Первый поцелуй Анны

– Это…Это, – я прочищаю горло потому что не слышу собственного голоса. – Это мое. – Указываю дрожащим пальцем на кепку, – Спасибо. Извините. Я пойду, да?

Полуобморочное состояние способно длиться ооочень долго. Было бы проще, если бы она просто стукнула меня и вырубила мое сознание. Да и сырость подземелья не помогает. Я готова рухнуть в обморок.

Ведьма закатывается смехом. Этого еще не хватало. Мало надо мной сегодня посмеялись. Что за день…

– И как же ты планируешь выйти? – она обводит рукой вокруг, и я понимаю, что единственный выход наверх – крутая горка, которая скорее похожа на кротовую нору с торчащими из нее корнями деревьев.

– Пожалуйста, я ничего не сделала! – Пячусь я назад, хотя прекрасно знаю, что со всех сторон меня окружает одно и тоже – сырая земля. В логове ведьмы пахнет гнилыми овощами и плесенью.

– Может, в карты поиграем? – Как ни в чем ни бывало, спрашивает она.

– Я…я не умею играть в карты. Я хочу домой, – почти в голос по-детски реву я.

– Ну, ну. Ты чего. Разве ты не за этим пришла – посмотреть, как я тут живу? Так смотри, чего торопишься. Ко мне редко кто заходит. А ты храбрая. Да не бойся, не съем тебя. Так уж и быть, – смеется она, поглаживая свой живот, скрытый, по крайней мере, под пятью слоями одежды. – Пообедала уже.

Ну и болтунья эта ведьма. Видимо, и правда, никто к ней не заходит, и единственная ее компания – козел. Тут я понимаю, мне нужна моя кепка, иначе никто не поверит. И еще атрибут какой-нибудь. А лучше фотография. Мне нужны доказательства.

– Ну, кепку я тебе отдам, а воровать нехорошо.

Как она… Я же не…

– Не сказала вслух. Да знаю. Ничего, привыкнешь. Не ведьма я.

Ага. Только вот ничего я вслух не могу произнести, мой язык онемел и отказывается произнести хоть одно членораздельное предложение.

– Да ты не бойся. Вот выпей, успокойся. – Ведьма (а я уже ни капельки в этом не сомневаюсь) протягивает мне кружку, из которой идет пар и разносится вкуснейший аромат кофе. Я вообще кофе не очень люблю, как и все подростки, и пью его наполовину разбавленным молоком и с двумя ложками сахара – и то только когда желаю казаться взрослой. Но сейчас мне охота принять угощение, и держаться за эту чашку как за единственную вещь, связывающую меня с реальностью.

Я беру кофе, и еле слышно буркнув «спасибо», отпиваю глоток. Напиток обжигает мне язык, и я проливаю его на пол. Хотя сырую землю полом, конечно не назовешь.

Кофе исчезает в недрах и оставляет за собой странный белый след. О, Господи, она меня отравила!!!

Ведьма наклоняется и говорит:

– Плохи дела. Беги домой. Вот же паразитка, что наделала!

– Я ничего не делала, правда! – отпираюсь я от ложных обвинений, в чем бы там ни было.

– Да не ты, дуреха. Придешь еще, – она оголяет костистое запястье и смотрит на огромные часы, – Месяца полтора осталось до нашей встречи. Так что не прощаюсь.

Она нахлобучивает мне кепку прямо на глаза, и тут я чувствую, что меня выталкивают. Но как только я ее поправляю, то оказываюсь на улице. Оглядываюсь – ведьмы нет.

Меня передергивает от страха, и я что есть сил бегу к велосипеду. Думаю, если бы я сейчас участвовала в олимпийских играх, то точно бы обошла Кристин Армстронг. Отдышаться я смогла только на шоссе. Я постояла с две минуты, согнувшись пополам, и, рухнув на траву, начала судорожно соображать, что же со мной такое приключилось. И тут в голове прозвучал уже знакомый голос. Голос, который вызвал дрожь по всему моему телу приказал: «дом горит, живо вставай, чего расселась». Я испуганно соскакиваю и изо всех оставшихся сил кручу педали домой. Мне надо поскорее увидеть маму. Рассказать ей все. Только она может меня защитить. Только она поможет мне. И только ей я могу доверить все. Господи, больше не играю в эти игры. Хотя, я это уже говорила однажды. Тогда мы с Катькой вызывали духов. Сделали поле, расчертили его, даже крест нарисовали для защиты. На блюдце нарисовали стрелку, зажгли свечу и, взявшись за руки, стали взывать к духу ее покойной прабабушки. Вскоре блюдце задвигалось, и я готова голову отдать на отсечение, это была не Катька. И уж точно не я, кто двигал блюдце. Оно словно ездило на воздушной подушке, указывая на буквы и цифры. И это казалось столь же нормальным и естественным, как смотреть фильм или пить чай. Наши пальцы едва поспевали за блюдцем. Мы задавали вопросы, а дух на них отвечал. Вопросы были простые: сколько детей у меня будет – трое, что получу по контрольной – столько же, и когда придет мама – в шесть тридцать две. Не знаю, насчет первого, а все остальное оказалось правдой. Поэтому, если вы меня спросите, верю ли я в духов, ведьм и судьбу, мой ответ: да. Только вот после такого спиритического сеанса начали происходить неприятности. Сначала у Катьки заболел кот Рыжик. Он лежал у обогревателя и не вставал целых три дня, и Катька вместе с ним. Потом Рыжик умер. А я получила тройбан по контрольной, что для меня было чуть не таким же потрясением, как и для Катьки смерть любимого питомца. Потом я потянула лодыжку, неудачно прыгнув с гаража. И все эти события заставили нас с Катькой дать клятву, что больше никогда в жизни не станем общаться с потусторонним миром. Клятву запечатали двумя плевками и рукопожатием.

А сейчас… Сейчас редчайший момент, когда вместо велосипеда я хотела бы оказаться в школьном классе.

Глава двенадцатая

– Во сколько вы выехали из дома? – спрашивает пожарник в форме. Его мохнатые брови сведены вместе и вид у него угрожающий, словно он меня обвиняет в поджоге собственного дома.

– Я…я не знаю. По телевизору шел фильм. Точно! Я его посмотрела и поехала покататься. А когда приехала, увидела, как из окна валит дым. Я забежала в дом, заметила мамину сумку на полу. Начала ее звать.

– Я приехала из супермаркета часов в двенадцать. Легла отдохнуть. Но никакого дыма не было, ничего не было. Я уснула, и не слышала ни звука, пока моя дочь не растолкала меня. Открываю глаза – кругом дым, – рассказывает мама в который раз свою часть истории (в отличие от меня, все с тем же волнением, что и в первый раз). Мне кажется, ей это даже доставляет удовольствие. Она поворачивается ко мне, – Милая, ты включала печку или может, гладила? Или, о Боже, курила? – мамин измученный голос переходит на шепот. – Мы не будем тебя ругать, котенок.

Отлично, она тоже думает, что это я в приступе подросткового безрассудства подожгла дом.

– Да ничего я не включала и не курила… – Закатываю я глаза и снова смотрю на дом. Вернее на то, что от него осталось. Мама таким же стеклянным взглядом гипнотизирует обугленную дыру в зале. Сквозь стену видно наш диван. Из него торчат пружины, а одного подлокотника и вовсе нет. Мамина коллекция чашек, наполовину потрескавшаяся, в который раз вынуждает ее достать носовой платок и вытереть накатившие слезы. Похоже, ей больше жалко чашки, чем дом.

В стороне пожарные сматывают свои «рукава» и совещаются.

– Простите, у меня еще пара вопросов. – Низкорослый пожарный подходит к нам вот уже в двадцатый раз, – Вам не поступали угрозы? Или может, вы поссорились с кем-то?

– Нет, нам некому угрожать. Мы очень мирные люди. С соседями вот дружим. – Мама указывает рукой на Анабель, которая в оцепенении стоит чуть дальше нас, словно не решается подойти: вдруг заразится невезением. – Да мы переехали-то сюда недавно.

– Дело в том, что дом ваш подожгли. Специально. Мы нашли бутылку с зажигательной смесью. Ее, скорее всего, кинули через открытое окно внизу. Заключение будет через несколько дней. Заезжайте вот по этому адресу, – мужчина протягивает визитку и в знак прощания слегка поднимает каску. – В доме жить опасно, поэтому придется вам пока погостить у родственников. Необходимые вещи соберите, ребята вам помогут. Только каски оденьте.

Мама в ответ только легко кивает и снова поворачивается к дыре.

Спустя два часа и литров пять маминых слез, мы сидим в доме у соседей и слушаем стрекот Анабель, которая сокрушается, что проглядела весь поджог. И каждый раз, когда она произносила это слово, моя мама глубоко вздыхает и ловит взгляд папы. Он присоединился к нам всего пятнадцать минут назад и с тех пор не слазил с телефона: сначала звонил в страховую компанию (они потребовали заключение пожарных, которого не будет еще несколько дней); потом искал куда нам, погорельцам, податься (нашел); а потом (и это заняло больше всего времени) названивал в Аргентину родителям, и восторженным голосом рассказывал, что все содержимое нашего дома наблюдает через окно соседского, и при этом ему еще и весело. Только моих родителей может захватывать и забавлять вид собственного горелого дома.

Пока я ехала домой, единственным моим желанием было позвонить Максу и все выложить как на духу, я представляла его лицо, когда я буду рассказывать про подземелье. Теперь не имеет значения, кто прав, а кто нет. Я горжусь собой, что не побоялась, пошла туда, что выбралась оттуда… Что мне теперь известно то, что некоторым людям за всю жизнь не доводится испытать. Только он поверит мне. Или я ошибаюсь? Мне теперь никто не поверит. Но сейчас, сидя здесь, и глядя на рыдающую маму, все это казалось неправдой, все было так далеко и нереально, и даже в какой-то мере неважно. Словно не со мной произошло. Может, мне что-то подмешали в кофе и у меня были галлюцинации? Говорящий козел уже казался нелепицей, он уже не существовал. Как и не существовала ведьма с ее безумной телепатией. Этого ничего не было, и не могло быть. Только вот не дает мне покоя одна вещь: откуда ведьма знала про дом? Откуда? Сама она поджечь не могла его…Да и меня – то она не знала, не говоря уже о том, где я живу.

– Анна, в четверг ты лететь в Буэнос-Айрес, – голос папы возвращает меня обратно на кухню Анабель. – Мы с мамой поживем в отеле. Политика моей компании такова, что она поддерживать своих сотрудников, они платить проживание. Молодца, да? Но это в Москве, тебе далеко ездить школа. Мама позвонишь, тебя школа отпускать рано.

Иногда мне охота поправлять отца на каждом неправильном слове, особенно, когда он ругается или говорит что-то неприятное. Зачем он вообще говорит по-русски, когда мы прекрасно понимаем по-испански? Честно признаюсь, меня раздражать его не знать падежи. Уж за столько-то лет мог бы и выучить.

Глава тринадцатая

Все мы провели довольно бессонную ночь у Анабель: кто говоря по телефону (папа), кто хохоча и выдувая литры кофе (мама и ее подружка), а кто (я) строча в дневнике события, как казалось не дня, а целой недели. С утра мы поехали в Москву решать проблемы. Вещей со мной не было никаких, и как только мы заселились в гостиницу, мама предложила для поднятия духа пойти погулять по магазинам, которых нам, честно признаюсь, очень не хватает в нашей модной глуши.

– Ты собирайся, а мне позвонить надо, – говорю я и уже набираю номер Макса. Всю ночь я только и думала о звонке ему. Закрывала глаза и репетировала, что ему скажу. Честно признаюсь, вся эта история в моей голове приобрела крайне романтическую форму. Как-то нехорошо все получилось, и меня терзает наша размолвка. Да и потом, что такое наша ссора, когда у меня такие новости!

– А, привет, – отвечает мне безразличный голос. – Мне жаль, что у вас дом сгорел. Уютный был дом, – хоть он и сдерживает себя, но я-то знаю, что его распирает от любопытства.

– Да, там сейчас рабочие забивают все дыры, вывозят все ценное на какой-то склад. Нас вообще не пускают. А я в Москве, из школы меня отпросили. Завтра лечу в Буэнос.

– Угу, понятно, – говорит он, и я почти физически ощущаю напряжение между нами. – Значит, ходила к ведьме?

– А ты откуда знаешь? – обрадовалась я, что он сам начал разговор и мне не придется навязываться. – Ты никогда не поверишь, что со мной случилось, – я уж было собралась с духом рассказать о невероятных приключениях Анны Бьянчи, но Макс меня прервал.

– Знаю, потому что Серега видел, как ты ехала оттуда на велике. С кепкой на голове. Молодец, я думал, струсишь. Но, прости, мне пора идти. Дел невпроворот. А ты мне не звони больше, ладно? И не притворяйся моей подругой. Все это полнейшая ерунда, если ты вот так просто решила меня опозорить на всю школу. Ничего, я переживу, не в первой. Но, сам виноват, связался с девчонкой.

– Но это ты начал, и никакая это не ерунда, – кричу я, но в ответ слышу только гудки.

«Ну и дурак», – вслух говорю я.

– Кто? – маме вечно надо все знать.

– Макс.