Завтра – это когда?

В комнате я удивленно огляделась:

– Как у тебя здорово!

– В прошлом году капитальный ремонт делала, так заодно и мебель поменяла. Пойдем завтракать.

На плите уже кипел чайник.

Она повела меня на кухню по квартире, в которой я прожила полжизни и которую сейчас не могла узнать. Я с готовностью ахала во всех положенных местах, ни минуты не покривив душой.

– А где все?

– Славка у себя, Михаил у Димки – с машиной что-то. Ты же не знаешь: мы им по квартире купили, каждому по двухкомнатной, и по машине, тоже каждому. Да ты ешь.

Честно говоря, после октябрьского разговора я представляла себе их жизнь несколько иначе, и, сидя за столом, заставленным всякой всячиной, даже растерялась.

– Тебе кофе или чай?

– Лучше кофе, я в самолете совсем не спала, боюсь, к похоронам развезет.

– Тогда лучше чай, ты приляг в материной комнате, похороны только в два. А наговориться мы успеем, ты ведь на девять дней останешься, да?

Я кивнула. Сестра была старше меня на восемь лет и всегда верховодила.

– Похороны из больницы?

– Не сюда же было везти. А ты откуда хоронила?

– Я урну с собой привезла, думала, устроить всех в одной ограде будет правильно.

– Пожалуй, да. Только не сейчас, позднее, когда памятник ставить будем. Там еще куча бумаг потребуется.

– Я все подготовила.

– Молодец, какая предусмотрительная, на тебя и не подумаешь. Ой, да ты уже хороша. Пойдем.

Я покорно поплелась за нею и отключилась, едва коснувшись подушки. Потом были похороны – никого из знакомых, только мы впятером да похоронная команда. Вернувшись с кладбища, сели за стол; после первой рюмки меня повело, я пыталась есть, но в конце концов вышла на кухню и заплакала. Вскоре туда же зашел покурить Славик, мой старший племянник.

– Что это ты, теть Рит? Жалко, конечно, но что поделаешь.

– Как же так, Славик, как же так? – повторяла я в отчаянии. – Ни Фроловых, ни Елисеевых, ни Дорогиных? Они что, одичали? Ведь столько лет вместе, на одном заводе – и никого… Тебе пока не понять…

Он щелкнул зажигалкой, затянулся:

– А-а, так это мать никому не сказала. А то набежит всяких на дармовщину: теперь народ не промах.

От неожиданности у меня даже слезы кончились; Славка стоял передо мной спокойный и уверенный, и я растерянно пробормотала:

– Ну, если так, тогда что же… Тогда ладно…

Он снисходительно похлопал меня по плечу:

– Все там будем. Живи, пока живется, – загасил сигарету, приобнял меня и повел обратно к столу.

В тот вечер я сделала много открытий: оказывается, Ольга уже почти семь лет занималась торговлей брюками и регулярно летала в Китай – контролировала их производство.

– Вот так, считай, челноком. Думаешь, легко?

– Что ты, я понимаю, но как же ты одна?

– Мои лбы крутятся с запчастями, у них вроде хорошо пошло. А кто бы подумал, что из Мишани такой помощник получится? Везет пока. Перед самым кризисом думали даже магазин расширить, да слава богу не успели. Сейчас дела выправляются помаленьку, держимся. Видишь, как страна пуп надрывает, не то что вы там, в Москве.

– Я тоже работаю.

– Конечно, бумажки справа налево перекладывать – к вечеру так руки ломит!

Славка с Димкой засмеялись. Это было несправедливо, но я смолчала: поминки не самое подходящее место для выяснения отношений.

– Эх, – сказал Михаил, – не видать мне больше тещиных котлет. Как она их готовила, какой подлив!

– А пироги! – вздохнул Димка. – С грибами, со щавелем, с капустой!

– Пока я могу готовить. Вы на работе, а мне что делать?

Ольга обрадовалась:

– Так я их на тебя оставлю, а то мне в воскресенье лететь.

На том и порешили.

С утра мы с сестрой отправились на рынок, она набила полные сумки, Славик на «фольксвагене» отвез нас домой, и я встала к плите. Оля хотела помочь мне чистить картошку, но я запротестовала:

– Нет, хочу прикинуть, сколько времени на это уходит, я раньше для такой гвардии не готовила. Сядь лучше, поговорим. Слушай, как ты решилась этим делом заняться? Я бы побоялась.

– Жалею теперь, что раньше не начала. Хотела, да отец на стену полез: и думать не смей, зачем мы тебя учили – все в таком духе. Ты же его помнишь: слова поперек не скажи, тридцать лет на своем заводе командовал, так и разговаривать по-людски разучился – одни распоряжения да разносы.

Что-что, а это я помнила.

Ольга горько усмехнулась:

– Я и человеком-то себя почувствовала только после его смерти, стыдно сказать, но это так. Он ведь дохнуть самостоятельно не давал. А уж как его раздражал Мишка! Да и дети иногда. Мы здесь все на цыпочках ходили.

– А отделиться?

– Шутишь! Он ни за что не хотел эти сто квадратов делить: «Так государство оценило мою работу, попробуйте сами того же добиться!». А кто нам сегодня что-нибудь даст! Те времена давно прошли. Можно было купить, так ведь он копейки не хотел дать, требовал, чтобы мы на свои покупали, а с каких щей? Зарплаты у нас с Мишкой были копеечные, и то считай все на еду отдавали, как он требовал.

– Вы платили за еду? У него же была такая зарплата…

– А то!