Проклятый берег

– Его. – И дальше торопливо, сбиваясь, скроговоркой, – Не ходи больше к реке, не ищи никого, здесь все по-прежнему останется, несмотря ни на что. Такой порядок. Слышишь, неясыть кричит? Она за тобой наблюдает и всё-всё Ему докладывает. Ты шагу не ступишь – он всё знает. Найдет и убьет тебя. Уезжай!

Она закончила, отнялась от груди:

– Закрой глаза, Илья. Это твоя защита.

Послушался. А через мгновение, (мгновение ли?) в его руки лег расшитый тяжелым жемчугом и красной бумагой пояс. И как только это случилось, исчезла будто то был сон: и красивая Варя в нарядной кике, и её большие испуганные глаза. Испарилась, словно липов цвет.

А на другом конце деревни медленно и почти бесшумно в сторону реки шел старик в мокрых коверзнях. У него на плече пела неясыть.

11.

Богомолов искал Варю всю ночь. Бегал в ухающей темноте до реки и обратно. Колотил в задвинутое доской на ночь волоковое окно. Вглядывался в яркие звезды, не разжимая кулаков – боялся, что тепло мягкой кожи навсегда испарится с ладоней.

Обессилевшего нашел его Дрожжин в утренних сумерках. Илья сидел на земле, прислонившись к клети – дворовой постройке, стоящей против входа в избу, положив руки на колени. Услышав, как скрипнула дверь, он поднялся, измученно развел руками, будто оправдываясь, и, хромая пуще обычного, молча пошел в дом.

Дни утекали словно вода с колеса водяной мельницы: разбивая любовь и нежность о деревянные лопасти и унося стремительно в запруженную речку. Деревня успокоилась, зашумела привычно. Низовские спешили заготовить, просушить и убрать сено до дождей. Богомолов вспоминал, как отец в это время, стоя в окутанном горькой прелостью сарае и любуясь вовремя связанными снопами, приговаривал: «До Ильина дня в сене пуд меду, а после – пуд навозу». Никто из детей истинного значения этих слов не понимал, и те дома, где сено стоговали поздно, мальчишки обходили стороной. У Богомоловых, как писано, было не сено, а деревенская перинка, густое и свежее, оно и зимой отдавало солнечный дух лета. Даже повзрослев, Илья любил покосное время: женщины в лучших платьях, в обед соленое сало с пышной наваристой кашей под сенью деревьев, купания, а по вечерам – песни в кружке под гармонику и жилейку. Перед ужином ходили по ягоды. Там, в лесу, опьяненные будущим весельем, парни, играя в горелки, гонялись за девушками, выпрашивая у понравившихся поцелуи. Несмотря на тяжелый труд, молодые упивались свободой: почти не спали, дома появлялись только матери, чтобы проверить в деревне стариков и оставленных на их попечение ребятишек.

По утрам пока шли до лугов Илья всматривался в лица идущих рядом девушек. Вари не было ни когда бабы растрёпывали граблями скошенную траву для сушки, ни когда сгребали просушенное в длинные гряды, ни когда метали стога. Никто о Ковалевых не заговаривал, хоть и работали, как водится, все вместе, споро, торопясь убрать сено пока не начался дождь. Иначе пришлось бы очень быстро собирать в копны только что скошенное непросушенное сено и после дождя снова его разваливать, перебирать и расстилать на солнце. Отцы по утрам крестились чаще – пока погода благоволила. Дрожжин с сестрами поставили в ярд с остальными времянку из тонкого тёса, где деревенские обычно живут в сенокос и прячутся от дождя. По вечерам собирались вместе, слушая, как под общую «Дубинушку» молодые катят к месту, где будет стоять копна, собранное в валы сено. Девчата вздыхали, глядя, как лихо офицер взмахивает косой – литовкой и как ладно стелется скошенная им трава по покосу. Правда заигрывать не решались. Работу Богомолов делал хмурый, по вечерам прятался в таборе, на гулянья не ходил, только изредка купаться и то один. На работах Илья осторожно всматривался в расшитые подолы сарафанов, напряженно ожидая, не промелькнут ли вслед тонкие щиколотки. На сенокосе Ковалевых не было, и Илья усилием воли отводил взгляд от женского платья. Среди девушек пошли толки: мол заезжий офицер не нашел убийцу, и теперь, отсиживаясь и, помогая деревенским, не знает, как показываться на глаза начальству. От этих шепотков Илья делался еще мрачнее и уходил к реке. Там он садился на знакомую лавочку, еще больше поросшую кукушкиным цветом, и сидел так, пока младшие не прибегали звать его к ужину с той стороны зеленой камышовой стены.

– Где Варя? – не выдержал Богомолов на седьмой день, когда они с Дрожжиным в сумерках стояли по пояс в реке и натягивали каждый свой конец рыболовной сети – бродца.

– Ааа… – Растерялся Спиридон. Он пытался установить свой край так, чтобы им обоим сподручней было, натянув сеть, идти с ней вдоль берега. Когда все получилось он бросил в воду заранее приготовленные лапти с онучами, перевязанными бечевкой – На тебе, черт, лапти! Загоняй рыбу! – Пошли что ль. Слышишь?

– Слышу! – Донеслось с противоположного берега.

С этой стороны леса Шоша была резвее, веселее и чище. Мутная вода не застаивалась, как у дома бабы Нина, а бежала, искрясь в последних жарких лучах июльского солнца. Дрожжин любил ловить в этом месте реки на бродец, а не ванды. Они медленно двинулись каждый по своему краю берега, процеживая сетью воду от рыбы будто через сито.

– Илья, – крикнул Дрожжин, – так о ком ты спрашивал?

– О Ковалевой! – Донеслось с противоположного берега сквозь речной рокот.

– Ишь ты. Нина дочь отвезла на ткацкую фабрику. Поселились они где-то в городе. Варю вышивальщицей пристроили. Здесь, в деревне им одним, сам понимаешь, сложно. Хотя… Куда тебе, городскому, понять.

– А чего ж ты раньше не сказал?

– А пошто? Должон был разве?

– Пошто?! Я приехал найти вашего душегубца, а кроме Ковалевых мне о нем и спросить больше не с кого! – Останавливаясь, проорал чуть громче, чем нужно Богомолов.

– Ой ли! – Дрожжин нетерпеливо ждал пока офицер продолжит ход. – Да не стой, Илья! – Я ж думал ты знал! Миловался с ней после похорон Маклакова, думал, на прощание. Эй! Илья, дурень, да держи ты крепче, сеть спутаешь!

– Это ты, Спиридон, дурень! Ни с кем я не миловался!

– Тпрууу! – На кучерский манер проорал с досады Дрожжин. – Крепи, ваше высокоблагородие, я сейчас за Каликиным отправлю. Разве с городскими каши сваришь. Всю рыбу пропустили!

– Я шел в ногу с тобой!

– Да ну тебя. – Прошипел Спиридон, втыкая с силой палку бродца в мокрый песок.

Илья схватил сапоги, стоявшие на берегу, и босой зашагал в сторону деревни, давя пятками отцветающую кашку. Дошел уже затемно. Глухой старичок, на счастье, попавшийся ему у дома, поджег огнивом стоящий во дворе дома Дрожжина фонарь. Илья толкнул незапертую дверь, готовясь вдохнуть кислую вонь подгнивающей у земли соломы, выстеленную по полу ковром. В родном доме Богомолова, одном из немногих, пол был дощатый, сколочен, так, чтобы хорошо и тепло было человеку. Дети спали на печке, родители на деревянной койке. Пусть в армии спать приходилось, где придётся, после увольнения в городе у унтер-офицера была не только кровать, а даже суконное шерстяное одеяло и ситцевая подушка. К обычаю деревенских спать на мешке, набитому соломой, одновременно распаренном печью и подмерзшем от земли, издавающем ужасный смрад от кошачьих испражнений, изредка укрываясь домотканым рядном, а чаще собственной одеждой, он привыкнуть не мог. Дух дома Дрожжина бил Илью наотмашь деревенской неустроенностью, запущенностью. Всего того, что его отец так терпеть не мог в людях.

Поставив фонарь у двери, Илья почуял в доме едва уловимый запах дождя. Полоска лунного света пробивалась сквозь щель одного из заколоченных окон вместе с предгрозовой свежестью. С улицы по стене заскребли когтями. Это влажный ветер трепал ветки стоящих рядом с избой деревьев. Илья, шаря в полутьме, открыл единственный в доме короб с женским тряпьем и вытащил с его дна завернутый в полотно Варин пояс. Расправив во всю длину на крышке короба, он снова принялся рассматривать тонкую работу вышившей его мастерицы. Стежки сделаны твердой рукой. Полотна не видно. Как и привычных для вышивки, веток растений или пышных цветов, коней, всадников. В центре пояса – женская фигура, сидящая в продолговатой лодке, от рук её в разные стороны отходят, словно лучи солнца, нити. Небольшие звери, какие именно Илья, как ни всматривался разобрать не мог, держали эти нити в своих пастях. Непривычны были и капли мелких гладких бусин жемчуга подле лодки. Раньше им вышивали кокошники и девичьи венцы. Как-то офицер пытался выспросить у торговок, где нынче вышивальщицы покупают жемчуг, но те только удивленно мотали головами – какими искусными ни были тверские ткачихи, жемчугов здесь не видели уже с десяток лет.

Илья выпрямился, растирая затекшую шею. Лучина в фонаре играла, отбрасывая на стену избы изрезанные тени. Из щели в окне на противоположной стене продолжал струиться лунный свет. Дверь скрипнула. На улице грудь Ильи наполнилась тревожным ожиданием: на небе словно выпученный рыбий глаз блестела полная луна. Не мешкая, офицер побежал к реке.

12.

Средний Маклаков не соврал: дорога до самой реки освещалась так, что было не заплутать. Нога у Ильи ныла. Он останавливался, растирая шрам от контузии и, осматриваясь, шел дальше. Уханье и шелест листьев смешивались в неясный тревожный трепет, вдалеке рычали первые раскаты грома. Богомолов разглядел протоптанную тропиночку и, отодвинув камыш, шагнул к реке. Влажная холодная трава у скамейки была примята. Отдавал последние краски кукушкин цвет.

Тишина сомкнулась стеной. Грудь Ильи раздирали сомнения, а голову – мысли. Он изредка поворачивался в сторону реки на её успокаивающий плес, а потом снова принимался ругать себя за малодушие. Голоса в голове взывали к разуму: вернуться в город, взять двоих солдат и изловить убийцу, промышлявшего только при полной луне. Потом вернуться в город, выслужиться, взять в жены Катерину, сестру Дрожжина, нарожать детишек. Приезжать летом на сенокос, а зимой спать, укрываясь теплым одеялом и прижимаясь всем телом к красавице – жене, вдыхая аромат у ее ямочки за ухом. Завести друзей среди сослуживцев, ходить раз в месяц в кабак. Илья всковырнул пяткой сапога землю. Как же хотелось прожить полную радости самую простую жизнь.

Детский плач полоснул мысли. Илья резко встал: звук то пропадал, то, будто выныривая, становился на секунду пронзительней. Возгласы доносились с середины реки, и казалось, что кто-то брыкается в воде. В редкие мгновения можно было разглядеть, как белые тонкие обессилевшие руки рассекают черную воду.

"Ребенок убежал из деревни!" – пронеслось у Ильи в голове одновременно с молнией, разделившей внезапно небо. Подгоняя себя, он скинул сапоги, сбежал по шаткому деревянному спуску к реке и, погружая ноги в теплый мягкий ил, поспешил к месту, где видел брыкания. Вода обнимала непривычной теплотой. Он вспомнил, как в детстве отец крепко ругал его за ночные купания. Он не верил в водяных, смеялся над рослыми мужиками, не выходящими в лес после Троицына дня без пучка полыни. В их деревне берег был зыбкий: голые ноги засасывало стремительно, а полоротые мамашки, забыв наказать детям прыгать в воду только с деревянного помостка, едва поспевали вытащить ребятенка из топи. Никакой тебе чертовщины.

"Порядки покосные – оставлять детей на немощных, тьфу, не успею ведь", – Илья, содрогаясь от мысли о том, что придется нырять, плыл к середине, чувствуя, как обе рубахи и помочи плотно облепили тело.

Вдалеке река успокоилась, видно ребенок, устав бороться, медленно шел ко дну. Добравшись до места, где на водной глади еще пузырилась вода, он схватил ртом побольше воздуха и нырнул. В спину офицера с берега пронеслось: "Скорей, Илья!".

Под водой Богомолов моментально оглох. С усилием открыв глаза, он случайно выпустил носом припасенный воздух. Ниже было не спуститься: он на удачу пошарил руками вокруг себя, вырвался из едва теплой воды навстречу лунному свету, схватил еще воздуха и погрузился снова. Темнота. Как ни старался, Илья не мог различить ни зги. Набрав воздуха в третий раз, офицер решил спускаться до последнего, зная, что с берега скоро подойдет лодка. Пузырить со дна перестало, скорее всего ребенок перестал дышать.

Руки не слушались, но ноги толкали споро. Илье казалось, что плывет он целую вечность, воздуха в груди на обратную дорогу не осталось. Разворачиваясь к свету, он надеялся увидеть очертания лодки, но вместо этого у поверхности воды, закрывая собой свет, ему навстречу плыла огромная рыба. Спустя годы, Богомолов готов был поклясться, что не смог бы и двумя руками обхватить её толстенное брюхо. Задев Илью холодной чешуйчатой мордой, она ушла на неразличимо-темное дно. В темечке застучало, офицер, почувствовав во рту вкус крови, закрыл глаза и вложил последние силы в рывок. Ударившись головой о деревянное дно, он выплыл из-под лодки на ощупь, ухватился левой рукой за её край. Правая же, наткнувшись на худое безжизненное тельце, не мешкая вытянула его наверх.

Сидевшие в лодке Дрожжин и молодой курчавый парень сначала вытащили щуплого бездыханного мальчишку лет девяти. Богомолов оставался в воде, знаком показывая им не терять время. Парень кинул мальчишку животом на свое колено, и секундой позже тот уже откашливался мутной водой, заходясь в рыданиях.

Дрожжин смотрел на пацаненка сверху вниз, ожидая момента, когда можно будет втащить в лодку и его спасителя.

– Успел. Еще б немного.

– Я его не вытаскивал, он сам как-то выбрался. – Илья все еще ждал в воде, когда можно будет наконец забраться в лодку, не потревожив парня.

– Какое там выбрался, ты погляди, мертвёхонек был.

– Спиридон, клянусь, не я его вытащил! Рыба!

– Руку давай. Рыба. Знаешь, кто это? – Понизил голос Дрожжин, – Остафьевский сын. Барчук. Да, да! Не наш, я им рыбу вожу, знаю. Жди завтра приглашения, а там может и прибавки к жалованию.

– Я его не поэтому спасал.

– Чего тебе дома-то не сиделось в ночи… Ну, что? – Он обернулся через плечо. Мальчишку на полу, несмотря на накинутый армяк, било мелкой дрожью. Он силился что-то сказать, но из измученного кашлем горла доносилось только невнятное шипение. – Повезло тебе. Водяного дома не было? Поехали.

К тому моменту, как лодка причалила к берегу, заморосил мелкий дождь. Дрожжин выругался, они вместе с Каликиным только свернули бродцы и шли проверить ванды к дому бабы Нины, когда услышали крик тонувшего мальчишки. Скошенное за сегодня придется просушивать заново. Луну скрыли облака, и неожиданно стало очень темно. В лесу ухала пустельга. Мужчины затащили лодку на берег, когда кучер Остафьевых осветил фонарем заросли камыша. Чуть дальше слышалось волнение, видно мальчишку в помещичьем доме хватились.

Богомолов уже выбрался, когда сидевший в лодке ребенок неожиданно взял его за руку:

– Вы офицер?

– Да.