Роман в утешение. Книга первая

Оставив полотенце на прогретом валуне, медленно зашла в воду и поплыла, старательно огибая место, где со дна били ледяные струи родников. Но и там, где я плыла, теплая вода была лишь сверху, и нырять я не рискнула. Всё же я далеко не та девчонка, что бесшабашно ныряла в самую гущу ледяной воды.

Медленно плывя вдоль берега, чувствовала, как из груди уходит мертвящая тоска, вымываемая чистой водой. Может, всё еще образуется? Не с Георгием, это уже, пожалуй, невозможно, но с кем-нибудь другим? Ведь есть же еще в России порядочные мужчины? Или нет?

Стараясь не растерять принесенной водой оптимистичности, вышла на берег, обернулась полотенцем, крепко завязав его узлом на бедрах, и стала взбираться по склону, то и дело цепляясь за ветки растущих вокруг кустов дикой смородины. Посмотрев налево, на ту тропку, по которой поднималась в молодости, удрученно вздохнула. Подъем по ней доступен только обезьяне.

Войдя в дом, стянула мокрый купальник, надела легкие брюки с майкой и принялась за уборку. Солнце уже садилось, а я всё еще трясла, выбивала, стирала и мыла. Устала жутко, всё-таки такими интенсивными физическими упражнениями мне заниматься не доводилось.

Под конец дня я покрылась потом и пыхтела, как толстуха на марафонской дистанции, но зато в голову не лезли мысли о собственной ущербности и бесталанности.

К десяти часам вечера дом был в относительном порядке, можно было приниматься за сад, но этим я решила заняться завтра. Вспомнив, что за весь день не съела и крошки, захватила с собой кусок хлеба и прошла в сад, глянуть, что там мне бог послал.

Послал он мне малины, крупной садовой земляники и уже вполне съедобных яблок золотой китайки. Набрав туесок, устроилась в той самой беседке, где и были зачаты мои близнецы.

Вокруг всё было почти так же, как семнадцать лет назад, но теперь, оценивая происшедшее глазами взрослой женщины, я себя ни в чем не винила. В то время я не сделала ничего, чтобы соблазнить Георгия. И мое чувство вины было вызвано его словами, но не моими поступками. И отвечает за случившееся только он.

В конце концов, он старше меня почти на шесть лет и в те времена уже имел приличный сексуальный опыт. И к этой беременности, из-за которой ему пришлось на мне жениться, его привело собственное вожделение. Прекрасно зная, что соитие может быть чревато определенными последствиями, он не сделал ничего, чтобы их предотвратить. Мог бы просто уйти, в конце-то концов.

А что было бы, уйди он тогда или не приходя вовсе? Скорее всего, мы больше никогда бы и не встретились. Я жила бы другой, неизвестной мне жизнью, которая, вполне возможно, была бы ничуть не хуже.

И уж, конечно, я не выскочила бы замуж в восемнадцать лет, так и не узнав, каково это, когда за тобой ухаживают мужчины, приглашают на свидания, дарят цветы, признаются в любви сами, по собственной инициативе, не дожидаясь моих конфузливых вопросов.

Так что можно считать, что это Георгий испортил мне жизнь, а не я ему.

Осознание этого принесло моей душе горьковатую удовлетворенность. Значит, уверенность, что я бесстыдно завлекла его к алтарю, просто иллюзия, внушенная мне Георгием. При моем воспитании и неумении отстоять собственное «я» мне всегда можно было внушить всё, что угодно.

Стемнело, и на противоположном берегу зажглись еле видимые огни большого города. Они манили к себе, как обещание призрачного счастья. Как обманные болотные огоньки – приблизишься, а они исчезают, и вновь появляются уже на новом месте, вдалеке от прежнего.

Как всегда во времена неприятностей, есть мне совершенно не хотелось. Заставив себя проглотить кусок хлеба, чтобы поддержать силы, я положила подбородок на теплые балясины, окружавшие беседку. Руки от непривычной нагрузки мелко подрагивали, и мне пришлось несколько раз потрясти кистями, стряхивая напряжение.

Воздух был чист и свеж, тишина прерывалась только пением какой-то ночной пташки, и я расслабилась, внушая себе мысль о заслуженном покое. Но сквозь усталость всё равно прорывались страдальческие мысли, и я пожалела, что не взяла с собой коньяка или другого успокаивающего в этом роде. Хотя я и не пью, но этот тот самый случай, когда можно.

Вернувшись в дом, заперла на засов двери и посмотрела на сотовый телефон, оставленный мной на кухонном столе. На его дисплее несколько раз высветился неотвеченный вызов с номером Георгия. И зачем он мне названивал? Хотел продолжить наш «приятный» утренний разговор? Нет уж, спасибо, хватит с меня дурацких обвинений.

Не хочу я больше быть виноватой. Я его на мне жениться, между прочим, не просила, как и в беседке не обольщала. Снова нахлынула мучительная боль, и я решительно поставила запрет на входящие звонки от Георгия. Больше я с ним разговаривать не хочу. Никогда!

Стараясь успокоиться, принялась разбирать привезенные с собой вещи. Ничего особенного в них не было, если не считать затолканных на самое дно двух вечерних платьев, надевать которые здесь было абсолютно некуда. Озадаченно на них посмотрев, я утешила себя тем, что не взяла с собой шубу, это говорит о том, что если я и была в прострации, то не вовсе уж безнадежной.

Разложив привезенное белье по полкам старого шифоньера и аккуратно развесив по плечикам одежду, легла спать, нервно прислушиваясь к окружавшим меня со всех сторон ночным шорохам. Сообразив, что теперь я буду спать одна очень долго, возможно, всю оставшуюся жизнь, чуть не заплакала, но сдержалась. По крайней мере, никто не будет храпеть над ухом. Хотя Георгий и не храпит, но когда-нибудь же это случится. Хотя теперь мне этого и не узнать.

Старый дом поскрипывал, на что-то скорбно жалуясь, и я долго не могла уснуть, стараясь убедить себя, что так и должно быть. Почему-то в детстве и юности этих звуков не было, или я просто не обращала на них внимания. Но в те времена я никогда и не ночевала в доме одна. Но всё-таки вскоре усталость и тяжелый день взяли свое, и я задремала.

Проснулась на рассвете от яркого солнца, бившего в незашторенное окно. Ругая себя за забывчивость, встала, задвинула шторы, и снова легла. Но спать больше не хотелось. Подумать только, еще позавчера в это время я спала под казавшейся мне такой надежной рукой мужа!

Запретив себе ныть, решительно поднялась, преодолевая тяжкую хандру, умылась и отправилась в сад наводить порядок. К обеду руки, хотя и в хозяйственных перчатках, были исколоты чертополохом и другим зеленым воинством, сражавшимся со мной с отчаяньем обреченных. Но всё же четверть сада расчистить мне удалось.

За неделю приведу его в порядок, и буду продавать дом. И тут в голове полыхнула жаркая мысль – или не буду? В конце-то концов, дом-то оставлен бабушкой мне, а не мамуле. Значит, я могу делать с ним всё, что хочу. А я его продавать не желаю!

К тому же, рассуждая здраво, жить мне негде. Конечно, Георгий не приведет в свою квартиру подругу немедленно, но рано или поздно он это сделает.

А мне этого просто не перенести. Значит, надо искать жилье. Квартиру снимать бессмысленно, не свое это не свое, а на новую у меня денег не хватит. Выход один – жить здесь. Чем больше я об этом думала, тем больше и больше мне нравилась эта идея.

А что? Вполне реально. Ездить в Нижний можно не каждый день, пары раз в неделю вполне достаточно. Я посмотрела вокруг и порадовалась, что приехала сюда. Здесь мою боль исцеляло всё – от привольно раскинувшейся реки до жаркого солнца, пробивавшегося сквозь кроны старых деревьев.

На следующий день я сделала то, на что накануне у меня просто духу не хватило – пошла на кладбище к бабушке. Могилу нашла быстро – ее положили к мужу, моему деду, к которому мы с бабушкой ходили каждый месяц. Закрытая тяжелой мраморной плитой могила имела теперь не одну, а две надписи.

Присев на низенькую скамеечку у памятника, я не стала сдерживать слез. Только сейчас, глядя на родное мне имя, я поняла, что больше близких людей у меня нет. У сыновей своя дорога, родителям с братом я никогда нужна не была. Даже любовь ко мне Георгия оказалась лишь моей жалкой шизофренической выдумкой.

По сути, я одна на всем белом свете. Может быть, в этом моя вина? Но что я делаю не так? Мысли перескакивали с одного на другое, как небольшой водопад, не давая ни на чем сосредоточиться.

Положив руку на надгробный камень, я негромко сказала, будто бабушка могла меня слышать:

– Спасибо тебе, моя родная. За любовь, за заботу. За то, что ты никогда меня не предавала. И за дом, конечно. Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы его сохранить!

Встав, еще раз подумала, каким же опытным конспиратором оказалась бабушка – весь последний год живя у мамули в моей бывшей комнате, она никому не проговорилась о том, что завещала дом только мне.

А ведь я приезжала к ней почти каждый день, мы подолгу гуляли, ходили на спектакли и концерты и возможностей конфиденциально сообщить мне о завещании было множество. Но она прекрасно знала, что после такой новости я не смогу прямо смотреть в глаза мамуле.

Оставив на могиле четыре срезанные мной в саду гвоздики, я пошла дальше. Родственников здесь лежало много – прадеды, тети, дяди. Двоюродные, троюродные. Почему-то все, кто родился в Пореченске, просили похоронить их на местном кладбище, и, бывало, печальные грузы шли сюда со всех концов страны. Вот и бабушка захотела лежать здесь, рядом с дорогим ей человеком.

Разложив цветы по могилам и приведя в порядок те, которые в этом нуждались, я пошла домой, медленно передвигая ноги. У меня было отвратительное чувство, будто я только что проводила в последний путь свою дорогую бабушку. В прошлый раз было легче – тогда со мной был Георгий, понимающий и сочувствующий.

Снова в голову полезли неприятные сомнения, а действительно ли понимающий и сочувствующий? Если он относился ко мне так, как говорил, то один этот городок должен был вызвать в нем море негативных чувств. Думать об этом было так больно, что я ускорила шаг и, дойдя до дома, принялась за тяжелую работу, с потом выгоняя душевную немочь.

В полдень, прерывая мой трудовой энтузиазм, в животе что-то требовательно заурчало, и я покорно поплелась к дому. Проверив свои продуктовые запасы, выкинула почти всё – без холодильника при жаркой погоде даже хлеб за ночь покрылся желто-зелеными пятнами плесени. Пришлось отправиться в ближайший магазин.

Медленно пошла по знакомой с детства улице. Всё так же над головой шумели огромные корявые липы и, если не смотреть направо, где за старыми купеческими особняками высились до безумия скучные серые пятиэтажки, то можно было даже вообразить, что всё по-прежнему.

И я, маленькая тихая девочка, послушно иду в магазин за хлебом по просьбе своей нестарой еще бабушки. Мне даже захотелось поскакать и тихо помурлыкать что-нибудь себе под нос, и я с трудом сдержалась. Интересно, что скажут прохожие, вздумай тетя вроде меня попрыгать по улицам на одной ножке?

За прошедшие годы в магазине почти ничего не изменилось, только вместо медлительной тети Маши за прилавком стояла молодая, но не менее медлительная бабенка. На меня поглядывали, но не заговаривали. Я тоже молчала. Не узнают, и не надо. Хотя я заметила несколько знакомых лиц, но подходить и заговаривать не стала. Всему свое время.

Придя домой, с горечью подумала, что нужно было взять с собой походный холодильник. Вполне бы подошел. А теперь придется как-то обходиться без него, потому что покупать новый я себе позволить не могу. Нужно подкопить денег, чтобы отдать матери и брату их доли.

Теоретически я это делать не должна, но вот как это сделать практически? Не отдать им деньги значило разорвать с ними все отношения, а хочу ли я этого? Вопрос был сложный, и я снова отложила его на потом.

Глава четвертая

Слегка перекусив, я решила устроить себе сиесту. Но не валяться в постели, хотя солнце пекло неимоверно, а искупаться. Снова, как и вчера, натянула сплошной купальник и, прихватив полотенце, медленно спустилась по тропке, стараясь не скатиться по ней на пятой точке.

У пляжа, как раз напротив того места, где я привыкла плавать, в метрах в ста от берега стояла большая яхта, из тех, что ходят по морю. Вся белая, с синей ватерлинией вокруг корпуса, с высокими мачтами, сложенными белыми парусами, она казалась ожившей сказкой.

Красивый кораблик, но лучше бы он кантовался где-нибудь в другом месте. Удовольствие от ожидаемого купания тут же пропало. Что за радость плавать под пристальными взглядами чужаков? Я далеко не девочка, чтоб форсить, как раньше.

Присев на валун, принялась рассматривать яхту. Она называлась «Маргарита», будто в мою честь. Забавно. Белая, изящная, яхта даже со свернутыми парусами была похожа на гордую птицу. Казалось, она совершенно пуста, как «Летучий голландец». Во всяком случае, за то время, что я ее разглядывала, на ее палубах не промелькнуло ни одного человечка.

Мне даже захотелось доплыть до нее и подняться на борт, чтобы выяснить, так ли это, но тут на нижней палубе показался загорелый мужчина в белоснежном махровом халате, заставив меня посмеяться над своими глуповатыми фантазиями. Подойдя к высокому лееру, он небрежным жестом скинул халат на палубу, оставшись в одних синих шортиках, и красиво прыгнул с борта вниз. Прямо туда, где со дна били ледяные родники.

Ну и ну! Сразу видно, что он ничего не узнал ни о рельефе дна, ни о том, можно ли здесь плавать. Если перед этим он еще и загорал, то дело его плохо. Я посмотрела наверх. На палубе было пусто. Кричать и звать кого-либо на помощь бесполезно.