Книга 1. Без названия

– Здравствуй, – ответил он, поднимаясь из-за стола.

Даша медленно, стараясь не оступиться, подошла к столу, также медленно положила на стол коробочку с кольцом.

– Вот, – не совсем уверенно прошептала она.

Юли внимательно следил за её движениями. Когда увидел коробку из-под кольца, захотел придушить девчонку, но сдержался, даже руки в карманы всунул.

– Это твой ответ? – как можно спокойнее спросил он.

– Да. То есть, нет, – запуталась Даша. – Я хотела сказать, чтобы…

Даша открыла футляр, достала оттуда кольцо, протянула его Юли. Он, наконец, понял, чего хотела девушка: чтобы надел кольцо. Оно оказалось впору. Юли обнял невесту, но та как-то сразу замкнулась, опустила голову, напряглась. Книг не любила, в любовь не верила, а позволила втянуть себя в самую что ни наесть тривиальную сцену. Еще добавить пару слезинок, еле слышный, но прочувственный вздох и обморок. Ну, не пошлятина ли?

– И как прикажешь тебя целовать? – Юли смотрел на её голову сверху вниз.

Даша, словно очнувшись, соображала, что делать. Придумала.

– Пожалуйста, – она отстранилась от мужчины, подставляя для поцелуя щёку.

Юли оторопел от такой выходки: издевается или не понимает. Он, прищурившись, посмотрел на девушку, ещё больше отстранил от себя, затем спокойно, даже равнодушно, сказал:

– Нет, спасибо. Можете оставить свою щёку себе.

Даша вспыхнула в негодовании, но промолчала. Юли отошёл от неё, взял сигарету, закурил:

– Можешь идти.

– Что? – пришла Дашина очередь удивляться.

– Кстати, Дарья Дмитриевна, буду весьма признателен, если к лету вы научитесь обходиться без памперсов.

Дура, дурочка, дурища, дурында, как говорит Оля, подруга, а также дурнушка, дурнота, дурной тон, дурь несусветная (это уже из лексикона матери). Что же еще? Дура в квадрате, дура в кубе, просто дура – теорема доказана. Даша придумывала слова, характеризующие ее поведение и состояние в последние несколько дней. Нет, невообразимо… А ее считают самой разумной в семье. Разутый человек, раздетый человек, разумный – из того же ряда, то есть без обуви, без одежды, без ума. Так оно и есть. Ни один человек, находящийся в здравом уме и памяти, не сделал бы того, что сделала она: согласиться на его предложение. И главное – чего она ожидала: что он кинется к ее ногам с пылкими объяснениями в любви, что подхватит на руки и станет кружить в вихре вальса, потеряет дар речи и хлопнется в обморок? Ага, как же, разбежалась… «Можете оставить свою щеку себе» и сигарета в зубах. Так он еще и курит, к тому же. Почему она раньше не обращала на это внимание. Как же после сигарет целоваться? А если ему вздумается в кровати дымить? В фильмах обычно так и происходит. Фу, отвратительно! Она не переносит запах табака.

Если бы кто-нибудь из семьи, такой большой иногда, когда, например, садятся за стол или укладываются вечером спать (ей вот приходилось спать с Аленкой), подсказал, намекнул, глазом моргнул. Нет. Словно в рот воды набрали. Причем все одновременно, даже Аленка, хотя она и так не разговаривает. Ладно, ребенок не в счет. Братья – мальчишки. Понятно, у них одно на уме – оказаться поближе к полигону, а тут такая возможность замелькала на горизонте. Папа … увлекся беседами, впервые за столько лет… Бабушка… видно, в сговоре с бабой Верой, что-то уж усиленно шепчутся одуванчики последние дни. При ее появлении обе старушки изображают самый невинный, на их взгляд, вид, точь-точь как их кот Василий, когда он лишает семью котлет или сметаны. Но мама, мамочка… А что мама? Она тоже живой человек, женщина, состарившаяся раньше времени, бросившая карьеру, пытается жить по совести. Однако совестью сыт не будешь, и за любовь медаль не дадут. Вон нас сколько. А впереди ничего. Хоть дочь будет пристроена…

Вечером того же дня Юли пришёл в гости к соседям. Его проводили в зал, где, в том числе, находилась и Даша, злая на себя за слабоволие – не хватило сил отказать. Он разговаривал с Дмитрием Николаевичем, потом подсел к Алёнке, которая пыталась рисовать. Даша старалась показать, что в упор не замечает Юли. Его это веселило. Он взял у Алёнки простой карандаш, альбомный лист, подложил под него какую-то книгу и, делая вид, что ему до лампочки и Даша с уроками (которые почему-то сегодня никак не запоминались), и Алёнка (она старалась не смотреть в его сторону – на самом деле косила глаза на рисунок), начал делать набросок быстрыми и ловкими движениями. Когда закончил, молча протянул лист Алёнке: на нём была изображена сидящая за столом Даша. Девочка подошла к сестре и протянула рисунок. Даша посмотрела на Юли, но ничего не сказала. Он лишь пожал плечами.

Время шло неумолимо быстро. Юли летал за границу (по делам), строил полигон. По отношению к местным был строг, требователен, даже резок. Его побаивались, если не сказать боялись. Ни с кем из местных, как того не хотели последние, в более-менее неофициальные отношения не вступал: на заседаниях не шутил, на предложения отобедать (отужинать) отвечал резким отказом, как и на другие приглашения. В армии тоже заметили перемены, случившиеся с командующим: балагур, гуляка, распутник, просто свой парень стал каким-то не таким. Нет, не чужим, но не таким. Глеб смекнул, что речь идёт о женщине, но, хоть убей, не понимал, о какой. Юли точно не бывал последние полгода в женском обществе.

К Даше Юли приходил редко. А когда приходил, то больше беседовал с Дмитрием Николаевичем о… О чём могут беседовать двое умных мужчин? Да обо всём. Иногда Юли приносил бутылочку лёгкого вина. Ирина Владиславовна качала головой, но не ругалась за это. Она не понимала, что у них с Дашей может быть общего и что вообще у них будет. И будет ли? С Дашей Юли почти не разговаривал, если не считать дежурных фраз. Ирина как-то спросила у мужа:

– Мить, что за человек этот военный?

– А что тебе непонятно? – Дмитрий Николаевич отложил в сторону журнал. Он уже лежал в постели.

– Странный он какой-то, – Ирина расчёсывала волосы перед зеркалом.

– Он не странный, – Дмитрий Николаевич разглядывал женское тело сквозь прозрачную ночную рубашку, – любит Дашу. Очень любит. А она, похоже, нет, и не понимает его любви. Он боится её непонимания, потому что знает, что такое любовь, потому что уже любил.

– Любил? – Ирина подошла к кровати.

– Он вдовец, Ира.

– А дети?

– Нет. Он один. Слушай, пусть они сами разбираются. Иди лучше сюда. Ты так аппетитно выглядишь.

– Митя…

Вечером Юли и Дмитрий Николаевич что-то бурно обсуждали, глядя не то в альбом, не то в журнал. Они сидели одни в передней комнате и время от времени начинали спорить. Даше это порядком надоело. Мало того, что командующий не проявляет к ней никакого интереса, обычного уважения, а проводит всё своё время с отцом, он мешает писать сочинение.

– Пап, – Даша вышла из зала, – обязательно так шуметь?

– А что, мы мешаем? – Дмитрий Николаевич посмотрел на негодующую дочь.

– Мешаете? Да нет, самую малость, – съязвила Даша. – От вашего шума скоро перепонки лопнут…

– Ну, уж прям так и лопнут? – засмеялся Юли, в упор разглядывая девушку. – Лучше помоги нам. Тебе что больше нравится, – тут Юли задумался, посмотрел на Дмитрия Николаевича, подмигнул, – большое, просторное, с раздольем или маленькое?..

– Что большое и что маленькое? – не поняла Даша, но почему-то начала краснеть.

– Ну, что-что? – Юли развёл руками, странно посмотрев на Дашу. – Каждый думает в силу своей испорченности. Я вот, например, не краснею.

Дмитрий Николаевич сначала тихо, а потом громче засмеялся. Юли улыбался и смотрел в чертежи.

– Так, хватит: большое – маленькое, – прекратила смех вошедшая в комнату Ирина Владиславовна. – Давайте ужинать. Убирайте всё со стола.

– Ирина Владиславовна, – перебил её Юли. – Вопрос жизни и смерти. Мы даже пари заключили: большое или маленькое.

– Что именно?

– А… – Дмитрий Николаевич сделал какой-то неопределённый жест. – Так, вообще. Если говорить об отвлечённой материи.

– Если говорить об отвлечённых материях, Митя, то у тебя большие проблемы с маленькими мозгами, – строго ответила Ирина Владиславовна.

А спорили они не об отвлечённых материях, а о вполне земном. Юли хотел построить дом. Здесь, в селе. Дмитрий Николаевич рассказал ему о Даше, всё рассказал: детстве, друзьях, увлечениях, мечтах.

Дмитрий Николаевич Телешов, инженер по образованию, с 19… жил в городе Н-ке. В 19… у него родилась дочь, которую назвали Дашей. Он работал на атомной станции вместе с женой Ириной Владиславовной, в девичестве Толстой. В их жизни, казалось, ничто не предвещало бед и невзгод. Они любили друг друга, очень хотели иметь детей. Это долго не получалось. Обожали дочку, долгожданную, единственную. В доме был достаток. Ирина поступила в аспирантуру, хотела заняться научной работой. Но наступил 19.. год.

Дмитрий Николаевич сам вызвался ехать в Чернобыль сразу, как узнал об аварии. Он не верил ни единому слову, что всё под контролем. Он был главным инженером такой же станции и понимал, какую мощь хранит в себе реактор. Вот он апокалипсис! Спустя годы напишут первую правду и о жертвах, и об угрозе, и о … Но это будет спустя годы. А пока он делал то, что умел лучше всего: работал. Не спал ночами, не проходил до конца дезинфекцию. Спешил. Там люди. А облако, словно чума, накрывало целые города, страны.

Вернулся из командировки домой и за считанные недели поседел. И всё. Прежняя жизнь закончилась. Начались бесконечные хождения по больницам, одно обследование сменялось другим. Менялись лица в белых халатах, менялась должность на работе, менялось отношение друзей, бывших и ещё оставшихся, инвалидность, машина, квартира, место жительства. Просил Ирину с дочкой оставить его – не получилось. Пришлось вернуться на свою родину, в дом, из которого когда-то уходил служить в ракетные войска, к матери.

Мать долго плакала, ходила в церковь, молилась за здоровье сына, ставила свечки всем святым угодникам. Болезнь отпустила. Ирина устроилась няней в детский садик, Даша пошла в школу. Митя с интересом следил за переменами в стране, но уже не реагировал на них так, как несколько лет назад, лишь качал головой. Его, в принципе, всё бы устроило, но переживал из-за несостоявшейся карьеры Ирины. Она же смеялась: «Ты посмотри, что с людьми происходит. Меня бы всё равно акулы съели. А продавать мозги – лучше уж коров пасти». И шла пасти коров (пастуха в то лето не было в селе – стерегли скотину по очереди, дворами). А корова, ох, как нужна была для Мити. Мать по ночам закрывала подушкой лицо и тихо плакала. Ирина нет.

Плакала мать, когда хоронила сына Сергея, погибшего на подводной лодке в августе 20… Сноха Надя, разрешившись от бремени, умерла, оставив двух сыновей, дочку Алёну 3 лет и новорождённую. Ребёнок был недоношенным, не прожил и двух суток. Детей забрали Митя с Ириной. С мальчишками было проще. Митя нашёл нужные слова. А Алёна замолчала. Забивалась по ночам в угол комнаты и тихо скулила, как выброшенный и ненужный зверёк. Решили показать врачам – приговор неутешительный. Кропя внучку святой водой, горько плакала мать за своих сыновей, их неудавшуюся жизнь. Неудавшуюся, короткую?! А может, и нет. Митя ни разу за эти годы не жалел о том, что забрал детей брата. Он не мог поступить иначе.

Даша. Она была очень ранимой и в то же время сильной девочкой. Никогда не плакала. Как-то Ирина сказала ей: «Стоит заплакать однажды – будешь плакать постоянно. Жизнь – такая подлость, что либо она тебя, либо ты её. Вот так. Никогда не смей показывать свои слабости. Люди не прощают их, а запоминают и в следующий раз стараются использовать их в своих целях». Даша запомнила эти слова на всю жизнь.