Усадьба ожившего мрака

– Я не знаю…

На самом деле он знал, четвертая, резус положительный. Как и у Митяя, но разве можно переливать сыну такую кровь?..

– У меня первая, – выступил вперед Влас. – Тимофей Иванович, помните, когда Степана Липского ранили, вы ему мою кровь переливали? Вы меня тогда тоже называли универсальным…

– Донором. Вы, Влас Петрович, универсальный донор. И, наверное, можно утверждать, что молодому человеку повезло.

– Он у меня фартовый, – сказал Григорий шепотом.

– Ну, о фартовости его мы будем судить после инфузии, – проворчал старик. – А теперь работаем, господа! Мне потребуется помощь!

И как-то все завертелось-закрутилось. Они только и успевали выполнять распоряжения Тимофея Ивановича. А когда началось само… переливание, Григорий вышел из дома. Нет, ему не хотелось крови. И желания впиться в чью-нибудь глотку у него тоже не было. Но показалось, что так будет правильнее и надежнее. От греха подальше, от этого острого, с металлическими нотками кровяного духа.

Снаружи его ждали оба Горыныча. Костяная башка, видно, где-то шлялся. Лохматая докторская собачонка забилась в будку и не казала носа. Григорий пошарил по карманам, нашел папиросы, закурил.

– Вот такие дела, – сказал он одному из Горынычей. И тот, кажется, кивнул в ответ. – Как жить-то нам теперь?

Горыныч лег у его ног, положил голову на черные, как ночь, лапы, закрыл глаза.

– Как думаешь, если фон Клейст жив, то может и Танюшка тоже?

Горыныч открыл глаза, посмотрел очень внимательным, испытующим взглядом.

– Я обещал помочь тебе ее отыскать. Помню. – Григорий глубоко затянулся. – Я все для этого сделаю, если придется, костьми лягу. Дай мне только Митяя вытащить. Перед ним у меня тоже должок. Понимаешь?

Горыныч вздохнул и вдруг положил голову Григорию на колени. От Горыныча шел холод. Если бы Григорий был очень впечатлительным, то сказал бы – могильный холод, а так лишь поежился и поднял воротник. Второй Горыныч тоже улегся рядом, обвил длинным змеиным хвостом щиколотки Григория, тихо рыкнул. Григорий и его погладил по голове. Для полной пасторали не доставало лишь Костяной башки. Но этот всегда был сам по себе. Такой вот свободолюбивый.

– Вы только деду на глаза не кажитесь, – сказал Григорий шепотом. – Вообще никому не кажитесь. Издалека вы может за собак и сойдете, но только издалека.

Оба Горыныча синхронно вздохнули. Папиросу Григорий докуривал в молчании. А потом еще долго сидел на крыльце, не решаясь войти в дом, где, как он был уверен, все еще пахло кровью. Он уже думал, не заглянуть ли для начала в окошко, когда позади скрипнула дверь. Нет, сначала он услышал тихие шаги и по шагам этим безошибочно признал Власа, а потом уже скрипнула дверь.

– Есть закурить?

Влас с опаской покосился на Горынычей, тяжело опустился рядом, посмотрел вопросительно. Левую руку он держал согнутой в локте. И пахло от него… Ну, кровью и пахло.

– Что там? – спросил Григорий, протягивая Власу папиросу.

– Перелили. – Влас закурил, и ядреный табачный дух, перебил запах крови. – Уж не знаю, сколько Тимофей Иванович из меня выкачал, но чувствую я себя сейчас прескверно. Как он продержался, а?

– Не знаю. – Григорий пожал плечами. – Крепкий он у меня, крепкий и настырный.

– Ну, что настырный, это я заметил. – Влас усмехнулся. – Сам-то как?

– Нормально.

– А поконкретнее?

– Поконкретнее? Ну, в глотку тебе впиться мне все еще не хочется.

– Хорошо. – Влас вздохнул с явным облегчением.

– Спасибо тебе, Влас Петрович. – Не думал Григорий, что когда-нибудь доведется ему благодарить товарища Головина, а вот довелось.

– Да не за что, – отмахнулся тот.

– Ты ему жизнь спас.

– Хорошо, если спас. Ты, Гриня, не радуйся раньше времени. Тимофей Иванович мужик мировой и врач от бога, но тут многое будет и от твоего Митяя зависеть.

– Если только от Митяя, то я спокоен, – усмехнулся Григорий. – Но перед тобой у меня все равно должок.

– Должок, – сказал Влас очень серьезно. – И стребовать его с тебя я не премину.

– Стребуешь. – Григорий загасил папиросу, встал. – Только дай на сына сначала посмотрю. Ты со мной или с собачками посидишь?

– С тобой. – Влас тоже встал. – Не привык я еще к этим твоим… собачкам.

Горынычи тихо заворчали – снова синхронно, но не зло.

– Они к тебе пока тоже не привыкли, но что уж теперь?

Григорий толкнул дверь, пропустил Власа вперед, вошел следом.

Вопреки опасениям, в комнате больше пахло самогоном, который доктор использовал вместо спирта, чем кровью. В стоящем на табурете железном лотке лежал шприц и еще какие-то незнакомые Григорию инструменты. Митяй лежал на диване с закрытыми глазами. Коже его по-прежнему была бледна, но сердце билось уже ровнее и спокойнее.

– Ну, готово дело, – сказал Тимофей Иванович, вытирая руки полотенцем. – Переливание мы ему сделали, лекарство укололи. Остается следить за реакцией организма и ждать.

– Спасибо, доктор! – сказал Григорий прочувствованно.

– Одним «спасибом» не отделаетесь, молодой человек. – Усталым жестом старик снял очки. – И от вас потребуется помощь. Надеюсь, вы поможете и своему сыну, и моим будущим пациентам. Необходимых лекарств у меня осталось на сутки, а дальше все… Нечем лечить.

– Добуду, – сказал Григорий, не раздумывая. – Вы только скажите, где.

– Вот в том-то и проблема. Раньше я все необходимое покупал у одного… спекулянта, но он пропал из города.

– А где брал лекарства спекулянт? – спросил Григорий нетерпеливо.

– Полагаю, в городской больнице. – Тимофей Иванович покачал головой, поправил сам себя: – Когда-то городской, а сейчас немецкой. Выхода у меня на эту больницу никакого нет. С момента оккупации я побывал там лишь однажды. Так сказать, по приглашению.

– По приглашению? – удивился Григорий.

Григорий удивился, но и сам доктор, казалось, удивился еще сильнее. Он замер перед столом. Его рука, сжимающая очки, зависла в нескольких сантиметрах над старой плюшевой скатертью, словно бы Тимофей Иванович хотел положить очки на стол, но в самый последний момент передумал.

– Что вы сказали, молодой человек? – спросил он и свободной рукой потер подслеповатые, слезящиеся глаза.

– Это вы сказали, Тимофей Иванович, что посещали больницу по приглашению.

– Оговорился. – Старик покачал головой и положил-таки очки на стол. – Работал я там. Еще до пенсии. А когда началась оккупация, приходил сам к этому их новому начальству Рихарду Штольцу.