Угодный богу

Египет.

Три жреца стояли недвижно под строгим взором верховного. Двое из них были давними служителями Амона-Ра, но место убитого на прекрасный праздник долины Брохута теперь занимал молодой жрец Асахадон. Ночные сборы под сводами храма стали с некоторых пор обычным явлением, и жрецы не роптали, если Такенс вызывал их на совет, когда все люди Египта уже спали.

Амон тупо смотрел перед собой белыми глазами, выражающими совершенное безразличие к происходящему. Верховный жрец стоял к нему спиной и не мог видеть равнодушия своего покровителя. Жрецы, в свою очередь, не смели отвести взгляда от Такенса.

– Известно ли вам, слуги Амона-Ра, зачем я собрал вас? – наконец спросил верховный.

– Мы можем лишь догадываться, мудрый Такенс, – пролепетал тонкогубый жрец.

– Боги поручили мне сказать вам правду о великом фараоне Египта, о том, кто смеет нами управлять, кого своими руками мы водрузили на трон. Это не делает нам чести, потому что мальчишка, взращенный среди этих стен, живший взаперти и в постоянном страхе, на кого мы возлагали свои надежды – этот человек вдруг начинает бесчинствовать, словно потерявший разум нечестивец.

– Да, мы знаем это, мудрый Такенс, – пробормотали жрецы, опустив головы.

– Мы пытались объяснить его поведение, примириться с ним. Нам все казалось поправимым и временным, но окончательно спятил. Он зашел так далеко, что сегодня посягнул на волю Амона…

– Как, он выгнал из дворца эту девчонку? – вырвалось у жреца с надтреснутым голосом.

– И это правда? – на лице Асахадона отразился испуг.

– Нет! – с нотой плохо скрытого сожаления ответил верховный. – Он поступил иначе. Ах, эта крестьянка! Она, казалось, так наивна! Я говорил с ней однажды здесь…

– Когда? – немедленно спросил тонкогубый.

– Пару месяцев назад, – ответил верховный и Асахадон кивнул, подтверждая истину его слов. – В то утро она явилась одна, чтобы сделать подношения великому Амону. Я говорил с ней, выражая беспокойство за судьбу Египта. Но она увидела в моих словах совсем другое значение, в добрых намерениях – злой умысел, и она рассказала об этом фараону. Она, я убежден, наговорила на меня, добиваясь моего изгнания!

– Откуда ты знаешь об этом, о Такенс?

Верховный глубоко вздохнул и произнес, торжественно подняв вверх подбородок:

– Дело жречества гибнет. Такенс… ваш верховный служитель и правая рука фараона сегодня стал изгнанником двора.

– Что?! Что случилось? – заволновались жрецы.

– Я давно видел, как у нашего властителя растет недоверие ко мне. Он все меньше позволял мне, своему сановнику, участвовать в делах, все больше отдалял меня. А сегодня… – верховный перевел дух и внимательно прошелся глазами по лицам подопечных. – Сегодня я узнал, что у фараона новый сановник.

– А ты, о мудрый Та…

– Меня известили через слуг, что доступ во дворец отныне мне закрыт! – воскликнул верховный в исступлении.

Жрецы не знали, что сказать. Они сами были ошеломлены известием Такенса. Только Асахадон бесстрастно следил за происходящим.

– Да! – с горечью повторил верховный. – Фараон отстранил меня от своего трона, взяв сановником молодого номийского аристократа Хоремхеба.

– Чем же славен этот человек, которого фараон предпочел тебе, мудрейший? – спросил жрец с надтреснутым голосом.

– Он, да будет тебе известно, мудрый Куш, умен, образован, а главное, абсолютно предан своему господину. Он, как никто другой, подходит фараону.

– А как же с тобой, о мудрый Такенс? – осторожно спросил тонкогубый.

– Я пока еще верховный жрец Амона. И ни одному фараону не под силу отстранить меня от службы в храме, – гордо ответил Такенс. – А уж я сделаю все, чтобы нечестивец был отрезвлен и наказан.

– Кто? – словно не понимая, о чем речь, спросил молодой жрец.

– Амонхотеп! – медленно, сквозь зубы прошипел верховный. – Знаете ли вы его слабое место? Ведь у каждого человека есть слабости, даже если это фараон, – коварство блеснуло в глазах Такенса. – Молчите? Вы безмолвны? А я скажу вам! Слабость фараона заключена в этой девчонке, царице Нефру. Это его любовь к ней. В последние недели страсть разгорелась сильнее, потому что царица ждет ребенка.

– О боги! – в один голос воскликнули жрецы.

Асахадон вскинул на Такенса удивленный взгляд, но промолчал.

– Необходимо скомпрометировать царицу, – тихо произнес верховный. – Но это сделать нелегко, она почти не покидает резиденции.

– Да, уже два месяца она не посещала храм Амона, – подтвердил Куш.

От его слов лицо верховного озарилось вдохновением.

– Ты навел меня на мысль, мудрый Куш! – промолвил он, сгорая от нетерпения поделиться идеей. – Можно сообщить фараону, что его Нефру обманщица, а ребенка нажила с неким человеком, с которым встречалась здесь, под сводами храма.

– О Такенс! – наперебой заговорили жрецы. – Как можно порочить стены священного здания, оплота Амона, грязными наветами? Бог не сжалится над тобой, он будет разгневан кощунством, которое ты собираешься учинить!

– Вы глупы! – Дерзко рассмеялся им в глаза верховный. – Чтобы спасти все жречество, честью одного храма можно пожертвовать.

– Тогда объясни, с кем встречалась царица и правда ли это? – робко осведомился Куш.

– Я найду человека, готового выступить в этом скандале, – спокойно ответил Такенс.

– Но он рискует расстаться с жизнью.

– Он забудет об этом, когда мы предложим ему сокровища. Мало ли таких людей?

– Но как же наша честь? – Куш никак не мог успокоиться. – Как мы будем выглядеть в этой, пусть даже придуманной, истории? Неужели мы ничего не видели или сознательно потакали прихотям царицы?

– Я все учту, – ответил верховный. – Теперь слушайте, что вы расскажете фараону…

– Когда? – поспешно уточнил Куш.

– Как только я найду человека, способного выступить в этой истории, – ответил самодовольный Такенс.

Минуло несколько часов, в которые верховный жрец, коварный и искушенный в человеческих слабостях, не терял времени даром. Он без труда нашел в Уасете подходящего человека, способного за подходящую сумму на любое злодеяние и ложь; кого не страшили ни гнев богов, ни сама смерть, и подгадал наиболее подходящее время для исполнения дела, так неподобающего для сана верховного жреца Амона-Ра.

Среди ночи фараон Обеих Земель был разбужен новым сановником, статным и красивым аристократом лет на пять моложе его.

– О, повелитель, – обратился к нему Хоремхеб. – Группа жрецов ипет-исутского храма Амона-Ра хочет незамедлительно с тобой поговорить.

Фараон спал в павильоне, чтобы не тревожить сон царицы государственными делами, когда засиживался допоздна. Нефру он очень дорожил, особенно теперь, когда в ней пробуждалась новая жизнь, жизнь их ребенка.

Фараон поднялся и слуги одели его.

По знаку сановника вошли трое жрецов.

Они сразу же хотели говорить, но Амонхотеп сбил их с толку вопросом:

– У вас, о мудрые слуги Амона, какое-нибудь дело?

Жрецы слегка смешались; потом тонкогубый начал:

– О, божественный сын Амона, чей светлый лик освещает землю Египта и посылает плодородие и жизнь каждому существу…

– Что случилось, мудрый Куш? – обратился фараон к другому жрецу, а первый замер на полуслове:

– О, бессмертный! Мы здесь потому что должны сообщить своему повелителю о страшных злодеяниях, творящихся у него за спиной и о которых владыка не имеет представления! – поспешно проговорил Куш, боясь, что фараон прервет и его.

– Что случилось? – не теряя самообладания, вновь повторил Амонхотеп IV.

– О, божественный! Об этом мы можем говорить с тобой только наедине, – Куш скосил глаза в сторону Хоремхеба.

Фараон подал знак сановнику удалиться.

Когда тот вышел, Куш продолжил тоном заговорщика:

– О, божественный! Мы, жрецы Амона, покровителя Уасета, оказались вовлечены в страшную историю, которая касается тебя, о бессмертный!

– Я слушаю вас, – спокойно отвечал Амонхотеп IV, садясь на край ложа.

Куш продолжал:

– Ты знаешь о том, что царица часто посещала наш благословенный храм…

– Да.

– Ты знаешь, что там она приносила дары Амону, а затем некоторое время пребывала под крышей храма?

– Да.

– Она прославляла имя бога солнца, покровителя Уасета и Обеих Земель, ведь так?

– Да.

– И мы думали то же, но случай помог нам разобраться в истине.

– Что такое? – фараон внутренне напрягся, но ничем не выдал своего волнения.

– Царица часто просила оставить ее в одном из внутренних помещений храма, наедине с Амоном, как она говорила. И вот недавно мы узнали через достойного человека, который сейчас говорит с тобой, божественный. С кем она оставалась там.

– Что?! – в голосе фараона прозвучала угроза. – Говори!

– В тот момент я проходил мимо комнаты, где находилась царица, – лепетал Куш. – И мне лицом к лицу довелось столкнуться с мужчиной, выходящим от прекраснейшей.

– Что?! – пророкотал Амонхотеп так невозможно низко, что его голос был подобен раскату грома. – Что ты произнес?

– Я видел его. Этого мужчину, – продолжал Куш, холодея от мыслей о последствиях страшных слов, льющихся из его собственных уст. – Он был высокий молодой египтянин, с виду ремесленник, не аристократ. Увидев меня, он испугался, со всей силы толкнул меня. Я упал, а он пустился бежать прочь из храма. Спустя некоторое время вышла царица, как ни в чем не бывало. Я не подал вида, что знаю ее тайну, с непременным уважением проводил ее до носилок, и она покинула храм.

Фараон молчал.

Куш, воодушевленный таким обстоятельством, молвил:

– Мы не знаем, как давно продолжаются эти встречи. Но нас смущает, что царица начала просить об отдельном помещении около четырех месяцев назад, а последние два месяца не появляется в храме… Мы беспокоимся за честь нашего фараона и тем скорее поспешили сюда, узнав, что царица ждет ребенка.

– Что ты хочешь сказать, мудрый Куш? – ледяным тоном спросил Амонхотеп IV. – Я готов выслушать тебя.

Жрец, смутившись, отвечал:

– О, бессмертный властитель! Мы считаем своим священным долгом предупредить тебя об обмане со стороны царицы и о возможном ее коварстве в будущем, если она вздумает посадить на трон ребенка, нажитого с неизвестным человеком.

– Благодарю вас, достойнейшие! – спокойно отвечал фараон. – Я рад, что у меня такие преданные слуги. Вы сообщили мне то, чего не знает даже моя искусная полиция. Да и кто бы мог подумать, что хитроумная царица вздумает искать любовника в ипет-исутском храме! Коварная обманщица!

Куш потупил взор. Остальные жрецы последовали его примеру.

Амонхотеп IV пристально посмотрел на Куша и вдруг громовым голосом закричал:

– Зачем вы явились сюда среди ночи? Неужели ваша новость не могла подождать до утра?! – так же неожиданно он вернулся к нормальной речи. – Скажите, Куш, и ты, Салех, мои учителя, мои старшие братья, неужели вы сами верите в эту выдумку? Кто сочинит ее? Ты, Куш? О, нет, твоего робкого разума не хватит на такое! Это затея верховного жреца!

Ночные гости оцепенели.

– Вы думаете, я не узнаю во всей этой истории мудрейшего Такенса? Всего лишь вчера вечером он был отстранен от государственных дел, а спустя сутки уже придумал подлость, желая отомстить за нанесенную ему обиду! Скажите, почтенные братья мои, мог ли я и далее держать подле себя эту ядовитую змею?

Жрецы молчали.

– Но как вы, мудрецы Амона, позволили сделать из себя орудие лжи? Неужели вы растеряли свой хваленый ум, неужели стали трусливее ящерицы? – Амонхотеп IV переводил взгляд с одного жреца на другого и обратно, а молодого Асахадона будто не замечал. – Скажите же мне сейчас, что все сказанное вами – недостойная ложь; скажите, что эта история существует только в воображении Такенса.

– Нет, – твердо отвечали Куш и Салех. – Царица опозорила честь храма и твою честь и прощения ей быть не может!

– А где же ваша честь? – спросил Амонхотеп. – Была ли она у вас когда-нибудь? Неужели вы решили, что я поверю тому, что кто-то был способен проникнуть в храм мимо ваших неусыпных слуг? – фараон сделал паузу и добавил. – Простит ли вас тот самый бог, которому вы служите? Не терзает ли вас тревога за судьбу свою, ибо она может предстать самым удручающим образом?

– У нас есть доказательство: тот человек, он пойман! – сказал Куш.

– Я полагаю, верховный достаточно богат, чтобы нанимать безумцев, – ответил повелитель.

– Но он схвачен, этот человек, и может в любой момент предстать перед тобой, о божественный!

– Идите прочь! – рявкнул Амонхотеп IV. – И никогда впредь не появляйтесь там, где буду я. Иначе я не ручаюсь за сохранность ваших жизней.

Куш и Салех попятились к выходу.

Асахадон медлил.

– Чего тебе? – ни на кого не глядя, спросил фараон. – Я не желаю более слышать об этом!

Он старался вернуться к душевному равновесию.

– О, божественный Ваэнра! – сказал молодой жрец. – Ты прав, царица невиновна, – и вышел следом за жрецами.

Амонхотеп повернулся, чтобы увидеть говорившего, но тот уже успел скрыться, а на его месте стоял Хоремхеб.

– Иди спать, – устало указал ему фараон.

Тот молча кивнул и вышел.

Хеттское царство.

Потрепанная и уставшая в битвах армия Суппиллулиумы возвращалась в Хаттус с богатой добычей и пленными, которым суждено было стать рабами на хеттской земле… Воины сквернословили, делились военными подвигами и разнообразными байками, хвастались трофеями.

Суппиллулиума ехал во главе войска, а его племянник гарцевал на белой лошади вдоль сплошной вереницы передвигающихся солдат.

– Смотри, какой подарок я везу своей жене! – говорил один из воинов другому. – Этот перстень придется ей по вкусу. Я снял его с пальца красавицы. О, она не желала уступать мне его даром, поэтому пришлось заплатить… Я откупился от нее, чем мог, это было нелегко! Но у меня в этом богатый опыт!– он заржал похабным смехом, а его и без того кривой рот вовсе съехал набок.

Смеялись солдаты.

До племянника владыки, почитаемого среди воинов за принца и старшего сына царя, долетели обрывки смеха, где голос шутника явно преобладал над остальными. Всё передернулось в принце. Он направил лошадь на звук и вскоре нашел криворотого смешливого вояку, хваставшегося перстнем.

– Здравствуй, доблестный воин, – сказал Рабсун, преодолевая сопротивление внутри себя и вглядываясь в полузабытое лицо, измененное временем, жестоким опытом войны и распутной жизнью.

– Здравствуй, господин, – весело отвечал криворотый весельчак.

– Много ли золота везешь ты, победитель Митанни?

– Только это колечко.

– Жаль, маловато для такого прекрасного воина… – принц растянул губы в улыбку. – Но вкупе с золотым браслетом, что достался тебе пять лет тому назад от несчастной странницы, это целое состояние, – принц, не мигая, смотрел на криворотого, и тот сначала не понимал, о чем речь, а потом вдруг его озарила вспышка памяти.

Он издал вопль и бросился бежать, стараясь смешаться с группой солдат и рабов. Но царский племянник быстро догнал его на лошади и накинул на шею кнут. Криворотый сдавленно вопил, держась руками за удавку.

Принц выволок его из общего потока людей и, всё еще держа в петле, нагнулся к нему и спросил:

– Ты думал, я забыл то, что ты и твои друзья сделали с моей матерью, хеттской царицей и вдовой фараона Египта? Можно потерять рассудок, но зло забыть нельзя!

Глаза криворотого от ужаса полезли из орбит.

– Ты вспомнил ее? Вспомнил, как она была красива и молода? А сколько тебе тогда было лет?

– Пощади меня, господин! – прошептали губы несчастного, он задыхался.

– Нет! – ответил Рабсун твердо. – Для таких пощады не бывает. Есть расплата!

И он пустил коня вскачь.

Криворотый бежал за ним, ноги его не успевали, потом он споткнулся и проехал на животе, держась руками у горла, а после небольшой остановки, которую Рабсун сделал намеренно, чтобы жертва смогла приподняться, некоторое расстояние тащился буквально на весу, волочась ногами по земле. Наконец Рабсун решил, что игра затянулась, и внезапно остановил лошадь. Он схватил врага одной рукой за волосы, а другой, держа петлю, с силой повернул его голову на себя. В позвоночнике криворотого что-то громко хрустнуло, и тело обмякло. Рабсун с брезгливостью освободил петлю и оттолкнул от себя врага. Тот, казалось, еще дышал. Тогда принц заставил коня потоптаться на теле и только после этого оставил криворотого, всего в крови, лежать под солнцепеком в безводной степи.

– Ты убил воина? – спокойно спросил Суппиллулиума, когда племянник поравнялся с его носилками.

– Я убил врага, – с яростью ответил Рабсун. – Он умертвил мою мать.

Царь хеттов задумался. Сколько же было ненависти и непрощения у шестнадцатилетнего юноши, если он так жестоко своими руками уничтожил того, кого считал врагом! Какая грозная память у этого мальчика!

– Наверное, я недооценивал тебя, – сказал, наконец, владыка и, сняв с пальца большой перстень с крупным рубином, бросил его в руки Рабсуна.

Тот поймал украшение на лету и с видом победителя надел на средний палец правой руки. Кольцо, украшенное кровавым камнем, пришлось как раз впору.

Египет.

В эту ночь верховный жрец Такенс не смыкал глаз. Среди жертвенных факелов храма Амона ждал он возвращения своих собратьев. И пришли они к нему растерянные и раздосадованные, и жаловались мудрому Такенсу на гнев властелина Обеих Земель, грозящего им немилостью.

– Нас предали! – восклицали они. – Асахадон нас предал!

Увидев страх в их глазах, верховный рассвирепел:

– Проклятый мальчишка! Как смел он замахнуться на священных служителей своего бога!

– Теперь мы не можем показаться на глаза фараону, – беспомощно бормотали Салех и Куш, робко поглядывая на Такенса. – О, мудрейший, куда нам деваться? Мы вне закона! Где искать защиты от царского гнева?

– Верьте мне! – покрывая их лепет, провозгласил верховный. – Фараон будет усмирен, – и торжественно добавил. – Я знаю, что теперь нужно делать, – глаза его горели ненавистью.

Нижний Египет.

Сон Маабитури был похож на большинство детских снов: она летала над дельтой Хапи, как маленькая мушка, садилась на головы распустившихся лотосов и трогала их руками. Над ней в радужном нимбе вставало солнце, а рядом с ним блистали звезды. И вдруг она увидела очень богатые залы, дворцы, утопающие в зелени сада; все покрывала ночная тьма, но Мааби видела отчетливо каждый предмет и любовалась прекрасными постройками. Спокойный тихий сад дремал, окруженный надежным каменным забором. Все внушало умиротворение.

Но вдруг, словно упавший с неба камень, среди деревьев возник высокий человек в черной накидке. Мааби увидела очень близко с собой его свирепое лицо со щеками, изборожденными двумя глубокими морщинами, и руку, сжимающую кинжал. Мааби вскрикнула и в испуге зажала рот руками, но злодей ее не слышал: он, вглядываясь в темноту, пробирался по дорожкам к прекрасному дворцу. Мааби опередила его, влетев через открытое окно в комнату, где среди чудесных роз на ложе спала женщина, такая прекрасная, какую можно увидеть только во сне. Она была так же беззащитна, сколь и прекрасна. Почему-то Мааби понимала, что именно ей грозит опасность.

– Проснись, – зашептала она на ухо спящей. – Проснись же, тебя хотят убить!

Но женщина не просыпалась. Мааби видела, что злодей уже близко, в полутора-двух плефрах от дворца; ему мешала темнота, он двигался медленно и осторожно, но неумолимо приближался.

Мааби смотрела на спящую и в смятении не знала, как ее спасти.

– Кто поможет мне? – в отчаянии вырвалось у девочки. – Кто сделает это?!

И тут она почувствовала, как вылетает из дворца и несется в глубину сада, к высокому роскошному павильону. Она прошла сквозь стены, поросшие густым плющом, и оказалась в огромной комнате, где спал долговязый нескладный мужчина.

Мааби сразу узнала фараона.

– Да, я его помню, – сказала она, обращаясь неизвестно к кому. – Ты говорил о нем и показывал мне его. Я попробую, – добавила она и приблизилась к лежащему:

– О фараон! Проснись! Амонхотеп, встань!

Мужчина спал. Девочка попробовала еще раз разбудить его. И опять ничего не получилось.

– Ну почему ты меня не слышишь?! – в исступлении закричала она. – Смотри!!!

Египет. Резиденция фараона.

После посещения жрецов Амонхотеп IV долго не мог успокоиться. Он решил не тревожить Нефру среди ночи и остался спать в павильоне. Мало-помалу гнев его проходил и сны, путанные и бессвязные, уже начинали роиться в его голове, как вдруг он словно наяву увидел спящую у себя в комнате Нефру.

– Амонхотеп! Ей грозит опасность! – услышал он в собственной голове. – Смотри, Амонхотеп!

Он увидел свою комнату в павильоне, факел, одиноко горящий у входа, и заснувших слуг.

– Открой глаза, Амонхотеп! – властно приказал тот же голос, принадлежащий ребенку.

Повинуясь, фараон открыл глаза, но картина не изменилась, словно он смотрел сквозь веки, сделавшиеся прозрачными.

От этого увиденное во сне представилось таким реальным, что фараон незамедлительно позвал слуг, велел поднять стражу и прочесать все в саду, ища злоумышленника.

– Зачем это тебе, о божественный? – прежде чем исполнить волю фараона, спросил Хоремхеб. – Тебе приснился плохой сон?

– Да, мой сановник, – сдержанно ответил Амонхотеп IV. – Это только сон. Но я хочу проверить, как охраняют меня мои стража и полиция.

– Сад будет прочесан, – поклонился ему Хоремхеб.

Человека в накидке схватили в тот момент, когда он влезал в окно спальни царицы. Он был силен, отчаянно отбивался, порезал троих охранников, прикончил случайно оказавшегося рядом раба и хотел бежать, но подоспевшая на подмогу стража все же поймала его.

Нефру проснулась от шума за окном, выглянула в сад и, ничего не понимая, смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами.

Такой ее и видела Мааби, счастливо улыбаясь во сне. Рядом с ней в душной тесноте грязной хижины все спали. Не было на месте только старика Хануахета. Он в это время шел при свете звезд, прямой, как его палка. И двигался навстречу Хонсу, чей час еще не настал.