Ладанка с Шехонь-реки

Ладанка с Шехонь-реки
Татьяна Разумова

Остросюжетный детектив, действие которого происходит в волшебном мире поверий и легенд.

Сказка для больших по мотивам пошехонского фольклора, а также стёртых из памяти людской сказаний Шехонского княжества.

Татьяна Разумова

Ладанка с Шехонь-реки

1. Попал…

Там, за берёзками тощими, небо шире и звёзды ярче. Шёл, шёл Гришаня да вышел из леса. Доковылял. Полчаса по полю до Никольских загород.

Ох, и попал он. Те же ломтики луны в тихих лужицах. Те же белые пятна цветущего багульника. Та же борода с валуна свисает. Изо мха, лишайников, кустарничков гонобобеля, из махоньких бутонов брусники. Того же самого валуна, у кромки болота.

И рубаху-то Гришаня наизнанку переиначивал. Сапоги поменял. Левый, большой – на правую ногу. Правый, маленький – на левую. Как услышал лай собак из Никольского – снова поменял их местами. Блуждать-то негде. А попал в обход.

Беды начались, как он вышел из дому в девять вечера, не перекрестившись. Рыжий, косой, хромой… Всё одно, на селе не верят, что не знается писарь купеческий с нечистой силой.

В девять да в полночь со двора колдуны выходят, коих бесы замучили. Не делать им невмоготу, а делать во вред крещёному люду не хотят. Боятся, что огребут до срока. Вот и делают они не по имени, а на ветер. Тут уж, если забулдыга пьяный или пришлец неместный вылезет куда, не перекрестившись – сам кузнец своему несчастию.

Вечером вчера Гришаня был трезв. Лба ещё не расшиб. Время знал, только-только в гостиной часы пробили. Но выходил из купеческого дома поспешно. Торопился сильно. Да ещё примеривался, как со второго этажа не разбиться. Руки заняты сапогами, портками, прочей одёжей. Внизу – помнил – крапива.

Спешил-то Гришаня напрасно. Всплески вёсел у пристани, кои они с Аннушкой приняли за возвращение хозяина с торгов, не были лодкой её мужа. Как ему Аннушка перепуганная во след прошептала, спать Гришаня уковылял на сеновал. К своему уголку за печкой, всё одно, со двора не подойдёшь – людно сейчас в сенях и на кухне. Попадёшься на глаза Мане-стряпухе, или двум богомольцам – старому с малым, или гостю-псаломщику, или пришлому солдату. Псаломщику Феде и гостям-богомольцам Гришаня бы ещё отвечал, честно им в глаза глядя, как он только что, при них, выходил в хлев. А солдат Игнат Тимофеевич, по пути из отпуска загостившийся, больно бывалым парню казался. Может, солдату тому и Красная Смерть – кума?

Спать на сеновале беспокойно и зябко. Съёжившись, Гришаня прислушивался к звукам из дома. Часы в гостиной едва полночь пробили – перекрестился ли, когда во двор выбегал? – в доме купеческом поднялся шум, за занавесками заметались огни. В кухне Гришаня налетел на голосящую стряпуху Маню, распластался на полу и едва не оглох от истошного вопля псаломщика:

– Вяжите рыжего!

Гришаня рванул в сени. Левая нога – что длиннее, чем правая – предательски волоклась по полу. Косой глаз промахнулся с размером зазора от сапога до дверного косяка.

– Вот он, вот он – тать, матушка Анна Лексеевна!

Извернувшись в лапах псаломщика-обвинителя, Гришаня обратился к Аннушке. Бледная, белее кружева ночного чепца, купчиха вцепилась в ручной фонарь. Огонёк бился о стёкла, выдавая метанием, как сильно барыня дрожит.

– Что за переполох посередь ночи? – строго, по-хозяйски, вопросил Гришаня.

– Обокрали нас, – всхлипнула девка Маня.

А Гришаня с облегчением выдохнул. Псаломщик, улучив мгновение, на кое парень размяк, попытался втемяшить его будкой в пол. Только новость о краже придала столько сил, что парень едва не скинул мучителя. Разузнай кто про его любовь к Аннушке, так домашние бы и соседи прибили Гришаню, притопили бы в ближайшей трясине. Уберегли бы баловницу от позора.

– Меня и дома не было, – орал Гришаня. – Что, как на душегуба, накинулись?

– А не надо тебе, ироду, в доме бывать, чтобы краденое увозить, – надрывался псаломщик.

– Что украли-то, Маня? – кричал Гришаня.

Увлечённый обвинениями, псаломщик не успел помешать обернуться к стряпухе.

– Жемчуг индийский да ленты алые, – ныла Маня, – из липового сундучка.

– Сундук унесли? – уточнил Гришаня.

– Сундук цел, – всхлипнула стряпуха. – Пуст он. Я давеча котов в подпол пустила, мышей пошугать – Тишу да Стёпу с Мурзиком. А ночью просыпаемся мы от грохота. Коты лаз себе отыскали под хозяйский кабинет. Сундук пустой по полу волокают.

Гришаня оцепенел. Псаломщик улучил момент приложить парня будкой об пол. Но Гришаня и лба не почуял – он припоминал, где спрятал вчера в одежде веточку разрыв-травы, и не мог ли потерять её во время бегства из спальни.

– Вам бы, Манечка, кошек привечать, – вступил в беседу пришлый солдат Игнат Тимофеевич. – Оне бы скорее мышей у вас прибрали. Кот – скотинка ленивая. Разве станет кот мышей ловить?

– Уймись, служивый! Не твоего ума печаль, – рявкнул на солдата псаломщик.

Гришаня сумел приподняться и встать на колени. Псаломщик, опомнившись, заломил ему руки за спину.

– У сундучка липового замок хитрый, англицкий. А вход на подпольный склад из хозяйского кабинета, – морщась, выговорил Гришаня. – Если бы кто из своих на купеческое добро покусился, всяко проще ему вынести сундук наверх, на воле опустошить да при оказии возвратить на место.

– Это ежели от бесстыдства ум не потерять, – вступил в беседу старый богомолец, дед Кузьмич.

– Если бы тати всё по-учёному делали, так ни единого бы из них не вязали, – закивал богомолец малый – внучок Ванюша.

– Страх от бесстыдства не теряется, – торопливо рассудил Гришаня. – Пока час, другой, третий в тёмном подполе с замком проваландаешься, звуков разных набоишься, всяко к свету решишься добычу нести.

– Да откуда же ты, рыжий тать окосевший, знаешь, каково это в подполе над сундуком от страха трястись? – распалился псаломщик.

– От того, что учёный я, – с вызовом ответил Гришаня, – три класса церковно-приходской школы, с отличием.

2. Подозреваемый

Когда крики на кухне утихли, сделалось слышно, как у печки – с той стороны, где полочка с крынками – стрекочет сверчок.

– Гости дальше кухни и людской не проходили, – Маня нервно крутила на палец тощенькую косичку.

– Отчего это вы, Манечка, так в псаломщике и в богомольцах уверены? – спросил Игнат Тимофеевич. – Не оттого ли, что люди божие?

– Полы я в покоях намыла, тряпку у порога расстелила, – отвечала Маня. – Не загваздал её никто, не сбил. Следочки лишь барыни. Чёрненькие, от маленьких каблучков её туфелек.

– Нужно окна осмотреть, – предложил Гришаня. – Не влезал ли кто со стороны реки? Всплески я около девяти слышал. Лодка шла. Думал ещё, хозяин возвращается.

– Что же ты, пёс хромой, думал, будто бы Матвей Палыч прибыл, а встречать его не шёл? – закричал псаломщик.

– Есть за мной такая вина, – не стал спорить Гришаня. – Я ведь решил, что как увидит меня Матвей Палыч, так за описи усадит. А не увидит – не вспомнит. Сдались ему с дороги описи товаров, когда в спаленку подымись, а там – перины пуховые и барыня драгоценнейшая – матушка Анна Лексеевна. Обиды от меня ни на копейку. Никто же до Петрова поста хозяина не ждал.

– Я, пока трубку в сенях курил, тоже расслышал всплески, – подтвердил пришлый солдат Игнат Тимофеевич. – Лодка ли шла, рыба ли играла? Лодке бы почаще вёслами бить…

Гришаня обернулся к барыне. Вечером она первая услыхала всплески у пристани. Вызмеилась из-под Гришани, ткнула в бок холодными ногами, зашипела про мужа. Забоялась теперь, бедняжечка, выдать себя румянцем либо неладным ответом.

На лавке остался стоять керосиновый фонарь с замирающим фитильком. Не уследил Гришаня, когда Аннушка вышла в покои.

– Шум был в саду, – продолжал солдат. – Я вышел разведать. Сад обошёл, пристань. Ни единой лодки на воде. А луна встала над лесом, заря догорает – вдаль отличная видимость.