день, но она вырвется! А потом всю дорогу мучилась, воображая то какой-нибудь припадок, который происходит прямо сейчас, то скандал, ожидающий ее по возвращении.

Оказавшись в усадьбе, Вера поняла, насколько одичала за год в четырех стенах. Работать она не разучилась, все заготовленные вопросы задала, всю необходимую информацию записала. Но потом их пригласили на фуршет, больше похожий на пикник у озера, и радость жизни – чужая радость чужой жизни – ослепила Веру и обездвижила. Солнце заливало берег, над волнами носились речные чайки и ласточки, люди вокруг хохотали и звенели посудой, наигрывала музыка, а Вера сидела на дальнем пеньке, уткнувшись в ноутбук. Она не могла со всем этим справиться, не могла присоединиться к нормальной человеческой жизни, хотя ощущала изумление и счастье именно оттого, что люди вокруг – нормальные, и от них не надо постоянно ожидать подвоха. Катя пыталась ее с кем-то знакомить, и уже знакомые лица мелькали в толпе, вроде Ершова, но Вера так и просидела на своем пеньке, как когда-то – под столом у бабушки. Постепенно начиная оттаивать. Безопасность и покой! Она могла бы всю жизнь так просидеть, глядя на волны и пляшущие на них солнечные дорожки.

– Тебе надо чаще выходить в свет, – озабоченно сказала Катя на прощание. Вера с энтузиазмом закивала. – И вообще, может, пора найти стабильную работу и переехать в свое жилье? Снять что-нибудь. А маме нанять сиделку.

– Бесполезно, – махнула Вера рукой. – От нее любая сиделка сбежит, даже если я на нее заработаю.

Однако, когда Катя еще раз пригласила ее тем летом – на открытие частного художественного музея, – Вера сразу начала считать дни до поездки. А потом – мечтать о следующей.

* * *

– Приводишь в порядок планету?

Вера, копошившаяся под своим окном с саженцами сирени, увидела Катину двухместную машину-малютку и вылезающих из нее – не только Катю, но и Ершова.

– Сколько ко мне гостей! Два – это куча! Смотрите, как планета в этом месте нуждается в преображении. Здесь народ срезает угол, и у нас под окном все время шум и заглядывающие головы. А вот тут была лавочка со столиком, за которым обедали бомжи, а по ночам собирались компании. Видите, вместо злачного места теперь клумба, а вместо тропы была еще одна, но ее затоптали…

– Не заросла народная тропа? – посочувствовала Катя.

Вера подтвердила:

– Не заросла. И я поняла, что цветами горю не поможешь. Они и цвести здесь не хотят, на этой стороне дома крайний север и вечная мерзлота. И я поменяла концепцию: посажу сирень, много сирени, одну сплошную сирень. Быть здесь непроходимой сиреневой стене, – постановила она, – через кусты не каждый первый полезет. Они скроют наши окна от пыли и чужих глаз.

Вера показывала разметку будущего сада, пока что представлявшего собой жалкие прутики, которые не отбрасывали тени, и объясняла, что проводит социальный эксперимент, призванный выяснить: как скоро жители перестанут новый садик вытаптывать, отучатся ли от привычки срезать угол, как отнесутся к самой затее озеленения, поддержит ли кто-нибудь ее словом или делом. Промежуточные результаты регулярно появляются в блоге и прибавляют ему подписчиков.

– Это тоже культурная журналистика? – уточнил Ершов. – От прямого значения слова «культура» – возделывание?

– Это то, что я могу делать здесь и сейчас, – признала Вера.

И тут отворилось окно, и раздался гробовой голос:

– Ах ты, проститутка! И еще одна приехала. Так это к тебе она ездит блядовать? Ты зачем сюда заявилась?! А ну выметайся! И не смей здесь появляться, поняла?

Вера остолбенела, соседи сходились на представление, а мама продолжала поливать отборными ругательствами то ее, то Катю и кричала уже во весь голос. И это была ее необыкновенная мама, рыдавшая над «Травиатой» и порхавшая феей по сцене. И все это происходило не в кошмаре и не в какой-то неблагополучной семье из криминальной хроники, а в ее собственной.

Катя пришла в себя и кинулась к машине, скороговоркой прощаясь:

– Я потом позвоню.

Вера – за ней:

– Кать, прости, пожалуйста! Опять она с катушек сорвалась. Не бойся, она сюда не выскочит, она из дома не выходит… Кать, прости!

– Ты ни в чем не виновата, – отрезала Катя, – но как ты в таком кошмаре живешь? Вер, приезжай лучше ко мне сама. Если сможешь. Ваня, ты поедешь?

Крики все еще неслись из окна, побелевшая Вера дрожала – она понимала, что последние человеческие связи тают на глазах, что Катя больше не приедет и к себе не позовет, и у нее не останется ни дружбы, ни общения.

А вот Ершов потрясенным не выглядел, распрощался с Катей и спокойно пояснил Вере:

– Моя машина в очередном ремонте, и Катя меня подвезла. Мне некуда больше спешить. А тебе самое лучшее сейчас – поскорее отсюда уйти. Истерика прекратится, когда у спектакля не будет зрителей. Я это знаю точно.

– Куда уйти? – Вера продолжала дрожать, у нее даже зубы стучали.

– Да все равно куда. Пойдем.

И они пошли по двору, потом по улице, потом присели в другом дворе на лавочку. Вера все ниже опускала голову, ощущая, как начинают пламенеть уши и шея, и представляя, как сейчас выглядит – зареванная, красная, руки в земле. А Ваня стянул с нее рабочие перчатки и вытер руки влажными салфетками, которые нашлись у него в кармане. А потом предложил:

– Вер, не парься. Я не услышал никаких новых слов. Все они давно мне известны. И я даже точно помню, когда их узнал. Когда я учился во втором классе, учительница вызвала мою маму в школу и показала ей тетрадку – на задней обложке были в столбик записаны матерные словосочетания. Моей рукой, в моей тетрадке. «Как такое возможно! Ребенок из такой семьи!» Мать подтвердила, что в семье я такого услышать не мог и, скорее всего, почерпнул эти знания в школе, а записал, чтоб не забыть, – именно потому, что это новый материал. Знал бы наизусть – не понадобилось бы записывать. Так оно, в общем, и было.

– А как оно было? – Вера вытерла нос.

– А я как-то шел в школу без провожатых, и вдруг с одной лоджии на первом этаже пулей вылетела кошка – и помчалась по улице. А следом за ней выскочила благообразная старушка, открыла рот – и понеслось: «Ах ты, шалава! Ах ты, проститутка! Сейчас же вернись!» И дальше много чего про аморальное поведение и незаконнорожденных котят. И все это таким отборным матом, что я прирос к асфальту. Я рос в рафинированной среде и под постоянным контролем, но отдельные слова мне все же были знакомы.

Однако я не представлял, что могут существовать такие сложные конструкции, смысла не понимал и только изо всех сил старался их запомнить. А придя в школу, тут же записал. На допросе, конечно, ни в чем не сознался. Они подумали, что я геройствую, чтобы не выдать друзей или каких-нибудь старшеклассников. И вот теперь, спустя много лет, больше нет смысла скрывать правду. Ты теперь знаешь, кто виноват.

– Знаю: кошка-проститутка. – Вера, у которой еще не высохли слезы, смеялась.

Они до вечера гуляли по улицам, заходили в кафе, в кино, посмотрели «Стартрек: Возмездие», а когда Вера начала прощаться, Ваня ее уверил:

– Тебе не о чем беспокоиться, если ты собираешься туда возвращаться. Она выплеснула агрессию, подзарядилась энергией зрительного зала и будет теперь в прекрасном настроении.

– Ты знаешь, что моя мама бывшая артистка? – удивилась Вера.

– Какая же она бывшая?

А дома и правда были тишь и благодать. Мама вела себя так, будто ничего не случилось, и спросила, какую оперу они сегодня будут слушать. Конечно, отсутствие скандала лучше, чем его продолжение, но Веру это так возмутило, что она не стала включать никакую оперу. Неужели и дальше придется так существовать – от одной бури до другой? А жизнь, в которой есть место искусству, профессии, друзьям, нормальному человеческому общению, собственной семье, пройдет мимо?

* * *

– Значит, для тебя это тоже место силы, – утвердительно говорил Ершов.

– Скорее, место свободы, – уточняла Вера. – А для тебя почему?

– А мы туда все мое детство на дачу ездили. Мать была крупным руководителем, ее фирма сотрудничала с Белогорским НИИ, а она дружила с директором Перехватовым, Катиным отцом. Рядом с их дачей мы свою снимали. Еще у матери здесь был доверенный доктор, вообще узкий дружеский круг. А меня ради социализации время от времени запихивали в местный детский лагерь. Наверно, для меня это тоже место свободы: я был хоть ненадолго предоставлен сам себе.

– Это в лагере-то?

– Поверь мне, лагерь и хождение строем были привольем по сравнению с домашней муштрой. Я же сказал: мама была руководителем. Она безостановочно руководила… Видишь стеклянное здание, похожее на голубой стакан? Возвышается над крышами? Это торговый центр построили. Моя фирма взяла там еще один подряд, и я понял, что мы в Белогорске надолго и пора в нем осесть. Сначала снимал квартиру, чтобы не кататься каждый день из Москвы, потом поизучал рынок вторичного жилья, а потом присмотрел домик. Хочешь увидеть? Это рядом, в Тучково.

– А как же твоя мама? – Веру это больше интересовало. – Как же она согласилась остаться одна?

– Она согласилась остаться одна, еще когда я пошел работать в ту самую строительную фирму, где она была финдиректором. И отлично знает ее специфику. А у меня специальность – теплоснабжение и вентиляция. Климат-контроль, умный дом – вот это все.

– Это она хотела, чтобы ты пошел по ее стопам?

– Я понял, что мне это подходит, хоть там и заправляют старики из прошлого века. Это сокращало сроки вхождения в профессию. Можно, конечно, провести чистый эксперимент – прийти туда, где тебя никто не знает, начать показывать себя. Но на это уйдет много времени, а закончиться в плане карьерного роста может ничем, как бы ты ни старался. А если хочешь делать дело, то лучше заниматься им в режиме наибольшего благоприятствования, а не экспериментировать и самолюбие тешить. Поверь мне, чьим бы сыном ты ни был, вкалывать надо самому и каждый день. И спрашивать будут с тебя, а не с мамы. Но для меня самым главным было то, что у нашей компании объекты по всей стране. А мне жуть как хотелось перестать быть домашним мальчиком, я и выбрал работу, связанную с поездками.

– И всю страну объехал? – восхитилась Вера.