Уральская Хиросима
Я нехотя стала собираться.
Тетя Надя жила на другом краю города далеко от нас, это мамина сестра. Она жила совсем одна, дети все разъехались учиться кто куда. Работала она в детском саду воспитательницей.
– Тань, пойдешь завтра со мной на работу?
– А разве можно?
– Можно, с детками поиграешь.
– Ладно, пойду.
В детском саду было весело. Дети тоже готовились к Новому году и репетировали разные песни и танцы. А еще там вкусно кормили, не то, что в школе – только одно молоко давали. Правда, днем там был тихий час, но я рисовала, пока дети спали.
Три денечка быстро пролетели. Была суббота, когда за мной приехал отец. Утром мы с тетей Надей пили чай, когда затарахтел мотоцикл.
– Ой, папка приехал, ура! Домой!
Тетя Надя вышла открыть калитку, а я скорей собираться, соскучилась-то как.
– Лень, чаю хоть попей с нами.
– Да нет, Надя, поедем, Танюшке за три дня уроки учить.
– Ну, ладно, до свидания! Приезжайте.
Тетя Надя вышла проводить нас.
Отец закутал меня пологом, и мы поехали. Мамки дома не было.
– А мамка где?
– В детдоме она, на подмене. Дежурная воспитательница заболела, вот учителей по очереди привлекают дежурить в выходные дни. Мы и сами домовничать будем. Обед как-нибудь приготовим, печку я с утра протопил. Сейчас поставим курицу варить, мать лапши нарезала. А ты давай-ка садись уроки учить.
– Ну, ладно, уроки, так уроки.
Я достала свои тетрадки и села к окну. Из окна был виден соседский двор. По двору ходил какой-то мужик и складывал дрова в поленницу.
– Папк, а что это за мужик в Ленькином дворе?
– Так это же Ленькин брат Иван, ты что, его не узнала?
– Да что ты? Он такой взрослый стал.
– Ну да, в армии все взрослеют. Давай не отвлекайся, учи уроки.
На следующий день мы с мамкой шили лыжный костюм из старого одеяла. Он получился такой теплый, можно даже куртку не надевать. Нам сказали, что физкультура будет на лыжах, когда снега побольше выпадет. Такого костюма точно ни у кого не будет, у всех ведь магазинные.
В понедельник у нас не было последнего урока, учительница по рисованию заболела, и нас отпустили домой. В окно я увидела Ивана, он чистил сарай. Я решила подойти к нему, может, он пойдет к Леньке в больничку, хоть гостинчик ему передать.
– Вань, привет!
– Ой, Танюшка, привет! Выросла-то как.
– Да я уже в первый класс хожу.
– Молодец!
– Вань, а ты к Леньке пойдешь в больничку?
– Нету Леньки!
– Как нету? А где он?
– Закопали его.
– Как закопали?
– Так и закопали, закочурился наш Ленька.
– Да что ты говоришь такое? Как это закочурился? Он же в больнице, его должны вылечить! Ты мне все врешь.
– Нет, Тань, все правда, умер Ленька в больнице, на кладбище он, лежит в могиле. Нет у меня теперь братишки.
– Как же так, почему мне ничего не сказали? Предатели. Не дали попрощаться с другом.
Я залилась слезами, стала колотить кулаками Ивана в грудь.
– Тань, ты что меня колотишь? Тебя вообще дома не было.
Так вот почему меня отвезли к тете Наде, чтобы все скрыть. Они думают, что я еще маленькая, пожалели меня. Я вся собралась, слезы высохли сами собой.
– Вань, свози меня на кладбище, пока родители на работе, умоляю! Хочешь, на колени встану?
– Что ты, глупенькая, зачем на колени?
– В кино я видела, когда одна тетенька просила-умоляла, на колени брякнулась.
– Ладно, поедем, только у меня бензина совсем нет.
– Давай у папки немного отольем из канистры, он и не заметит.
В сарае стояла полная канистра, мы немного отлили и заправили Ванин мотоцикл. У него мотоцикл был без коляски.
– Тань, садись передо мной, держись за руль, сзади я тебя не повезу. Иначе буду волноваться, что ты слетишь.
Я беспрекословно согласилась, мне надо было повидать Ленькину могилку, чтобы удостовериться, что все это страшная правда.
На кладбище было много свежих могил. У Ленькиной могилки небольшой холмик, укрыт еловыми ветками. Фотографии не было, только имя выжжено на кресте. Мое сердечко колотилось, того и гляди вырвется наружу. Вдруг стало совсем трудно дышать, в ушах зазвенело. Все куда-то исчезло. Очнулась, когда Иван трепал меня по щекам.
– Ты что меня бьешь?
– Да не бью я тебя, в чувство привожу, все так делают. Я же тихонько. Как ты меня напугала! Зачем я тебя повез, дурак?
– Ладно, не переживай, не скажу я никому, что ты меня возил.
Как же я теперь буду без Леньки? Он ведь был как брат, заботился обо мне и помогал всегда. Обидно-то как. За что? Почему Ленька? Что я такого сделала, чтобы отнять у меня единственного друга? Сто вопросов крутились у меня в голове, и не пришло ни одного ответа.
– Тань, поедем домой!
Голос Ивана вывел меня из задумчивости.
– Поедем!
Я вздохнула со всхлипом.
– Только ты не реви, Леньку мы не воскресим. Будем помнить, я ему на крест фотографию сделаю.
– Когда поедешь крепить, возьмешь меня?
– Возьму, если в обморок падать не будешь. Обещаешь?
– Обещаю. Я теперь буду крепко держаться. Затаюсь, и никто не узнает, как мне больно, чтоб не жалели.
Дома я нашла Ленькины военные трофеи, что он насобирал для меня на полигоне, и стала их перебирать. Опять навернулись слезы, а плакать было нельзя. И я стала думать, как бы перепрятать все получше, а то слишком заметные мои баночки из-под леденцов да от чая. Пришлось взять коробку от игрушек и выкинуть все старые игрушки, в которые давно не играю, да сломанные. Вот и место освободилось. Положила все вниз, а сверху – мишку, куклу и все тряпочки для кукольных одежек.
Как стойко я ни держалась, не смогла скрыть своего горя от родителей. Потерять друга, это не прививку сделать. Они сразу заметили мои красные глаза. Стали расспрашивать наперебой, что у меня случилось. Я молчала, как партизан. Они тоже пригорюнились, не разговаривали между собой. Потом тихонько начали шептаться, а я все слышала. Все не могли решить, как мне рассказать про Леньку. Я вышла на кухню и выдала им такую тираду, что они остолбенели. Я им все сказала: как они меня обидели, что ничего про Леньку не рассказали, не дали попрощаться. И что я уже большая, со мной надо считаться.
– Мать, дочь-то у нас совсем взрослая стала, отчитала нас.
– Танек, не обижайся, мы хотели тебя уберечь, чтобы ты не горевала, – мамка обняла меня и стала гладить по голове.
– А как бы я не горевала? Все равно бы узнала, – я разревелась, убежала в свою комнату и бросилась на кровать.
– Ну, поплачь, поплачь, слезами горе проливается.
Мать опять стала что-то шептать отцу на ухо, но я уже ничего не слышала и не помню, как уснула.
На следующий день родители пришли домой вдвоем раньше обычного и загадочно улыбались. Может, хоть на этот раз радостная новость?..
– Танюшк, мы решили не дожидаться Нового года и купили тебе аккордеон.
Отец занес из сеней кожаный чемодан и достал инструмент. Я от счастья просто задохнулась.
– Папк, тебе что, уже премию дали?
– Нет еще не дали, я у тети Маши взял взаймы, а с премии отдам.
Вот и сбылась моя мечта, аккордеон был белый, очень красивый. Теперь я буду ходить в детдом каждый день, на репетицию в танцевальный кружок и в музыкальный класс.
На зимних каникулах я осталась дома. У меня появилась подруга Лена. Она тоже ходила в музыкальный класс и играла на пианино. Все каникулы мы провели вместе, ходили кататься в овраг на ледянках да шили куколкам одежки. С Леной мы договорились, что после каникул будем вместе ходить в школу. Только она училась во 2-м А классе.
По дороге в школу нас догнал Мишка Шляпников.
– Эй, девчонки, новость слышали?
– Какую новость? – спросили мы в два голоса.
– Да в 5-м Б еще один парень умер, вчера хоронили, почти весь класс был.
У меня перехватило дыхание.
– Это не Петька Мусатов?
– А ты откуда знаешь? – удивился Мишка.
– Да не знаю я, так, случайно вырвалось, они ведь с Ленькой друзьями были. Вот теперь на том свете встретятся.
– Что ты мелешь всякую чепуху? Никакого того света нет, сказки все это.
Мишка нахмурился, пробурчал что-то себе под нос и ускорил шаг. После Мишкиной новости настроение сразу испортилось, в школу идти расхотелось. Я хотела идти домой, но Лена меня остановила. Она сказала, что в школу ходить надо, что бы ни случилось.
В школе стоял гвалт, все радовались встрече после каникул. А меня ничего не радовало, наступило равнодушие. Хотелось спрятаться в укромный уголок, и ничего не видеть и не слышать. Да еще вдобавок разболелась голова. Как прошел первый урок, я совсем не помню, все было как в тумане. На втором уроке Мишка ткнул меня в бок.
– Тань, тебя спрашивают, ты что сидишь, как бука?
– Зайцева, что это ты сегодня такая рассеянная, не выспалась? – Нина Павловна подошла ко мне и взяла за плечи. От ее прикосновения меня обдало теплой волной, в ушах зазвенело, тело стало невесомым и все куда-то провалилось. Очнулась я от знакомого запаха. Наша медсестра Валентина Петровна стояла возле меня и махала передо мной ваткой.
– Нашатырь, что ли? – я отодвинулась подальше от нее.
– Ну вот, очнулась! А ты откуда про нашатырь знаешь? – Валентина Петровна убрала ватку.
– Бабушка Маруся с собой в баню берет, у нее иногда голова кружится.
Я хотела встать из-за парты, но тут у меня из носа хлынула кровь. Все ринулись ко мне с платочками.
– Нина Павловна, продолжайте урок, я заберу Таню в медкабинет. А ты, Миша, принесешь на перемене Танин портфель.
Валентина Петровна привела меня к себе в кабинет и уложила на кушетку. Она дала мне большую аскорбинку и велела лежать, а сама пошла в учительскую, позвонить моей маме. А я в это время уснула. Проснулась от голоса моей мамы, но глаза открывать не хотелось, и я просто тихо лежала.
– Лидия Ильинична, Таня уснула. Давайте пока поговорим тихонько. Вам надо обратиться к врачу. Вы ведь знаете, что двое детей из пятого класса погибли. Говорят, что они были на полигоне. Таня ведь дружила с Леней Карповым?
– Да, дружила, но эта болезнь не заразная, – мамка перешла на шепот. – И вообще, она в это время была у бабушки в Михайловке. Валентина Петровна, не пугайте меня.
– Я Вас не пугаю, Но убедительно прошу обратиться к врачу.
Мамка стала меня будить.
– Танек, пойдем домой!
А я и не спала, просто притворилась и все слышала, о чем они говорили. Но вида не подала – затаилась. Стало как-то не по себе. Что это за болезнь такая таинственная – не заразная, а от нее умирают? Когда пришли домой, мамка уложила меня в постель и велела лежать, а сама ушла на кухню.
– Танек, может, хочешь чего-нибудь вкусненького?
– Хочу-хочу.
Я соскочила с кровати и тут же брякнулась. Хорошо хоть на полу половик, не очень ушиблась. Сильно закружилась голова. Мамка подбежала, усадила меня обратно на кровать.
– Ладно, посиди пока! Сейчас чай с вареньем принесу.
Чай был душистый, с мятой, а варенье земляничное. Это мы в Баклановке с бабой Нюрой собирали разные травы, а потом сушили под навесом. А землянику собирала баба Маруся, она ездила в Филлиповку на электричке за ягодой. Я съела две ягодки, но от сладкого меня затошнило. Пришлось выпить чай без ничего. Мамка велела мне снова лечь в постель и спросила, что приготовить на обед: макароны по-флотски или мятую картошку. Конечно, я запросила макароны. Там ведь соус есть. После мятного чая я быстро уснула, а проснулась от запаха вкусной еды. Вставать с постели побоялась, вдруг опять упаду.
– Мам, я хочу встать, можно?
– Вставай потихоньку, и пойдем на кухню, еда готова. Тебе надо подкрепиться.
Есть мне не хотелось, но запах манил на кухню.
– Мам, а соус остался?
– Какой соус, поешь сначала.
– А потом дашь?
– Дам.
Мамка положила мне в тарелку макароны. В дверь постучали.
Мамка накинула шаль и вышла в сени. Вернулась с Леной, та пришла за мной, чтобы вместе идти на занятия по музыке.
– Лен, покушаешь с нами?
– Да, теть Лида, очень вкусно пахнет.
Она быстренько скинула пальтишко и стала уплетать макароны.
– Ум, ум, как вкусно, сроду такого не ела. Тань, ешь быстрее, на музыку опоздаем! Спасибо, теть Лида, очень вкусно было.
Лена побежала к порогу одеваться.
– Таня сегодня не пойдет на занятия. Ты скажи, что она заболела. И завтра за ней не заходи, мы к врачу пойдем.
– Ладно уж, – Ленка сразу погрустнела, надела шапку и варежки. – Пока! Выздоравливай быстрее.
– Пока!
Я чуть не заплакала, так не хотелось завтра идти к врачу. Лучше бы на музыку пошла. Еда не лезла в горло, а мамка стояла над душой и подгоняла.
– Ну, что ты чванишься? Ешь быстрее, все уже остыло.
– Да не могу я, тошнит от еды, лучше бы соус дала.
– Ладно, может, аппетит появится, только с хлебом.
Соус был очень вкусный, густой, как варенье. Напоминал бабушкины помидоры «бычье сердце». Одна помидорка весила полкило, я сама взвешивала – у бабушки есть весы с гирьками. Соуса я объелась до тошноты, еле добежала до помойного ведра. Потом до вечера икала.
Вечером пришел отец с работы.
– Танюшк, ты что это не на занятиях? И что это бледная такая?
– Да я совсем зачахла, и стошнило меня, и икала.
Я бросилась к отцу на шею, так хотелось, чтобы он пожалел.
– Ну ладно, сейчас полечим.
Отец отнес меня на скамейку возле печки.
– Лидуськ, у нас есть сода?
– Есть, тебе много надо?
Мамка достала из шкафа баночку.
– Нет, чайную ложечку, Танюшке содовую водичку сделаю.
– Вот, возьми, Айболит ты наш, – мать подала отцу баночку с содой.
– Это не я Айболит, это наш Толик так всех лечит. Он же повар – так у него все лекарства с кухни.
Пришлось мне пить соду, противно, конечно, но деваться некуда. Лучше уж соды выпить, чем к врачу.
– Мам, может, завтра в школу пойду, мне уже лучше?
– Нет, к врачу, значит к врачу. Валентина Петровна тебя домой отправит, если придешь в школу.
Так и придется переться к врачу и сидеть там три часа в очереди. Уж как неохота. Вот с таким паршивым настроением пошла спать.
Утром мы с мамкой отправились в больницу. Как я и предполагала, было полно народу. Без очереди никого не пускали. Всем было плохо: кто кашлял, кто стонал. А одного мальчишку стошнило прямо в очереди. Ладно, хоть он успел добежать до помойного ведра, что стояло под баком с водой, а то бы всех забрызгал.
Наконец нас вызвали. Из кабинета вышла медсестра и выкрикнула мою фамилию. Ей пришлось кричать, потому что в очереди все галдели. Она еще сказала, чтобы вели себя потише, а то мешают врачу работать. В кабинете врача было холодно, но кофту пришлось снять. Доктор был невеселый (наверное совсем замучили его больные – вон их сколько, целый коридор), а глаза добрые.
– Тань, подними маечку, я тебя послушаю. Вот хорошо, легкие чистые. Покажи горло, скажи: а-а-а! И горло в порядке. Только больно худая. Что беспокоит?
– Да меня-то ничего. Один раз в школе плохо стало, а Валентина Петровна велела к Вам обратиться.
Мамка подошла ближе к доктору и стала почти шепотом ему рассказывать, как меня тошнило, и как я в обморок падала.
– Тань, одевайся, в коридоре подожди!
Доктор подсел к столу и стал что-то писать.
Мамка вышла из кабинета со стопкой каких-то листочков.
– Ну вот, анализы надо сдавать, сегодня уже не успеем, лабораторию закрыли. Завтра с утра пойдем.
Так начались мои мытарства по больницам. И это еще не самое страшное. Мне запретили ходить на физкультуру и в танцевальный кружок. Мне выдали справку – медотвод, и сказали, что будто бы у меня малокровие. Вот и рухнула моя мечта. Уж как я радовалась, что хожу на танцы. Оказывается, радоваться ничему нельзя, все может измениться в один миг. Спасибо, что хоть на аккордеоне можно заниматься. После весенних каникул меня пересадили на первую парту, я стала хуже видеть. А с физкультуры меня отпускали домой, она была последним уроком. Дома я брала свои старые разукрашки, за год их полно скопилось, и перерисовывала фигурки в чистый альбом.
Последнюю четверть я почти не ходила в школу. Начались новые проблемы со здоровьем. У меня заболели руки, кожа трескалась и мокла. Где ранки были глубокие, сочилась кровь. Мамка повела меня к кожному врачу, нам выписали мазь, но она не помогла, а стало еще хуже. Тогда нас направили в Чкалов, в областную больницу. Там назначили уколы из витаминов и какие-то таблетки. Меня осматривали несколько врачей, и сказали, что это неизлечимо. Но уколы все равно велели делать, чтобы облегчить течение болезни. Зачем при мне сказали – непонятно. У меня случилась истерика, я начала рыдать и кричать на них:
– Зачем тогда врачи нужны, если не могут вылечить? А мне тогда зачем на свете жить, если я ничего не смогу делать? Ни рисовать, ни шить, ни играть на аккордеоне?
У меня разболелась голова и хлынула кровь из носа. Тогда меня уложили на кушетку в кабинете у врачей, вызвали медсестру, и она мне сделала укол.
В Чкалове жила сестра бабы Нюры – Тоня, и мы ночевали у нее. И вот баба Тоня насоветовала мамке делать мне примочки на ночь из мочи.
– Вы чего, прям сейчас, что ли? Я и так сегодня натерпелась! Не дам.
Я спрятала руки за спину и попятилась от них.
– Ладно, ладно, так забинтуем, а то постель тете Тоне перепачкаешь.
Успокоила меня мамка.
Утром баба Тоня проводила нас на вокзал. Идти было недалеко. Солнце уже начало пригревать, дорога подсохла, снег почти везде растаял. Почки на деревьях набухли, и птички с утра щебетали вовсю. Они летали стайками от дерева к дереву, наверное, выбирали место, где гнезда вить. А я и не думала, что в больших городах птицы живут. Чкалов больше в сто раз, чем Сорочинск. Здесь домов высоких полно: двух, трех, и даже четырехэтажные есть. И вокзал большущий.
– Вот мы и пришли. Вы уж как в Баклановку поедете, привет сестре передавайте, да племяннику Лене! Жаль, что редко видимся.
Баба Тоня горестно вздохнула.
– Ну, до свидания! Поезжайте с Богом!
– До свидания, теть Тонь! Спасибо за приют.
Мамка обняла бабу Тоню. А баба Тоня обняла меня, поцеловала в щеку, всхлипнула и пошла домой. Когда сели в поезд, я начала расспрашивать мамку про бабу Тоню.
– Мам, а почему баба Тоня одна живет?
– Да она не одна, сын у нее есть – Костя, в армии он. А муж на войне погиб, на войне ведь много погибло.
– Понятно.
Хорошо хоть мой дед Алеша живой пришел, и отец тоже. Только дед Илья, бабушки Маруси муж, после войны погиб, его молнией убило. После того, как мне отец об этом рассказал, я и стала грозу бояться.
Всю дорогу я смотрела в окно. На полях везде снег растаял, и они чернели между деревьями лесопосадки. Вдоль железной дороги росли деревья, и между ними кое-где оставались снежные бугорки. На деревьях виднелись старые птичьи гнезда, летом их видно не будет. Их скроет листва. Скоро прилетят скворцы и заселятся в них, и будут высиживать своих птенцов. От моих мыслей меня отвлек проводник, он прошел по вагону, чтобы предупредить пассажиров:
– Готовимся, Сорочинск! Сдаем постель.
– Мам, что сдавать-то?
– Это не нам, тем, кто издалека едет. Это они берут постель у проводника. Давай одеваться, пойдем в тамбур, поезд скорый, стоянка короткая.
Вечером перед сном мамка велела мне пописать в горшок.
– Мам, ты что, я маленькая, что ли, на улицу выйду.
– Надо, на ночь сделаем компресс, как тетя Тоня сказала.
– Да, зачем? Ведь уколы выписали.
– Ну, уколы еще выкупить надо, а сегодня – компресс.
– Танюшк, раз сказали. Значит надо, – отец встал из-за стола. – Делайте свои примочки, я сам посуду вымою.
Пришлось подчиниться, и я нехотя побрела в чулан.
Мать замотала мне руки, еще и целлофаном обернула. Разобрала мою постель и уложила спать. Я так устала за день, что сразу уснула. Но долго спать мне не пришлась. Я проснулась от страшной боли. От этой боли разрывалось сердце, оно так щемило. Сначала гудело в груди, как большущий колокол, потом сжималось со страшной силой, как жесткая пружина. Казалось что оно вот-вот разорвется в клочья. Это было невыносимо терпеть. Непонятно было, что физически больнее – руки или сердце. А еще болела душа. Она гнездилась рядом с сердцем, чуть повыше – прямо над ним, и ныла потихоньку, и трепетала, как маленькая птичка. Но это скорее от обиды. За что мне все эти мученья?
– Мам, сними бинты, руки жжет, и сердце щемит, не могу больше терпеть!
– Какое сердце, что болтаешь? Спи давай!
– Не могу-у-у…
Я разревелась. Тут отец взмолился.
– Да сними ты ей бинты!
– Нет, я сказала!
Я выла в подушку, и думала: что делать, что делать? Вот что: надо тихо лежать, как родители уснут – попытаться развязать бинты зубами. Стало совсем тихо, только сверчок в подполе стрекотал. Я начала зубами тянуть за кончики бинтов. Слава богу, что мамка на бантики завязала. Наконец-то развязала, а то бы к утру присохли. Жечь перестало, только щипало, но это было терпимо. Бинты спрятала под подушку. Всю оставшуюся ночь я, конечно, не спала. Утром, когда родители собирались на работу, притворилась спящей и лежала тихо, как мышь. Руки спрятала под одеяло, не дай бог увидят, что я сняла бинты. Ну вот, наконец-то ушли. Я встала, нашла чистые бинты и замотала руки, как смогла.
На столе стакан молока и хлеб. И записка от мамки: «Танек, попей молоко и приходи в детдом. Найдешь меня, пойдем в медкабинет на уколы. Мама».
Раньше я с радостью бежала в детдом, то в танцевальный кружок, то в музыкальный класс. А теперь плелась с неохотой на уколы. Если болезнь неизлечима, зачем все это? Но надежда все еще теплилась. Вдруг врачи ошиблись? Может, найдется какое-нибудь средство от этой болезни?
Мамку я нашла в кабинете Домоводства, там проходили уроки труда у старшеклассниц, они шили фартуки. На перемене мы с мамкой пошли в медкабинет. На дверях табличка: «Фельдшер».
– Мам, а что такое «Фельдшер»?
– Это промежуточное звено между медсестрой и врачом.
– Понятно, это когда фельдшер главнее медсестры, а врач главнее фельдшера, да?
– Ну, как-то так.
Мамка постучала в дверь.
– Надежда Федоровна, можно?
– Да, да, входите!
– Здравствуйте! – мы хором с мамкой поздоровались.
– Здравствуйте! Что случилось?
– Надежда Федоровна, Тане выписали лечение – вот направление, вот лекарства! Можно мы будем к Вам ходить на уколы? Так удобнее, чем в поликлинику.
– Конечно, конечно, и мне приятно вам помочь.
– А иголки тонкие у Вас есть? А то я маленькая еще и боюсь уколов. У нас в школе толстые иголки, когда прививки делали, все орали.
Надежда Федоровна сделала умное лицо.
– Тебе я орать не дам, у меня самые тонкие иголки на свете. Ты даже не заметишь, как я сделаю укол – как комарик укусит. Только дома делайте йодную сеточку, хорошо?
– А как из йода сетку делать, он ведь жидкий.
– Я сейчас все покажу, пойдем!
Надежда Федоровна завела меня в стерильную комнату. Медкабинет состоял из двух комнат: приемной и стерильной. В приемной стоял диван с кожаной обивкой, стол, стул и шкаф с медкартами. А в стерильной – кушетка, стол с разными пробирками, со всякими медицинскими штуками, этажерка с коробками для лекарств. Там делали уколы и разные процедуры.
– Тань, ложись на кушетку и немного опусти штанишки.
– Зачем?
– Укольчик сделаю.
– Куда?
Я попятилась от страха.
– Да в ягодичку, зайка.
– А нам в школе в руку делали.
– Во-первых, в руку больней, а во-вторых, мы же много будем делать, в руку столько нельзя.
– Покажите мне иголку!
Надежда Федоровна достала из металлической ванночки шприц и показала мне.
– Ну как, годится?
Иголка и правда была тонкая. Надежда Федоровна начала у меня спрашивать что-то, чтобы меня отвлечь, а я от испуга только мычала.
– Ну, все, вставай, давай покажу, как сеточку делать.
– Что, все уже?
– Да все, все, не больно ведь?
– Нет, спасибо, совсем не больно.
Я подлетела к ней, обняла за талию, но рук моих не хватило. Надежда Федоровна была крупная, объемная такая, не то, что мамка. Моя-то гораздо худее.
– Ну, покажите сеточку.
– Я прямо на тебе и покажу. Вот на это место, где укол, рисуем йодом квадратики, как «морской бой», только мельче. Достаточно один раз обмакнуть в йод спичку с ваткой. Этого хватит на одну зарисовку. Понятно?
– Понятно.
– Пойдем, в столовую тебя отведу, сейчас обед у младших классов.
На обед был куриный суп с лапшой, тефтельки с картофельным пюре и кисель. Я уж не помню, когда ела с таким аппетитом. Последнее время у меня совсем не было этого самого аппетита. После обеда я заглянула к мамке в класс и доложила, что пошла домой.
На нашем крыльце сидела тетя Люда, Ленькина мать.
– Тань, ты Леньку не видала? Что-то его долго нет, и где он шляется? Как бы он опять на полигон не уехал?
