Восемь рассказов о тебе и обо мне

Нет, Буля не одинока.

Да, она единственная собака в доме – хорошо, в квартире, – но у неё имеются: хозяйка, недруг – попугай Орфей, плюс лягушка в аквариуме. Правда, когда хозяйка, накормив всех питомцев и персонально выгуляв Булю, уходит на работу, становится ощутимо тоскливо. Можно со скуки на диван залезть, поваляться даже, на балконе свежий воздух понюхать. Если хозяйка забудет задвинуть табуретку, то можно встать на неё задними лапами, а передними – на стол, обнюхать и слизнуть не вытертые впопыхах крошки. Можно тявкнуть для порядка на Орфея, нагло взирающего свысока, а заодно на соседей за дверью. Можно потаскать в зубах тряпки, игрушки, забытую обувь. Можно в качестве акции протеста выгрызть кусок стены, помогая лапами, как Буля поступила, когда только поселилась на ныне охраняемой территории. Можно поспать. Полакать водичку из плошки. В общем, праздник, а не жизнь.

Орфей вон чистит пёрышки. Понятное дело, скоро весна: голос и пёрышки – наше всё. Ну и что, что невесты нет? Одинокий попугай – сам себе верный друг и товарищ. Не жизнь, а малина: летай по квартире на здоровье, хоть на балкон – хозяйка сетку поставила, теперь не потеряешься, как в прошлом году. Можно Булю подразнить, можно семечки поклевать, марафетом заняться, клювиком, пёрышками, лапками. Опять же ему есть за кого волноваться и кому петь под настроение.

А вот бедному лягушонку не так повезло – была пара, да сплыла. Как говорил дядька с бородой по телевизору, «все мы смертны». Лягушонок смешной. В воде живёт, а как Буля залает, прячется в кокос и кушает не клювом (клюв – достоинство попугая!), а лапками пихает рыбные полоски в такой же рот, как у собаки. Одинок он, конечно, одинок, хотя ежели размыслить, то раньше приходилось драться с соплеменником за еду, лезть друг другу на голову. Теперь же у него тоже праздник: куда хочу, туда плыву, плюс вся еда его, ажно брюхо округлилось…

О, вот и вернулась с работы хозяйка. Устала, как собака. Впрочем, как раз собака не устала, гулять собралась. Пока женщина умывалась, переодевалась, ей позвонила дочь, мол, приедет через час. Значит, прогулка будет быстрой, чтобы успеть вернуться. Но будет. Буля ведь на диете и нуждается в ежедневных пробежках, ей нельзя толстеть; помчались с хозяйкой на пару: одной – в радость, другой – в семь потов, ноги дрожат от нагрузки, всё ж здоровье в последние годы пошатнулось и работа на ногах. Приплелась обратно с единственным желанием – сходив в душ, рухнуть на диван. А что, дама она одинокая, почти пенсионерка, дети – выросли, у мужа – новая семья, можно позволить себе расслабиться. Размечталась, однако… Раздался звонок в дверь – дочка приехала. У неё в семье проблемы, надо родненькую накормить, выслушать, посочувствовать, мужиков гадами обозвать. Перекусили, животным умилились, вдруг новый звонок – сын в пути. «Ох, – подскочила дочка, – мне пора, мой-то голодный, курочку просил пожарить. Брату привет передавай». Только её и видели.

Хозяйка едва с посудой управилась – сын тут как тут. Непутёвый он: дома не живёт, работы меняет, семьи нет, но хоть не пьёт и не наркоман. Приезжает раз в две недели, помоется, переоденется, поест… В отличие от дочери, проблемами не делится, скрывает, но она и так видит – сам по себе проблема ходячая. Провожает родимого в двенадцатом часу, после идёт в душ, заваривает душистый чай, садится перед аквариумом, разглядывает то чудный подводный мир, то ждущее вязание на тумбочке. Хорошо как!.. Сосед чего-то сегодня в квартиру не трезвонит, хотя чуть ли не ежедневно перед сном нервотрёпку устраивал: то стиральная машина громко подпрыгивает, то душ булькает и спать мешает, то запахи раздражают, то Буля гавкнула… Да и утром этого застеночного хмыря не видела, а ведь он вечно на площадке у лифта лёгкие губит. Может, случилось чего?..

Лягушонок в кокос забрался, спать решил. Орфей нахохлился, веки прикрыл. Буля под боком пристроилась, похрапывает уже. Тихо. Понятно, ведь почти час ночи. Надо утром к соседу постучаться; обругает, скорей всего, но живой…

Неожиданно вместе с утренним поскуливанием Були зазвонил телефон.

Рассказ третий. Таня в больнице

1

Что-то оказалось не в порядке с анализами, и её, пятнадцатилетнюю восьмиклассницу, в конце учебного года положили в больницу на обследование. Таня не возражала: битва за четвертные и годовые отметки персонально для неё закончилась затишьем, а «повращаться» среди взрослых любопытно.

В их маленьком солнечном зелёном городке мама устроила дочь в хорошую больницу от стратегически важного химического завода, где врачи были компетентными, знали, что бывает от хлора, а что – от радиации.

В приёмном покое девицу измерили и взвесили. «Маловато для пятнадцати лет сорок килограммов», – по-деловому заметила медсестра. Таня пожала плечами – она всегда так делала, когда не соглашалась со взрослыми; лично её смущали расползавшиеся по сторонам родимые телеса, но жизненный опыт подсказывал: взрослые не любят, когда им перечат дети.

Очутившись в большой светлой палате на шесть коек, две из которых стояли пустыми, Таня выяснила: от неё требовалось сдавать анализы и гулять по парку, в котором утопали больничные отделения, общаться с соседками и много-много читать. На последний случай в сумке лежала классическая литература на следующий учебный год. Она бы, правда, лучше другое почитала, но их Нина Константиновна – строгая, но авторитетная учительница литературы – сказала всему классу (а покраснела Таня): «Хватит читать «фэнтези», мы уже взрослые люди, пора думать».

Классика, к счастью, оказалась не такой уж занудной, особенно если «думать»; Тане спустя полгода даже понравилось. Иногда она вздыхала, тоскливо поглядывая на младшую сестру, с упоением глотавшую «белиберду», но хотела проявить силу воли перед собой. И чтобы никто об этом не догадался. Таковы были все её тайны – «чтоб никто не догадался»: дополнительное мытьё пола или посуды, второе место на олимпиаде или похвала тренера по гимнастике, – придающие значимости в собственных глазах или, выражаясь по-взрослому, повышающие самооценку. Вот только от сладкого отказаться не получалось – ни тайно, ни явно. Но ничего.

Соседки по палате попались интересные. Одна – высокая тонкая молодая женщина, очень красивая и сдержанная в поведении, у неё тоже что-то с кровью не в порядке – каждый день писала в тетрадке непонятные витиеватые иероглифы и с морщинкой на лбу заучивала их. Таня поинтересовалась:

– Что это вы делаете?

Та с достоинством объяснила:

– Учу грузинский язык.

– Зачем?

– Я выхожу замуж за грузина и хочу понять культуру и обычаи этого народа, мне же с ними жить.

Таня от удивления открыла рот и распахнула свои и без того огромные глаза.

– А-а… почитайте?

Женщина снисходительно улыбнулась, но не отказалась и медленно, с выражением прочитала фразу.

– Что это значит по-русски? – спросила Таня.

– Поздравляю с днём рождения, дорогой.

– Ух ты, здорово!

Потом Таня следила, как женщина вырезала открытку, рисовала на ней, плела узор грузинского алфавита, и радовалась, и восторгалась такой любви:

– Каким счастливым будет ваш муж!

Примяв больничную простынь и пытаясь взбить подушку, Таня косилась на соседку и думала, что она, Таня, ничего не понимает в любви, ведь ей даже английский в школе учить не хочется – он такой «бе-е-е», – а что, если бы ради неё кто-то выучил… французский? Неужели у взрослых подобное реально?..

Ещё одной соседкой по палате стала древняя немка, сухая, высокая, морщинистая, откуда-то из деревни. В городе и области много тогда жило немцев, потомков сосланных после войны. Бабушка плохо говорила и понимала по-русски, и с ней мало кто беседовал «о жизни». Но Таня её жалела, родная бабушка в сравнении с немкой казалась наисчастливейшим экспонатом древности: румяная, весёлая, обладательница таких достоинств пенсионного возраста, как беляши с мясом, пироги с яблоками и жирнющие блины (вот сорок кг внучка и наела при скромном-то росте!). Немка же часто плакала, никто её не навещал, поэтому девочка прониклась состраданием. Не рассчитывая, что разговор выйдет утешительным, она участливо обратилась к соседке:

– Бабушка, из-за чего вы плачете?

Таня ожидала услышать что угодно: длинный перечень старческих болезней, нытьё о слабости, тоску о том, что «дети уехали и не навещают», и в меру своих пятнадцатилетних сил обласкать старушку, но услышанное в ответ заставило почувствовать вес собственной челюсти.