Долгожитель

Глава 1

Одни из многих

В нос ударил запах ладана и горящих свечей. За окном шумел дождь, гремела гроза, но молнию он видеть не мог – ставни были плотно закрыты. Никаких звуков внутри, ничего, что говорило бы о том, что рядом есть люди. Это замечательно. Пересуды ни к чему. Он тихо выбрался, положил на свое место заранее уготовленные мешки с картошкой и закрыл крышку.

Все горевали по своему барину: женщины тут и там плакали, мужики – обсуждали, какая же дальше судьба их ждет. Барин Андрей Петрович был добрым, честным и справедливым, крестьян не обижал, защищал и заботился о них, насколько мог заботиться человек его положения. Старожилы помнили его отца, который так скоро и загадочно скончался лет двадцать пять тому назад. Тогда-то и приехал его сын – Андрей, так на батьку своего похожий. Приехал и принял отеческое гнездо в свои владения. Надо сказать, что и отец Андрея Петровича тоже был добрым хозяином, а потому люд простой тогда боялся того, что ждет их после кончины барина.

При жизни Андрей Петрович завещал все свое имение внучатому племяннику, которого из домашних никто никогда не видел. Однако хозяин часто рассказывал о нем, говорил, что непременно оставит ему в наследство поместье свое, ведь считает его достойным человеком, хоть и весьма юным. Стоит отметить, что сам молодой барин до того из Москвы не приезжал к дядюшке ни разу, а вот Андрей Петрович не часто, но ездил к любимому племяннику.

Своей семьи барин не имел. Разные слухи про него ходили, но ни один не подтвердился. А как занемог Андрей Петрович, так отправил письмо в Москву племяннику, причем самолично на почту отвез – видать, хотел напоследок в седле посидеть.

Лекаря принял он лишь единожды. Сказал тому, что сам знает, чем болен, ведь батюшка его от такой же хвори помер. Что это за хворь – доктор так не понял и не узнал, однако Андрей Петрович заверил его, что водится в его роду некая болезнь, которая со временем прибирает к себе всех членов семейства. И барин был уверен наверняка: пришло его время.

Одного лишь хотел: племянника своего дождаться, чтобы лично дела свои ему передать. Да не успел. Утром нашли бездыханное тело Андрея Петровича, помыли его, переодели, положили тело в гроб, им же заранее и приготовленный, да отнесли гроб в часовню. Под часовней барин года два назад велел погреб соорудить да картошку с морковкой там хранить. Не спорил никто – кому оно мешало?

А на утро пришел Григорий. Странное дело: сам пришел. Сперва все удивились, насторожились. Но новый барин показал письмо от Андрея Петровича, ему адресованное, где он просит любимого племянника, сына своей кузины, скорее приехать к нему в усадьбу да со стариком больным проститься. К письму прилагались и другие бумаги, скрепленные печатью и подписью Андрея Петровича. Григорий объяснил отсутствие личных вещей тем, что в грозу повозка сюда бы не доехала, а потому пришлось ее оставить по дороге у добрых людей на сохранность. Сам же молодой барин спешил к дядюшке и очень огорчился тому, что опоздал.

В том, что в усадьбу приехал именно родственник Андрея Петровича, никто не сомневался: Григорий был очень похож на своего дядюшку. Родство не вызывало сомнений, да и все необходимые бумаги при нем имелись. За вещами барин решил ехать уже после того, как предадут покою бренное тело Андрея Петровича в семейном склепе, а пока воспользовался его одеждой. Как ни крути, все, что принадлежало усопшему барину, отныне стало собственностью Григория.

Не менее часа пробыл Григорий в часовне, прощаясь с дядюшкой. Много в тот день в усадьбе слез пролилось, но уже после погребения за поминальным обедом молодой барин предстал перед всеми, кто верно служил Андрею Петровичу, и пообещал им, что будет заботиться об усадьбе так же отвержено.

Барин, как и говорил, через три дня взял лошадь и отправился за своими вещами, а уже к вечеру вместе с ним приехала целая повозка, груженая сундуками. Дворовые шутили между собой, что в таких нарядах барину здесь негде будет красоваться: чай, не столица. Но и барин, нужно заметить, одевался скромно, словно решил отдохнуть от большого города.

Первое время Григорий, по батюшке – Николаевич, вел жизнь затворника: горевал по дядюшке и подробно вникал в его дела. Поверенный оформил все бумаги, отметив, что дела покойного Андрея Николаевича находятся в полном порядке, и Григорий официально вступил в наследство.

***

За окном бушевала гроза. Молния то и дело освещала комнату, ведь он никогда не задергивал шторы. К чему? – его квартира находилась на семнадцатом этаже, рано утром лучи рассвета озаряли кухню, но никак не спальную. Поэтому шторы всегда были раздвинуты.

Он лежал на кровати и обдумывал события минувшего дня. Редко ему приходилось волноваться из-за своего прошлого, но сегодня был именно такой случай. Хотя это трудно было назвать волнением: так, пережитые в момент неприятные эмоции, не более. В письме, что он получил сегодня днем, были слова, которые напомнили ему о том, кто он такой.

«Уважаемый Дмитрий Сергеевич. Выражаем глубокую обеспокоенность Вашим непрофессионализмом: нам стало известно, что в прошлом месяце было обнаружено крупное захоронение человеческих останков за чертой города. Разумеется, идентифицировать тела уже не представляется возможным, что не может не радовать, однако же в кармане брюк одной из жертв каким-то образом сохранился билет на поезд из Москвы до Воронежа за апрель 1977 года. Это крайне непредусмотрительно с Вашей стороны. Надеемся, что впредь подобная халатность не повторится. С уважением, администрация».

– Какой бред, – сказал Дима сам себе вслух, ухмыляясь. – Семьдесят седьмой год… Как это вообще можно связать со мной? Администрация… Вот же придумали название! Секта или кружок по интересам – не более того.

Молния снова осветила комнату и мужчину, что лежал один на широкой двуспальной кровати. Он смотрел на свое отражение на натяжном потолке черного цвета, обдумывая абсурдность ситуации: люди, которых он, возможно, никогда не видел, в письменном виде предъявляют ему претензии по поводу преступления, совершенного почти пятьдесят лет назад. Если верить его паспорту, то Лукьянов Дмитрий Сергеевич родился спустя ровно десять лет после того, как в 1977 году поезд из Москвы до Воронежа отбыл без одного из пассажиров, приобретшего на него билет.

Так причем тут Дима?

Утром он открыл балкон, и свежесть после ночного дождя ворвалась в комнату. Дима почистил зубы, включил кофемашину и заглянул в холодильник. Там были яйца, молоко и говяжья печень.

– Не густо, – сказал он и достал молоко, чтобы взбить его для кофе.

О письме он уже не вспоминал, переместив его в папку «Спам».

Пробки в восемь утра – обычное дело. Именно в это время Дмитрий Сергеевич привычно листал ленту новостей, чтобы быть в курсе того, что происходит в мире, хотя и знал, что чего-то принципиально нового там все равно не произойдет. Днем на работе на чтение новостей он вряд ли найдет время, а привычка читать по утрам газеты сменилась привычкой листать новостные канали в телефоне.

– «Пропала девочка», – прочитал вслух Дима и стал более подробно изучать новость о пропавшем ребенке. Судя по новости, произошло это относительно недалеко от района, где он живет: девочка двенадцати лет накануне днем ушла из школы, но до дома так и не дошла.

Он не любил подобные истории. Когда пропадает взрослый человек – это одно, но, когда исчезает ребенок, который никак не может за себя постоять – это уже совершенно иная история. Разумеется, Дима знал, что большинство подобных случаев заканчивается благополучно: ребенок нагуляется или же, импульсивно решив уйти из дома, испугается, и через день-два вернется домой, где его будут ждать убитые горем родители, которые, после радости и счастья, испытают желание собственноручно «выбить дурь» из нерадивого дитя.

Но здесь было нечто другое, и Дима это знал.

Подобный случай в этой же окрестности произошел три года назад: связала ли между собой эти два исчезновения полиция – Дмитрий не знал. Возможно, что да. Но девочки этого возраста пропадали недалеко от того места и ранее, Дима не мог вспомнить, когда именно, но был уверен, что за последние три десятка лет в этом и других близлежащих районах было в общей сложности не менее десяти подобных случаев. Тела девочек так и не были обнаружены.

За спиной уже несколько секунд десятки машин издавали противный звук, сигнализирующий водителю впереди стоящей машины, что он вот-вот напросится на неприятности, если сейчас же не начнет движение. Дима отложил телефон, надавил на педаль газа и переместился на несколько десятков метров вперед, чтобы снова на какое-то время там застрять. Утренние пробки давно стали ежедневным ритуалом испытания на прочность нервных систем сотен тысяч человек.

В офис Дмитрий Сергеевич опоздал примерно на полчаса, что было крайней редкостью. Однако иногда он мог себе это позволить, ведь директору компании никто не сделает выговор за опоздание. Штат офисных сотрудников начислял в себе около тридцати человек, примерно столько же – на производстве. Еще десять лет назад, будучи еще молодым, но уже весьма успешным человеком, Дима основал небольшую компанию по изготовлению упаковок, однако уже за пять лет он смог достичь весьма внушительных успехов и выйти в десятку лидеров в этой области по всей стране. Его предприятие принимало заказы у крупных фирм, разрабатывало для них дизайн, подбирало материалы, изготавливало заказ весьма крупными тиражами. Все было налажено и работало, как часы, но Дмитрий Сергеевич приезжал в офис и лично вел большинство дел пять дней в неделю.

– Ваш кофе, – с улыбкой зашла в кабинет Наташа – его секретарь.

Шеф поблагодарил девушку, и она, как всегда, в ответ одарила его слишком милой улыбкой. Наталья работала здесь уже три месяца, два из которых, немного осмелев, то и дело пыталась закадрить молодого, весьма привлекательного и холостого начальника. Другие сотрудники лишь посмеивались с нее, зная, что ничего у этой девушки не выйдет – свою личную жизнь Дмитрий Сергеевич никогда не афишировал и уж тем более не заводил отношений на работе. К подбору сотрудников он подходил также весьма ответственно: в большинстве своем все, кто работал в его офисе, были люди семейные, при этом директор старался всячески поддерживать каждого, если в его семье случались какие-то проблемы, будь то тяжелая болезнь близкого родственника или помощь в организации летнего отдыха для ребенка.

Кто-то считал Дмитрия странным, кто-то объяснял его желание помочь другим некой компенсацией собственной совести за отсутствие своей семьи, но все сходились в одном мнении: их директор – это честный и ответственный человек.

Иногда, примерно один раз в два месяца, Дмитрий на неделю уезжал. На время его отсутствия все его обязанности выполнял его заместитель, зная, что в эти дни шефа беспокоить нельзя. Никто уже давно не задавался вопросом: чем занимается их директор в это время. В конце концов, он, как и любой другой человек, имеет право на личную жизнь.

О подобном отпуске он объявил и в этот раз.

– Меня не будет дней пять-семь, может – меньше, – сказал Дима Илье, своему заму.

– Да, без проблем, шеф, – ответил тот. – Я в курсе всех текущих договоров, встречи проведу сам. Не волнуйся, отдыхай, занимайся своими делами…

***

Матвею Демидовичу было уже за семьдесят. Он искренне надеялся прожить еще лет десять и лично испытать: что же такое смерть в глубокой старости. Но не сложилось. Началась война.

Когда в их деревню пришли немцы, Демидович не боялся. Он ждал. Многие в деревне знали Матвея, как старого, но сильного мужика, обладающего отменным здоровьем. Поговаривали, что до революции у Демидовича было немалое богатство, которое дед схоронил где-то в лесу, но правда ли то – никто точно не знал. До того, как немцы изрешетили тело Матвея Демидовича из пулемета, дед и сам успел двоих или троих из своего ружья пристрелить.

– Эх, не судьба мне, видать, своей смертью помереть… – пробормотал он перед кончиной.

Его, вместе с остальными убитыми жителями деревни, сгрузили в общую кучу. Дома немцы сожгли, женщин некоторых угнали с собой и ушли дальше…

На утро, когда началась гроза и пошел дождь, смывая кровь с горы околевших тел, под мертвым весом кто-то зашевелился. Немцы уже были далеко, а потому не могли видеть парня, что пробирался из-под тел людей, с которыми жил бок о бок в одной деревне. Долго потом копал он под дождем, весь с ног до головы в грязи был, но похоронил всех убитых в общей могиле. А затем отправился в лес вместе с лопатой, туда, где дед Матвей когда-то схрон сделал. Стоит заметить, что на самом деле схронов у Демидовича было несколько: на случай, если один найдут – второй припрятан. И так в разных местах…

Наконец, лопата угодила во что-то твердое. Это был сундук, в каких зажиточные помещики когда-то хранили свои вещи. Но одежды в нем не было. На половину сундук был заполнен золотыми и серебряными монетами и другими предметами, выполненными из этих металлов. В углу расположилась небольшая серебряная шкатулка, в которой хранилась всего одна золотая монетка. А поверх всего этого в кожаных чехлах лежало три охотничьих ножа разного размера. Чехлы, как и рукоятки кинжалов, наверняка были когда-то мастерски выполнены на заказ и стоили немало: изящные узоры и зазубрины сразу бросались в глаза. Именно ножи и были изъяты из схрона Матвея Демидовича – то, что может пригодиться одинокому молодому человеку в лесу, в котором можно встретить как дикого зверя, так и немца. Остальное же он не тронул, закрыл сундук и, закопав его, прикрыл то место ветвями деревьев, обломанными от ветра во время грозы.

Когда через некоторое время он встретил в лесу русских партизан, то представился Нуждиным Андреем, рассказал им о своей деревне, о том, что выжил один из всех, а затем и сам вступил в ряды партизан. Не одно фашистское горло за те годы было перерезано теми охотничьими ножами. Андрей прошел всю войну, а затем, выбрав благоприятное время, смог перепрятать все схроны, которые когда-то прикопал Матвей Демидович.

***

Тяжелое время было. Тяжелое и смутное. Русь тогда под ногами своими опору не чувствовала, ибо и земля сама содрогалась. Черные тучи накрывали землю русскую, порабощая города, убивая одних людей, иных – угоняя на чужбину, как скот. Простой люд знал, что уж лучше смерть, чем быть угнанным монголами далеко за пределы земли русской.

Все дома были сожжены вместе с людьми, в них заточенными. Девушек юных те нехристи губить не стали – с собой решили забрать. Детей лет от семи и выше также, дабы работать привыкали на новых хозяев в их земле.

Осматривая пепелище, один из душегубов услышал какой-то шум из-под пожарища. Расчистили они то место и обнаружили, что под домом был погреб, в котором сидел чудом выживший мужчина. Посмеялись от души, но вытащили бедолагу. Тот еще не был старым, да только уж больно исхудавшим и слабым.

– За что так с тобой? – спросил один из монголов, что знал русское наречие. Но парень не отвечал. Тогда привели к нему мальчонку лет двенадцати и спросили у него, кто это и за что его в погребе держали без еды и воды.

– Это Борислав, – ответил перепуганный парнишка. – Батька его ото всех схоронил, дабы не срамил себя и его пред людьми и Богом.

– Чем же он посрамил себя?

Мальчик лишь пожал плечами. Борислав стоял перед теми, кто только что сжег его дом и убили его родных, пускай те и держали его в погребе. Зла он на них за то не держал. Он понимал их и простил отца.

– Борислав, – протяжно сказал ему тот, что мог немного говорить по-русски, – свои от тебя отреклись, как же нам поступить с тобой?

Но Борислав с трудом держался на ногах. Глаза его впали, бледные скулы были обтянуты кожей, руки бессильно весели плетями.

– К утру сам подохнешь, – шепнул ему на ухо монгол, плюнул под ноги, громко рассмеялся и оставил стоять около пепелища.

Решено было до утра остаться недалеко от того места, где были сожжены дома, а на утро отправиться дальше собирать дань с несговорчивого русского народа. Но утром перед тем, как выйти в путь, отряд не досчитался двух человек. Искали их не менее часа и нашли: были те у самого леса, повисшие на толстых ветвях, и у обоих были перерезаны глотки и вспорото брюхо до самого верха. Ох, долго ругались и кричали бусурмане, проверяли окрестности. Только мальчик в клетке так загадочно улыбался, глядя на страх в глазах нехристей. Улыбался да сестренку белобрысую по головке гладил.

– Правду, значит, тятя про дядьку Борислава мамке говорил, – шепнул сестре мальчонка.

Никого и ничего отряд монгольский не нашел. Да только, сколько бы они дозорных не выставляли, а один-два бусурмана все одно на утро оказывались выпотрошенными.

Глава 2

Григорий

Григорий Николаевич мало общался с домашними, большинство дел предпочитал выполнять сам. Был барин крепким, статным, высоким и очень сильным. Между собой поговаривали все, что жениться бы ему надобно: вот, Андрей Петрович всю жизнь прожил один, и поместье отдавать племяннику пришлось. А были бы свои детки…

Да только новый барин, как и старый, редко усадьбу покидал. В город ездил сам, с собой никого не брал, гостей практически не звал, сам в гости особо не ходил. Но, как и дядюшка его, страсть, как любил охоту.

– Барин, как так-то? Почему сами? А ежели волки? А медведь? Задерут же… – причитали дворовые. – Не боитесь?

– Пусть зверь меня боится, – отшучивался Григорий Николаевич.

Собаки Андрея Петровича быстро привыкли к новому хозяину и во всем его слушали. И, сказать надобно, без добычи молодой барин никогда не возвращался: то косулю привезет, то оленя. И всегда уже освежеванного, выпотрошенного – бери да готовь!

– Дядюшке вашему в последнее время не так часто на охоте везло, – сказал Прокоп, забирая у барина кобылу. – Раньше всегда с добычей возвращался, а под конец несколько раз мимо выстреливал. Видать, зрение уже подводило, да здоровье… Барин брал меня с собой на свои последние вылазки. И, знаете, что странно?

– Что же? – спросил Григорий.

– Лекарь один в городе барину нашему сказал, чтобы хворь отступала, нужно у только что убиенного зверя печенку съесть. Прям так, пока еще кровь в ней. Вы уж простите, барин, что такое говорю вам…

– И что? Съел Андрей Петрович?

– Съел, прости, Господи, – Прокоп перекрестился. – Один раз съел при мне. Да, видать, не помогло ему… После того, как на охоту выезжали, он такого больше не чинил. Да и охота уже была не та… Слаб Андрей Петрович день ото дня. Нам виду не подавал, на людях был весел, хотел казаться в добром здравии, но сам – все больше у себя да в библиотеке… Одно дело – лежит да читает. Есть мало стал, аппетита, видать, совсем не было. И глаза тускнели день ото дня…

По прошествии полугода после того, как дядюшка его преставился, отбыл молодой барин в Москву. Сам поехал, никого с собой не брал, вещей много тоже не взял. Сказал, дела у него там важные, как сделает все, так назад и вернется. Но в его отсутствие наведался в усадьбу некий человек, что представился другом Григория Николаевича.

– Отбыл барин, – сказал гостю Прокоп. – В Москву. Дело у него там.

– Надолго?

– Кто ж знает… Может, на месяц, может, на два. Как дорога будет… Как дела все свои там сделает. А вы что ж это – и не знаете об отъезде-то?

Не доверял Прокоп барину заезжему. И Григорий Николаевич никогда о нем не говорил. Сколько в усадьбе жил – никогда друзья не наведывались к нему. А тут, как только барин отбыл, так и на тебе!

Уехал гость ни с чем, а утром бабы Прокопа, одеялом прикрытого, нашли в конюшне. Сперва подумали, что тот без барина решил к бутылке приложиться, а потом будить его стали – а он уже и околел. Закричали на весь двор, что духу было, весь дом сбежался. Стали мужики тело Прокопа поднимать, а голова у него назад закинулась – чуть не отпала. Бабы по новой кричать стали, когда увидели горло его перерезанное, а затем двое и вовсе чуть Богу душу не отдали: без сознания грохнулись, когда, откинув в сторону одеяло, которым было накрыто тело, мужики обнажили грудь несчастного, в которой зияла дыра – из нее было вырезано сердце. И сердца его так нигде и не нашли…

Вернулся Григорий Николаевич через месяц после отъезда. Недобрые вести его с порога встречали. Рассказали ему все, как было: и о барине странном, что другом хозяйским назвался, и о Прокопе несчастном, и о том, что гостя заезжего в смерти Прокопа винят.

– Слава Богу, – сказала одна из женщин, что служила при усадьбе, – вас, барин, дома не было… Он-то, Ирод тот, вас искал… Страшно представить, что было бы, если бы не уехали вы в Москву…

Да только Григорий так не думал, ибо знал, что, будь он в тот день в усадьбе, сейчас сидеть бы Прокопу на печи.

– Я снова должен отбыть, – сказал он на утро. – Ненадолго. Дня на два-на три. Ворота закройте, никого не впускайте. Ежели какой гость снова заявится, то смело отвечайте ему, что барин ваш дал строгий указ без него никому не открывать, даже пускай и сам царь-батюшка пожалует.

Не хотели дворовые барина своего отпускать, боялись за него, чуяли неладное. Но кто ж ему указ-то?

А Григорий собрался, словно на охоту: оделся в удобное, ружье взял с собой да пару ножей охотничьих редкой работы – от дядюшки ему достались. Ничего дворовым объяснять не стал, просил только не волноваться за него, выбрал крепкую кобылку и уехал.

Чуял он его, знал, что и тот его чует. Сперва думал Григорий, что обидчика в городе найдет, но понял, что из города след его уже простыл, хотя и наследил он знатно: пьянчугу одного загубил, женщину, что вызвалась напоить с дороги уставшего барина, да девчонку малолетнюю лет одиннадцати. Наследил и скрылся в лес дожидаться старого друга.

– Ну здрав будь, боярин, – смеясь крикнул он, когда заприметил приближающуюся к нему лошадь со всадником. – Каким судьбами в наших скромных владениях?

– Как смеешь приходить в мой дом? – суровым голосом, каким ни разу при домашних своих не говорил, спросил Григорий, спешиваясь.

– Хочу и прихожу, – продолжал улыбаться тот.

– Зачем я тебе, Владимир?

– А я уж думал, запамятовал ты, как звать меня… Ты живешь, словно царь! И усадьба своя, и крестьяне свои, и полная конюшня! Я сам видел, – он снова засмеялся. – Несправедливо, не думаешь?

– Каждый сам выбирает себе жизнь и сам вершит свою судьбу, – ответил Григорий. – Я строю свою, ты – свою. Я верю в то, что все зависит только от нас самих и от нашего выбора. Но ты не имел права заходить в мой дом и губить моих людей.

– Отчего же? – удивленно спросил Владимир. – Я – свободный человек! Захожу, куда хочу, беру то, что пожелаю… А тот мужик был со мной крайне не любезен.

– Уходи, и я забуду все, что ты здесь наворотил.

– А если не уйду? – Владимир хитро улыбнулся.

Григорий погладил лошадь, поцеловал ее, похлопал по шее, и та отбежала прочь. Владимир сидел на поваленном дереве рядом с догорающим костром. Подойдя к нему ближе, Григорий увидел за Владимиром связанного мальчишку подростка.

– Живой, – протяжно сказал Владимир, заметив, что Григорий пристально смотрит на мальчика. – Пока живой. Это мои припасы.

– Не многовато ли? – грозно спросил Григорий.

– Ты прав, мой друг! Как всегда – ты прав! Я просто обязан с тобой поделиться! Что ж это я? Ты ко мне в гости зашел, а я не встретил гостя, как подобает! Даже не угостил ничем! Ух, нехорошо, нехорошо… Простите меня, барин, великодушно…

С этими словами Владимир вытащил из сапога нож и уже направился к мальчику, который лежал без сознания, однако Григорий опередил его и уже через мгновение был вплотную рядом с Владимиром: тот и опомниться не успел, как в его грудь по самую резную рукоятку редкой работы вошел охотничий нож.

– Ты не смеешь, – прошипел он Григорию, отчаянно обхватывая его руки и пытаясь при том вонзить свой нож ему в спину.

– Еще как смею, – ответил Григорий и медленно пропорол грудину Владимира до самой шеи, – я же тоже свободный человек: прихожу, куда хочу, беру то, что пожелаю…

Когда мальчишка стал приходить в себя, первое, что он увидел, как какой-то человек огромным ножом отрезает голову другому человеку. Он пытался закричать, но не смог: во рту у него был кусок тряпки, что еще Владимир ему туда затолкал. Мальчишка стал извиваться на земле, пытаясь подняться, и Григорий это заметил.

– Не бойся, – сказал он спокойным, ровным и низким голосом, – я тебя не обижу. Ты помнишь, как этот человек, – он указал на уже отрезанную голову Владимира, лежащую рядом с его телом, – тебя похитил?

Мальчишка утвердительно закивал. Слезы и сопли текли по его лицу, грязь налипала на щеки. Рядом трещал костер, и языки пламени отражались в блестящих голубых глазах мальчика.