Книга 3. Без названия

Маша кивнула.

– Тогда доброе утро.

Она снова кивнула и собралась исчезнуть из маленького чулана, но все-таки спросила.

– Что тебе приснилось, раз слетел с дивана?

– Ты.

Маша в недоумении уставилась на мужчину.

– Мы были вместе, – скупо уточнил Артем.

Из скупого пояснения не очень разумная девушка не поняла ни слова, поэтому все также смотрела недоумевающим взглядом. Где они были вместе? Артем подошел к ней вплотную, взял за плечи – его подбородок касался ее лба.

– Мы любили друг друга, – прошептал мужчина, втягивая в себя запах женских волос.

Она замерла, он тоже. Хорошо стоять с закрытыми глазами около теплой печки, вдыхать аромат близкого человека. И не важно, что за окном бушует непогода. Мир, может, и рушится, но он там, а они здесь и сейчас…

– У тебя красивые волосы, – мужчина нарушил тишину.

– Обычные.

Маша по-прежнему стояла не шевелясь.

– Прости, – Артем выпустил ее плечи и отстранился. – Я тороплю события. Прости, если напугал.

– Нет, не напугал, – Маша покраснела, пытаясь найти подходящие слова, но они не находились.

Как расскажешь в нескольких словах о своей неудачной жизни. Когда-то юной соплячкой, она думала, что самая красивая, что самая умная – нос воротила ото всего, что не по ней. В школе дружила не с кем-то, а с самым завидным женихом, только он уехал, не попрощавшись, зато ославил ее на всю Ивановскую и это несмотря на то, что ничего не было: потому и ославил. Поехала поступать не куда-то, а в столицу, наивно полагая, что муж сестры устроит в университет, где преподавал сам. На предложение Иогана подготовить к поступлению громко фыркнула и так же громко хлопнула дверью, обидевшись на сестру. В университет, разумеется, провалилась с недобором не двух-трех баллов, а намного-намного больше. Поджав хвост и опустив нос, вернулась домой.

Устроилась в больницу санитаркой, как по наивности казалось, на год – по жизни – на годы. Если бы не Владимир Иванович, главный врач больницы, неизвестно, как бы вообще сложилась ее непутевая жизнь. Владимир Иванович был другом отца, хорошим другом, не на словах – на деле. Отца Маша не помнила: он погиб, а мама не простила его.

Владимир Иванович не осуждал Клавдию, мать Маши, потому что любила она Димку без памяти, поэтому никак не могла ни простить его гибели, ни оправиться после. Пробовала найти замену Димке, да разве такого заменишь, пробовала утопить горе в вине – горе через край, вот и махнула рукой на девчонок. Катя, уехав из дома, нашла приют, а вот Маше не повезло.

Репутация матери бумерангом ударила по беззащитной девчонке, такой доброй, что в доброте забывала о себе. Всех-то ей жалко. Как можно отказаться от родного ребенка? Владимир Иванович качал головой: мир жесток, Машутка, и он тебя раздавит, но девушка не слушала. Отказаться от ребенка! Он же не виноват. Он не просил, чтобы его приводили в этот мир. Если мир жесток, то как беззащитное дитя, без матери, без отца, сможет в нем выжить? Несправедливо! Не бывать этому. Университет? Да Бог с ним, с университетом. Вы посмотрите, как он улыбается, а как тянется! Вот он вырастет и поступит в университет, а она… ничего… нянечкой побудет: университеты многие заканчивают, а вот нянечек вечно не хватает. Качал головой Владимир Иванович: Димким характер. Всем хочет помочь за одним исключением – себе.

Когда Маша усыновила Димку, с матерью случился первый инфаркт. Снова Владимир Иванович: лечение помогло Клавдии, но теперь жить предстояло в строгих ограничениях, а жить-то она как раз не хотела. Владимир Иванович в последний вечер перед выпиской Клавдии долго беседовал с ней. Может, пора о девчонках подумать? Где Катя? Что с ней? А Маша – простая душа? Клавдия не спорила, но и не соглашалась. Владимир Иванович понял это по глазам: ушел, а ее оставил в этом подлом мире… пусть бы в Ад, лишь бы с ним…

Когда речь зашла о Вовке, Владимир Иванович и слышать ничего не хотел. Решила стать Матерью Терезой? Со всего мира будешь втихаря усыновлять и выдавать за своих брошенных детей? Что значит, не поможете, выкраду?! Ну, знаешь! Своих-то когда собираешься родить? Они и есть свои! Замечательно! Мать больная на руках, тетка с дядькой уже умерли, сестра неизвестно где. Маша, трудно быть одной… Не одна – с детьми… Владимир Иванович сдался.

Последний год, когда Клавдия оказалась лежачей после инсульта, сам взялся за поиски родственников Маши. Даже попросил записную книжку матери. Маша, пожав плечами, принесла и отдала – нет там ничего, только знакомые мамы. Владимир Иванович убедился в этом сам – знакомые мужчины. Лишь один телефон недоступен. Не утерпел, задействовал связи – абонент больше не пользуется этим номером. Чей номер-то? Екатерины Дмитриевны Бланки. Спросил на следующий день Машу номер Кати. Так он недоступен, наверное, симку поменяла – вот и весь сказ. Ну, а двоюродные братья? Так не знает она их телефоны, они вовсе не общались после смерти папы, а она и папу не помнит…

Владимир Иванович развел руками: что же делать? В день смерти Клавдии позвонили с номера Кати, но звонил мужчина. Кто разыскивает Екатерину Дмитриевну и по какому вопросу. Владимир Иванович сообщил о смерти Клавдии. В ответ длительная тишина. Он уже подумал, что скинули – ошибся. Когда похороны? Он… не знает. Там Машка одна… Его перебили, не извинившись: понятно и отключились. Владимир Иванович смотрел на потухший экран своего телефона. Ну, и как это прикажете понимать?!

Он же не был знаком с Ритусом Бланки. Звонил Владимиру Ивановичу именно он, потому что ему передали, что кто-то интересуется старым номером Кати. Через два часа Ритус стоял около дома Маши. Он организовал похороны, узнал, что теперь, скорее всего, Машу лишат родительских прав, потому что… ну, не умеет она разговаривать с нужными людьми, как нужно, да и кто они, эти нужные люди, тоже не очень понимает. По своей глупости подала бумаги как малоимущая, так к ней проверка нагрянула. Мать-одиночка, дети часто болеют, так у них врожденные болячки. Антошке операцию сделали, а вот Димке пока никак… еще мама лежачая. Проверка нагрянула, когда Маша после ночной смены приехала, только-только мать начала обихаживать… В общем, тетенька выскочила из дома с зажатым носом: дети в условиях антисанитарии. У них чисто, пусть не все есть, но что есть… Маша от усталости покачнулась, хорошо, Ритус стул подставил. Его вина: недосмотрел. Одним «прости» не обойтись. Замужество? Какое замужество? А, ее? Маша устало улыбнулась. Кому она нужна? И махнула рукой. Однако на звонок Ритуса на следующий день после его отъезда по поводу замужества уже даже не улыбалась – молчала. Ритус сказал, что расценивает молчание как знак согласия и сообщил, что, в таком случае, ее муж, а заодно отец всех троих детей, приедет через пять дней. Так появился Артем.

Время – неумолимая категория. Со стороны кажется, оно бежит, идет, ползет, в зависимости от нужд человека в нем, но оно не зависит ни от кого и не от чего ни в одном из миров.

Для пятерых, собравшихся сейчас вокруг стола, время замерло на месте. Можно было бы, вот так и сидели. Покойно на душе, тепло, рядом близкие люди. Вовка как обычно вертелся на коленях у Артема, но взрослый не делал замечаний. Антон и Митя держали поделку, чтобы маме было удобнее плести забор. Артем перед этим приклеил спички (столбы забора), теперь очередь Маши. Поделки получились красивые, даже жалко относить в школу такую красоту. Может, их забракуют и после конкурса вернут? Вовка в очередной раз погладил свой сундучок (делал его, разумеется, папа, но он тоже помогал: крышку красил и замочек повесил). Это же настоящий сундук для сокровищ, на стенках вон сколько разных узоров – они все заговоренные (так папа сказал). Артем погладил Вовку по голове: как мало надо в детстве (придется еще сделать – весь вечер от поделки глаз не отрывает). Мите сделали композицию с елкой, избушкой, оградкой около избушки, даже колодец соорудили. Вместо снега – вата. Елочка вышла очень нарядная. Избушка наполовину занесена снегом, но в окне на столе – лампа, и она горит. Митя спросил, как долго будет светиться диод, что впаял Артем. Достаточно долго. Антону сделали композицию из игрушечных зверей вокруг елки. Елку и зверей вылепили из пластилина, затем нарядили зеленую красавицу (теперь она переливалась на свету), всех зверят Маша одела в нарядные шарфики и шапочки, а маленьких бельчат даже в варежки. Поделки вышли великолепные. Маше всегда нравилось перед Новым годом что-то мастерить – любила этот праздник больше всего. Ой, как засиделись! Время-то! Марш в постель, марш! Артем ссадил с колен Вовку – чистить зубы и по кроватям. Слышал, что мама сказала: марш в постель. Дети со вздохом расходились. Маша попросила Артема подержать поделку. Осталось вот здесь, еще вот там чуть-чуть и…

Артем держал там, где просила Маша, подавал, что ей требовалось, и улыбался, потому что у него имелась возможность рассмотреть девушку вблизи и в подробностях. Ему нравилось увиденное, оттого и улыбался. В какой-то момент почувствовал на себе взгляд (Антон с кровати замечательно видел маму, но еще лучше отчима), но не прервал своего занятия: с какой стати. Он не делает ничего дурного – держит, нет, передает ножницы. Вот! Маша в очередной раз закусила нижнюю губу и наклонилась к поделке. Волосок в очередной раз упал на поделку. Артем заправил его за ушко: у нее руки заняты, а он здесь как раз, чтобы помогать. Спасибо! Вот, еще и спасибо получил! Какой молодец!

На следующий день Артем как обычно после обеда сидел у себя. Дети в это время делали уроки, поэтому он им не мешал, а они ему. У Маши не было привычки делать уроки с детьми: проверить, помочь в чем-то – другое дело, но без фанатизма. Артему такая тактика более чем понравилась: пусть приучаются к самостоятельности, заодно слушают на уроках, что и как выполнять, чтобы потом родителей не заставлять мозговыносительством заниматься. Мальчишки смышленые, даже Вовка (одна беда – егоза, за что систематически переписывал домашнее задание). Когда постучали в дверь, Артем сказал: «Да» и продолжил свое занятие. Антон сел рядом со столом на табурет.

– Что делаешь? – спросил мальчик.

– Лезвие для ножа.

Артем рассматривал под лампой заготовку для ножа. На столе лежало несколько деревянных заготовок.

– А это для чего? – снова спросил Антон.

– А это будущая рукоятка. Ну-ка, попробуй, какая больше понравится.

Антон по очереди подержал все пять деревяшек. Дерево разное, это он понял. Какое-то оказалось тяжелее, несмотря на то, что по размеру были одинаковыми.

– А нож будет большим?

– Нет, средним.

Артем подал мальчику заготовку. Антон взял ее осторожно, будто острый нож, подержал на ладони, потом по очереди приложил деревяшки, взвешивая на руке.

– Может, эта? – спросил он.

– Может.

Артем забрал и заготовку, и брусок: молодец.

– Ты по делу или посидеть? – взрослый не стал юлить, знал, что придет, потому что старший.

– Я хотел кое о чем спросить. Можно?

Артем, отложив все в сторону, повернулся к Антону:

– О маме?

– Да.

– Спрашивай.

– Вчера… – Антон откашлялся, чтобы не хрипеть, – ты так смотрел на маму, – и замолчал.

– Вчера я смотрел на маму – это констатация факта. Ты собирался задавать вопрос. Задавай. – Артем понимал, что силы не равны, что перед ним всего лишь ребенок, но для того, чтобы выжить, надо отвечать за слова и поступки.

– Почему ты так смотрел?

– Вот. Теперь я услышал конкретный вопрос. Ответ: потому что мне нравится твоя – ваша – мама, – после паузы Артем добавил, – я не против поухаживать за ней, да не знаю, с чего начать. Элементарного о ней не знаю: какие фильмы и музыка ей нравятся, какие цветы любит, любимый цвет, о чем мечтает. Она все время занята, редко бывает отвлечена интересным занятием, не считая вчерашнего случая.