Пионеры провинциальной медицины

Доктор Глуховцов

В газете «Согласие» журналист Надежда Чуженькова писала когда-то об улицах нашего города. В рассказе о медиках Моршанска отводилось особое место доктору Глуховцову. Говорилось, что лечил этот доктор исключительно богатых. Из нескольких предложений складывалось впечатление о нём как о человеке заносчивом, нелюбимом горожанами. Мне захотелось найти источник информации и, как говорится, узнать из первых уст об этом человеке, на самом ли деле он был таков, или в чьих-то воспоминаниях его образ трансформировался. Для начала я обратилась к тетради с воспоминаниями и письмам Натальи Алексеевны Сазоновой, уроженки Моршанска. Там действительно описывалась ситуация с медициной накануне революции. Наталья Алексеевна вспоминала, что в городе была земская больница и частные врачи, в разное время разное количество, в среднем – 7—8 докторов различной специализации. Отдельного детского врача в городе не было, что впрочем, не удивительно, врачи общей практики принимали и детей. Так поступал и доктор Глуховцов. Павел Степанович был терапевтом, но, как и другие, лечил детей. Не всех, а тех, чьи родители достаточно богаты, чтобы оплачивать его услуги. Услуги Павла Степановича стоили недёшево, он был дорогой доктор, за визит брал 3 рубля, а 3 рубля в то время – цена хороших туфель, но его пациенты – богатое купечество новой волны – могли себе это позволить. К бедным Павел Степанович ездить отказывался принципиально, за что его горожане осуждали, но ничьи суждения и осуждения не могли поколебать его уверенности в себе.

Полученной информации мне показалось мало, и я продолжила поиски на просторах интернета, где, не особо надеясь на удачу, наткнулась на генеалогический сайт и родословную Павла Степановича Глуховцова.

19 декабря 1869 года в селе Бондарёвка Суджанского уезда, Курской губернии у Степана Васильевича и Ольги Ивановны (в девичестве Болычевцевой) родился мальчик, которого при крещении 25 декабря нарекли Павлом, о чём осталась запись в метрической книге Митрофановской церкви. В ней же имелись записи о рождении у Глуховцовых детей: Василия, Владимира, Алексея, Александра, Тихона, Николая, Ивана, Сергея, Анны и Марии. Остальные дети Глуховцовых меня не интересовали, я собирала информацию о Павле Степановиче.

Павел Глуховцов окончил Орловскую классическую гимназию и поступил в Императорский Московский Университет, по окончании которого удостоился звания лекаря (подтверждённого документом за №1105 от 16.01.1896 г.). В 1890-м году, 28 ноября призывался на военную службу ратником ополчения первого разряда. В Моршанскую земскую (Мариинскую) больницу он пришел уже взрослым сформировавшимся человеком, знающим, чего хочет, а хотел он достатка для себя и своей семьи. Его семья: жена Елизавета Эдуардовна (в девичестве Коссобудская), дочь Ольга 1899 г.р. (в замужестве Левадовская), сыновья Всеволод 1901 г.р. и Константин 1903 г.р.

Помимо работы в больнице Павел Степанович занимался и частной практикой. Доходы его были стабильны. В 1909-м году Глуховцов вступил в Тамбовское общество охотников. В 1914-м получил чин надворного советника, что указывало на наличие у него учёной степени и давало право на получение потомственного дворянства. Павел Степанович обзавёлся большим собственным домом, добротным выездом. Пешком по Моршанску на вызовы не ходил, летом приезжал к больным в щегольской пролётке, зимой – в санях, обитых ковром. Ухоженные лошади, нарядный кучер – всё красноречиво говорило о достатке. Казалось бы, жизнь удалась, но многое изменила революция, известие о которой сначала в городе даже не приняли всерьёз. Новой властью Павел Степанович Глуховцов был мобилизован в ряды Красной Армии. Умер в Крыму во время установления там советской власти или красного террора, точных данных не имеется.

Вот так история самоуверенного и благополучного баловня судьбы превратилась в драму, закончившуюся трагедией, а рассказ о Павле Степановиче Глуховцове, докторе для богатых, стал совсем неоднозначным.

Струве Эрнест Павлович

В воспоминаниях Натальи Алексеевны Сазоновой, что хранятся в Моршанском историко-художественном музее, Эрнест Павлович Струве – яркая противоположность Павлу Степановичу Глуховцову. Если покопаться, как следует, некоторые сходности между ними можно найти: современники, коллеги, оба работали в Моршанской земской больнице. В Адрес-календаре Тамбовской губернии за 1915 год в разделе «Земское собрание» указан как н. ч. потомственный почётный дворянин, то есть имел учёную степень и право именоваться «Ваше благородие». На этом, пожалуй, сходства заканчиваются. Доктор Струве являл собой олицетворение альтруизма и врачебной самоотдачи. Столько добрых и восторженных отзывов ходило о нём среди горожан. По воспоминаниям всё той же Натальи Алексеевны Сазоновой легко вырисовывается образ этого человека. Его честность, доброта, профессионализм не позволяли ему наживаться на болезнях и бедах. Даже у меня, не знакомой с ним лично, а лишь изучающей рассказы очевидцев и современников, во время работы с текстами складывалось ощущение, что он не только дал клятву Гиппократа, но и находился под постоянным присмотром легендарного эскулапа.

Русский немец Эрнест Струве родился в Моршанске в 1879 году. Получил высшее медицинское образование и с 1905 года работал врачом в Моршанской больнице. В Моршанске жили его родители и вся большая семья. Эрнест Павлович лечил людей любого достатка, к бедным шёл в первую очередь и, если те не могли оплатить выписанные лекарства, зачастую сам оплачивал их. Мало того, денег за лечение не брал или брал по минимуму. Спешил на вызов в любое время суток. По городу в любую погоду шагал пешком, в окрестные сёла или слободы выезжал на велосипеде. Как-то раз в Дмитриевке, имении известных купцов Поповых, расположенном более чем в 20 верстах от города, заболел ребёнок, доктор Глуховцов, обычно обслуживающий состоятельных пациентов, выехать в такую даль либо не захотел, либо не смог. Обратились к Эрнесту Павловичу и тот, на своём видавшем виды велосипеде, отправился в путь, оказав ребёнку помощь, вернулся домой затемно. Жил он в скромной наёмной квартире, лошадей, карет и саней не имел, а на свои, отнюдь не большие средства, умудрялся помогать родственникам.

В базе данных «Жертвы политического террора в СССР» «Книга памяти Тамбовской области», значится, что в 1918 году Эрнест Павлович вступил в партию социал-революционеров. В 1920-м году он из партии эсеров вышел. На протяжении довольно длительного времени власти лояльно относились к доктору. Репутация врача для бедных стала его охранной грамотой. Н. Сазонова писала, что не любить и не уважать такого человека просто невозможно. Но народная любовь не уберегла доктора от беды.

Сначала несчастье постигло родственника Эрнеста Павловича, Струве Владимира Павловича, родившегося в 1888 году в селе Иберцы Ряжского уезда Рязанской губернии. Агроном, ученый, селекционер-луговод, профессор, он с 1923 года работал директором Марусинской луговой опытной селекционной станции (Моршанский район). 30 сентября 1930 арестован по делу «Трудовой крестьянской партии», 18 февраля 1931 приговорен к высшей мере наказания с заменой на 10 лет ИТЛ с конфискацией имущества и высылкой семьи и отправлен в Вишерлаг. Жена и дети остались без денег и без жилья. Эрнест Павлович, конечно, предоставил им кров, помогал морально и материально, пока Зинаиду не восстановили на работе в школе для взрослых. Она писал во все инстанции, чтобы спасти мужа. При содействии Екатерины Пешковой ей удалось умилостивить систему, Владимир Струве был освобождён из лагеря досрочно 28 января 1935 года, семья уехала к нему в Семипалатинск. Прошло совсем немного времени: 11 февраля 1938 года Эрнест Павлович был арестован и отправлен в Тамбовскую тюрьму. 2 сентября 1938 года осуждён Комиссией НКВД СССР и Прокурором СССР (ГАРФ Ф.Р-8409 Оп.1.Д.1668. с.77—78,83). В народе говорили, что арестовали его как немца перед началом войны, сослали куда-то в лагеря на Дальний Восток без права переписки. На самом деле к началу войны его уже не было в живых. Эрнест Павлович Струве, как и его брат Отто Павлович Струве, расстрелян.

Его жена, русская, Струве Наталия Алексеевна, бывшая директриса женской гимназии, после октябрьского переворота работавшая преподавателем физики и французского языка в советской школе, долго разыскивала мужа. Писала во все инстанции, обивала пороги, но безуспешно. Когда выяснилось, что он погиб, не выдержала горя – тяжело заболела (говорили, что она сошла с ума), была помещена в Тамбовскую психиатрическую клинику и там умерла.

Когда я начала публиковать отрывки из книги в интернете и дошла очередь до рассказа об Эрнесте Павловиче Струве, то на связь со мной вышел внук основателя нашего музея Константин Феофилович Иванов, давно уехавший из Моршанска и проживающий много лет в Белоруссии. Он вспомнил, что учился в одном классе со Светланой Струве. Доктор Струве приходился ей дедом. Однажды (в шестидесятые годы) Костя Иванов, со своим отцом Фефилом Петровичем встретили в лесу Свету Струве с родителями, все они были на велосипедах. Феофил Петрович рассказал тогда сыну, что где-то примерно здесь, за «Соколинским кордоном», левее линии газопровода, приличный участок соснового леса принадлежал до революции семье Струве, старожилы так и называли его «Струвский лес». Спустя годы Константин Феофилович пришёл к выводу, что сын Эрнеста Павловича Струве возил тогда жену и дочь показывать землю, которая могла бы стать его наследством и принадлежать им, если бы не октябрьский переворот.

Владимир Павлович Филонович.

Наблюдения земского врача

Я уже говорила в начале, что очень трудно придерживаться хронологии, так и цепляются рассказы друг за друга. По идее о В. П. Филоновиче нужно было рассказывать там же, где и о земской медицине, но уж очень большое отступление получалось. Пришлось отделить и обособить, тем более что личность его весьма колоритна.

Самый известный, пожалуй, из земских докторов Моршанского земства, надворный советник Владимир Павлович Филонович родился в 1856 году в семье Павла Михайловича Филоновича. Единственный сын коллежского асессора рос целеустремлённым, знающим чего хочет, а он хотел лечить людей современными методами, победить косность и невежество, стать настоящим высококвалифицированным врачом. На одном из генеалогических сайтов мне удалось найти его предков по мужской линии. Его отец Павел Михайлович, 1815 года рождения, из четырёх братьев (кроме Павла – Николай, Фёдор, Михаил), детей Михаила Михайловича Филоновича, оказался самым успешным. Только о нём имеются официальные данные: занимал должность, соответствующую в госаппарате армейскому чину майора. Знаком различия служили две звезды на двухпросветных петлицах (почему-то при этих словах видятся герои Чехова). Младшие по должности, званию и происхождению обращались к нему «Ваше высокоблагородие». Его жалование по «Своду уставов о службе гражданской» 1842 года составляло 135 рублей серебром. До 1845 года чин коллежского асессора давал потомственное дворянство, потом – только личное. Впрочем, это ничего не меняло; и он сам родился в семье дворянина, и его сын потом, будучи доктором, был удостоен дворянского титула. Дед нашего героя (1777 г.р.), имея чин коллежского секретаря, занимал пусть и невысокий, но руководящий пост, а вот из сведений о прадеде остались лишь год рождения – 1743, да имя родителя – Павла Ивановича. Не думаю, что моё копание в родословной Филоновичей для чего-то пригодится, но, может быть, добавит несколько штрихов к портрету этого замечательного доктора, опережавшего своё время и удивлявшего не только провинцию, с которой связал свою жизнь, но своих столичных коллег.

Главный врач-хирург Моршанской земской больницы был любим горожанами. Он много трудился, совершенствовался, помогал людям, и судьба была к нему преимущественно благосклонна. В людской памяти он остался видным статным красавцем-мужчиной, имевшим свой дом, частный врачебный кабинет, авторитет и уважение сограждан. Когда я слышу рассказы об успешных известных людях, мне всегда бывает интересно, как они к этому пришли, какие цели ставили, какими дорогами продвигались. Именно так появился интерес к судьбам не поэтов и писателей, не политиков и меценатов, а подвижников медицины, с этим интересом собирала материалы и писала я о судьбах первых врачей Моршанска, копалась в истории развития медицины. К колоритной личности Филоновича приблизиться долго не решалась, не зная, с какой стороны подойти. И всё-таки желание рассказать об интересном человеке победило нерешительность. Перевешивающим фактором стала фондовая папка, озаглавленная «Филонович В. П.». В ней оказались помимо фотографий записки о начале карьеры земского врача Филоновича, составленные местным краеведом Булатовым на основе воспоминаний В. П. Филоновича. Они-то всё и решили. На них я опираюсь в своём повествовании, стараясь делать это деликатно (текстов не заимствовала, плагиат не приемлю).

Дубовка. Дебют

В состоянии некоторой неуверенности въехал молодой врач Филонович в деревню Дубовку. Позднее он будет с особой теплотой вспоминать об этой маленькой земской больничке, о своих первых хирургических шагах, сделанных здесь, а пока его терзают сомнения, иногда даже накатывает страх, ведь предстоит одному, самому, вдали от научных центров, в тёмной и недоверчивой среде, принимать и спасть людей. Впрочем, последнее преобладало. Жажда работы и принесения пользы была столь сильна, что заглушала все остальные эмоции.

Дубовка встретила нового доктора приветливо. Управляющий графского имения, находящегося неподалёку, Александр Карлович Маас с женой приняли в устройстве Владимира Павловича живейшее участие. В первое время он часто проводил свободные вечера в их радушной гостеприимной семье, порой засиживаясь допоздна. В один из таких домашних вечеров пришло известие из больницы, доложили, что привезли из Левых Ламок священника с оторванной рукой. Гость молча, торопливо простился с хозяевами и всю дорогу, полторы версты, находился в задумчивости. Ему представился случай самостоятельно провести операцию, большую, настоящую, на живом человеке, оказать пострадавшему осязаемую помощь. Но вместе с этим пришла и растерянность, захотелось вдруг, чтобы всё обошлось без операции. Приехав в больницу, Владимир Павлович выслушал доклад фельдшера и спросил непонятно у кого – у фельдшера или у самого себя – что же нам делать? Тот лаконично ответил: «Ампутацию». Весь его вид в тот момент показался доктору ехидным, что быстро отрезвило и дало правильное направление ходу мыслей, началась подготовка к операции.

Операционной служило помещение аптеки, а аптечный стол стал операционным. Фельдшер Александр Иванович, не дожидаясь указаний, приготовил в «операционной» инструменты, бинты, губки, корпию и хлороформ. Ассистенты уже дожидались. Ехидный фельдшер, глухая акушерка, две сиделки и сторож Ефим, которому в своих записках Владимир Павлович отводит особое место. «Ефим, всегда присутствовавший при приёмах больных и заведовавший большим горшком с разведенной горчицей; на него была возложена довольно ответственная обязанность – вырезывать определённых размеров тряпку и, смазавши её горчицей, налеплять, куда прикажут; но горчичники, по-латыни синатумата, он называл по- своему „ляпизмата“, производя это название очевидно от глагола лепить».

Ассистенты обсуждают между собой, как батюшку угораздило попасть в такую переделку. Оказывается всё очень буднично и обыденно. Возвращаясь с какой-то требы, батюшка зашёл на гумно и, подойдя к молотилке, стал укорять подавальщика, что тот не так подаёт снопы: «Разве так подают – сказал батюшка, схватив сноп ржи, – вот как надо!» При этих словах батюшкину правую руку вместе со снопом втянуло в барабан. Пока останавливали барабан, рука превратилась в месиво по самый локоть. Выход был, действительно, один – ампутация. Батюшку уложили на стол и дали хлороформу. Нюхает батюшка хлороформ 15 минут, 20 минут, нюхает полчаса, а засыпать и не думает, шумит словно пьяный. Фельдшер, тот самый, ехидный который, под руку шепчет: «хлороформ-то… скоро весь…». Атмосфера волнительная. Да тут ещё вдобавок ко всему батюшка громовым басом, поставленным голосом провозгласил: «Нашему великолепнейшему эскулапу Володимеру многая лета». Под хихиканье фельдшера, религиозное трепетанье глухой акушерки доктору припомнился университетский анатомический театр, где спокойно в тишине, не торопясь и без волнений, на одной и той же руке можно было проделать разные методы ампутации, отыскивать сосуды, прощупывать сухожилия, а в случае неудачи – подправить. Здесь же ничего подобного проделать было нельзя, и медлить тоже недопустимо. Нужно сразу выбрать верный метод.

Наконец-то хлороформ подействовал и больной начал затихать. Тихим жалобным голосом пропел самому себе «недостойному иерею /имярек/ вечная память» и отключился. Владимир Павлович начинает орудовать инструментом и, не захватив быстро артерию, приходит в смущение – на трупах такого не бывало. Однако вид брызжущей крови заставил собраться, мобилизоваться и все дальнейшие манипуляции произвести успешно. Итак, дебют состоялся. Батюшка после операции быстро пошёл на выздоровление и вскоре возвратился домой, но в церковь вернулся уже псаломщиком.

Двигатель прогресса. Кузьма из деревни Горюнок

Жители Дубовки к любым операциям относились недоверчиво. Мази бы какой-нибудь или порошочка, настоечки можно, а вот всё, что связано было с медицинским инструментарием, вызывало опасения: «Зарежут доктора». Впрочем, некоторые из медиков сами говорили: «Лучше пусть больной погибнет от руки Божьей, чем от Ваших рук» и к операциям прибегали в исключительных случаях. Фельдшер Александр Иванович без устали твердил молодому доктору при случае: «Плох больной. Умрёт-с, а Вас станут обвинять: зарезали-с». Резон в его словах был. Но до чего же обидно было врачу, жаждавшему новаторства, умственного напряжения при распознавании болезни и удачного применения знаний и навыков, полученных в университете, отступать и отправлять больных домой умирать. Хотелось работать так, чтобы чувствовать нравственное удовлетворение, оперативным лечением сохранять человеку здоровье, а может быть и жизнь. Но всё шло своим чередом.

Неподалёку от больничной усадьбы жил недавно женившийся молодой купец. Его хорошенькая юная жена заболела гнойным плевритом. Было ясно, что без оперативного вмешательства она может погибнуть. Естественно и сама больная и её родные были напуганы словами доктора о необходимости операции. Владимир Павлович собрал консилиум из лучших врачей, тех, что были известны и пользовались популярностью в уездном городе и округе. Старшие коллеги, приехавшие на консилиум, были людьми осторожными и после того, как Владимир Павлович прочёл им доклад о состоянии больной, показал гнойное содержимое, добытое пробным шприцем, отсоветовали делать операцию, мотивируя всё той же фразой: «Лучше пусть больной погибнет от руки Божьей, чем от Ваших рук».

Между тем больная угасала на глазах. Домочадцы говорили, что она тает словно свеча, и пришёл день, когда она буквально истаяла. Эта смерть сильно подействовала на доктора. Всюду ему слышались разговоры о ранней и напрасной смерти, вся округа будто только и говорила о покойнице. В ночь перед похоронами доктор так и не смог уснуть, утомлённое сознание заставляло переживать вновь и вновь, нервы напряглись до предела, каждую минуту казалось, что вот-вот начнётся погребальный перезвон. К утру Владимир Павлович страстно мечтал, чтобы всё происходящее оказалось сном.

Этот печальный случай привёл молодого доктора к убеждению, что ему непременно нужен единомышленник. Выяснилось, таковой имеется и даже проживает неподалёку. Впрочем, неподалёку по современным меркам, в гости друг к другу они ездили впоследствии за сто вёрст. Доктор Веролюбвин приехал в с. Неметчино чуть раньше, чем Филонович в Дубовку (есть у меня подозрения, что на самом деле речь идёт о докторе Надеждине из села Земетчино). Григорий Григорьевич оказался человеком колоссальной энергии, знающим, образованным, да к тому же страстным приверженцем хирургии. Он, как шутили медики между собой, не признавал никакого другого лекарства, кроме металла, в хорошо отточенном и отполированном виде. Общаясь с Веролюбвиным, Владимир Павлович «заражался» его решительностью, оставалось только выдержать характер и не пойти «на поводу» у косности, отсталости, серости. И случай не заставил себя ждать.

Из деревни Горюнок доставили больного Кузьму Парамонова с гнойным плевритом, протекающим примерно так же, как у покойной жены купца. Филонович воспринял это как переэкзаменовку и одновременно вызов судьбы, проверку характера. Он, не считаясь с мнением фельдшера, проштудировал хирургические руководства, подготовился к оперативному вмешательству и назначил-таки операцию. Александр Иванович на сей раз молчал, глухая акушерка Марья Васильевна напротив, выражала удивление. Во время всех приготовлений больного лихорадило, его старушка мать переживала, что угаснет Кузьма так же, как угасали до этого многие, да взять хотя бы ту же молодую купчиху. Но надежда на доктора всё же была.

Владимир Павлович в ходе операции смело проник вглубь грудной клетки и удалил из неё огромное количество гноя. Остальное выглядело как чудо. Кузьма свободно вздохнул, задышал ровно и на глазах пошёл на поправку. Сначала пошла на убыль лихорадка, а потом исчезла вовсе. К больному вернулись сон и аппетит, начал прибавляться вес. Мать выпросила разрешения остаться рядом с сыном и ухаживать за ним. Доктор, будучи счастлив от удачно сданного жизненного экзамена, не только разрешил старушке остаться в больнице, но и велел кормить больного со своего стола. В один из дней чешка Гизела, живущая в семье Филоновичей (Владимир Павлович успел жениться к этому времени) в качестве няни, приготовила пенистый сухарный квас. Квас вышел удачным, и доктор разрешил порадовать им выздоравливающего Кузьму. С этого момента стало особенно заметно улучшение в его состоянии. Мать Кузьмы, женщина деревенская, неграмотная, твёрдо уверовала в лечебную силу кваса. Для неё спасением Кузьмы стала не операция, а именно питьё необыкновенного напитка. Кузьма благополучно выздоровел и отправился в свою деревню Горюнок. Мамаша его о чудесном исцелении с помощью замечательного напитка не забыла и месяца через полтора явилась к Гизеле просить квасу. Гизела, растрогавшись верой пожилой женщины в чудодейственные свойства напитка, конечно, налила ей квасу. Полученную бутылку та запрятала в рукав кацавейки, горлышком вверх. В дороге под воздействием тепла квас начал бушевать и после тряски на ухабах, естественно, вышиб пробку, облив старушке и одежду и волосы. В первые моменты пена даже стекала с её тщедушных косичек, что только укрепило бедную женщину в уверенности в волшебной силе кваса. Заявившись в деревню, она довольно рассказывала о происшествии товаркам, после этого уж вся деревня Горюнок верила в лечебные свойства напитка, который делают у доктора дома. Таким образом, репутация чешского кваса взлетела до невиданных высот. Некоторые больные являлись в больницу попросить квасу. Доктор подшучивал, что после исцеления Кузьмы квасолечение процветало. А если серьёзно, то удачно проведённая операция заставила поверить не только в силу кваса, но и медицины, подтолкнула деревенских жителей сделать шаг вперёд к цивилизованным методам и способам лечения. Как писал Владимир Павлович в своих записках: «целые залежи хирургических больных, видневшихся на моём горизонте, заставили меня доступными мне средствами совершенствоваться в оперативной технике; с каждым годом область моей деятельности расширялась, на пути моём пришлось испытать много переживаний, и радостных и горестных, и смех вызывающих и выжимающих слёзы…»