Путешествие в одиночестве

– Она самая, – не выказав ни малейшего удивления, ответил Иоанн. – Кроме того, я научился думать по-гречески, а выражать свои мысли по-русски…

Роксана снова ласково прервала его, обратившись к отцу:

– Знаешь, батюшка, вчера, прощаясь с императрицей, Иоанн сделал ей подарок, вызвавший восхищение у Ее Величества, – издание «Эзопа» Кораиса в золотом переплете.

Старый граф прикинулся удивленным:

– Ну и ну! Чего же ты молчала столько времени, барышня…

Он посмотрел на них, словно не находя слов, а затем сказал полушутя полусерьезно, подняв указательный палец и глядя на жену:

– Все женщины, будь то императрицы, фрейлины или простые мещанки, нуждаются, подобно книгам, в одной вещи – и тех и других следует окружать заботой, чтобы они не испортились…

– Вы имеете в виду, батюшка, что женщинам нужен переплет, как книгам? – сделав оживленный жест, спросила Роксана.

Все засмеялись. Старый граф посмотрел на Иоанна:

– От женщин, сынок, не следует ожидать большего, чем они могут дать! Если они дают больше, следует испытать отвращение и уйти. Если они дают меньше, следует испытать беспокойство и опять-таки уйти…

– В таком случае, мы пребывали бы в непрестанном бегстве, батюшка, – заметил Александр.

– Существует, однако, и нечто среднее, мой дорогой, – тут же возразил отец. – Когда-то, во время бегства, я познакомился с вашей матерью, и она оказалась столь легкой, что непрестанно удерживала меня на поверхности…

Заключение понравилось всем, даже графине, которая не преминула заметить:

– Прекрасный софизм для законоведа.

Иоанн повернулся к своей подруге и посмотрел на нее. Ее зеленые влажные глаза превозмогали выдержку собеседника. Ей были присущи особая медлительность движений и жесткость в произношении «р». На ее маленьком, пшеничного цвета личике просто не оставалось места для притворства.

Мужчины прошли в салон, окна которого выходили в сад. Женщины оставили их одних.

В тот вечер Иоанн не был особенно расположен к беседе. Он остановился у окна, повернувшись в профиль. Устроившись на небольшом удобном диване, граф попивал чай. Болтали о погоде и о политическом бездействии в Европе. Вспоминали также о кокетстве Марии-Луизы. Старый Стурдза, комментировавший в последнее время издание рукописи Каллимаха, воспользовался возможностью поговорить с Иоанном об этом единственном своем занятии:

– Это, сынок, редчайший труд ученейшего фанариота[1 - Фанариоты (от квартала Фанар в Константинополе) – греческая торгово-денежная аристократия, пользовавшая со второй половины XVII века большим политическим влиянием в Османской империи и сыгравшая значительную роль в греческом Просвещении.]. Фон Лингенталь признает его превосходным. Слышишь? Сам фон Лингенталь…

Опершись локтями о столик, Александр листал «Фигаро». Прервав это занятие, он серьезно заметил:

– Что ни говори, но превыше всего – самоуправство, батюшка. Его рукописями не прошибешь. Здесь нужна сильная рука…

Старик сложил руки на груди, глянул на Иоанна, который наблюдал за ними, подумал было, что отвечать не следует, но, в конце концов, сказал:

– То, о чем ты говоришь, совсем не ново, сынок.

Однако юноша не остался равнодушным. Он тоже глянул на гостя и сказал:

– Завидую Иоанну. Там, в придунайских княжествах у него будет возможность неоднократно наносить удары по самоуправству, которое здесь утвердилось официально…

Старый граф еще раз заявил о своей позиции:

– Иоанн, сынок, Молдавия – это театральная ложа, из которой уже без лорнета можно смотреть трагедию нашей родины…

Иоанн посмотрел на свои длинные тонкие пальцы с изящными ногтями.

– И трагедии этой суждено разразиться… – ответил он тихо, придавая своим словам особое значение. – Думаю, что Наполеон, кроме тех ролей, которые замечают за ним другие, играет и еще одну, особенно характерную для нас: он стоит на авансцене и восклицает толпе зрителей: «Incipit tragoedia».

Он слегка наморщил лоб, устремил мечтательный взгляд в пустоту окна и добавил:

– Злые языки утверждают, что Корсиканец решил попробовать нашей сладостной осени…

Граф, встрепенувшись на своем диване, поднялся:

– Что еще за дерзость? Если попробует, то найдет себе могилу на российских просторах…

Александр стал у окна, рядом с Иоанном.

По мере приближения ночи благоуханное дыхание сада становилось все обворожительнее. Искупавшиеся в осеннем дожде растения словно переживали запоздалую молодость. Старый граф ступал по тонкому персидскому ковру с изображением победителя при Гавгамелах, опустив голову. Наконец, он подошел к столику, выпил одним духом остатки чая, и попробовал было сменить тему разговора:

– Чичагов, любезный Иоанн, несколько эгоистичен, как и все военные. Однако, если ему предоставить инициативу, он может снести все. Думаю, вместе вы совершите на Дунае замечательные дела.

Он подошел к окну, положил руку на плечо Иоанну и сказал с легкой иронией:

– Знаешь, в наших кругах, – хотя, к сожалению, я не принадлежу уже ни к какому кругу, – есть субъекты, которым нравится казаться простыми. Казаться, хотя это не более чем завеса. Так вот, у Чичагова есть такая завеса…

– А Наполеон, батюшка? – вызывающе спросил Александр.

– А я о чем?! Но он вовсе не прислушивается к голосу благоразумия.

– Возможно, потому, что он уже поднялся выше его, господин граф… – заметил Иоанн, искоса взглянув на него.

Однако у старого Стурдзы не было желания продолжать разговор. Он тщательно придерживался распорядка дня и не желал отказываться от своих привычек даже ради самого значительного гостя. Он ласково тронул Иоанна за плечо и взял за руки, словно желая этим прикосновением удержать в памяти его присутствие здесь.

– Жаль, но приходится попрощаться с тобой, – сказал старый граф. – Смотри, – он, шутя, погрозил пальцем, – от Александра я буду знать со всеми подробностями обо всех твоих поступках. Слышишь? Со всеми подробностями…

Они остались вдвоем, угрюмо стоя у окна. Какой-то неясный звук раздался в воздухе, – должно быть, пролетела птица. Постепенно вместе с темнотой зал наполнился тем многосоставным благоуханием, которое источают микрокосмы сада: ромашки, издавали пьянящий запах, розы, георгины пытались высвободиться из под власти дождевой воды, ожидая свежего ветерка, о котором должны были возвестить верхние листья плюща, но те все еще пребывали в неподвижности…

В полумраке Александру было легче смотреть на Иоанна.

– Сегодня я заметил наступление осени и почувствовал ее…

– Правда? – ответил тот непроизвольно, сунув руку в карман.

– И все же, – с некоторой горечью сказал Стурдза, – я начинаю верить, что Корсиканец отведает нашей осени. Особенно если узнает, что на Кавказе климат еще мягче, и что по ущельям близ Казбека можно прогуливаться в одной тонкой рубашке…

Иоанн решил вести себя более живо. Он опустил руку на правое плечо Александра и, смотря куда-то в голубой полумрак, сказал:

– Наполеон, друг мой, – это некий глашатай. Слышишь?

Иоанн умолк на мгновение, нервно прикусил верхнюю губу и продолжил: