Невротички

Рома позволял себе хамить и тыкать носом в холодное блюдо, не чинно поданную капусту к столу, вымытый подоконник тряпкой с иным, по его мнению, предназначением. Поля была хорошей хозяйкой и вкусно готовила, но Рома орал на весь дом и распускал руки, если на ужин жарилась курица вместо свинины. Схватить Полину за волосы среди ночи, желая выяснить отношения – раз плюнуть. Закрыть ногой ноутбук, когда та смотрит сериал, а не стирает белье – легко. Объяснить на повышенных, что настоящая женщина должна выглядеть иначе – проще простого.

Роману не нужно было искать причину для скандала – что угодно могло стать поводом. Поля со временем и сама поверила в собственную дифективность, но вместо того, чтобы исправиться, подала на развод.

Роме это решение далось трудно – ущемленное мужское самолюбие привело к тому, что Поля с сыном остались без дома и с ипотекой:

– 

Что это? – у Поли на столе лежал сверток денег, перевязанный зеленой резинкой.

– 

Это твоя доля, – с презрением рявкнул Роман.

– 

Подожди. Мы договаривались продать все и разделить пополам, чтобы я могла вернуть стоимость родительской квартиры и обеспечить отдельную комнату ребенку. А тут на комнату в общаге не хватит.

– 

Тебе хватит.

– 

Ты в своем уме? Где остальное? – Поля от волнения перешла на шепот. При всем желании повысить голос не получалось.

– 

Решила уйти – уходи. Я предупреждал о последствиях.

– 

Обманщик! Ты вор! Ты взял не свои деньги! Ты у сына отобрал, – Полины глаза наполнились слезами, но юридически повлиять на ситуацию не смог бы даже самый матерый юрист – она сама согласилась на оформление дома на мужа. Женщине всегда было жалко, что у него ничего своего нет.

Мир перевернулся с ног на голову. Когда-то этот человек в глаза говорил о любви, а сегодня обокрал. После полугода психотерапии с запросом «не дайте мне разувериться в человечестве» Поля пришла к выводу, что если не хочешь прожить мамину жизнь, то для начала надо выбрать мужчину, а не ничтожество.

Официальной версией развода Роман называл измену жены. О Полиной неверности узнали общие знакомые, друзья и родственники. Та не возражала и не опустилась до объяснений.

Поля еще долго судилась за алименты, где любящий отец уверял судью в том, что не имеет доходов, а содержат его родители-пенсионеры. Молодой судья улыбался, оценивая производителя брюк, обуви, телефона и авто этого нищеброда, и на четвертом заседании удовлетворил заявление матери-вымогательницы в полной мере.

Алименты Роман платил исправно, однако от себя не убежишь.

– 

Мама, забери меня, – всхлипывает Богданчик в трубку.

– 

Что случилось?

– 

Я один и мне страшно!

– 

Как один? А где папа?

– 

Они все уехали.

– 

Куда уехали?

– 

Гулять.

– 

А ты почему не с ними?

– 

Папа наказал. Сказал, что я остаюсь потому, что плохо себя в школе вел. Он не любит меня. Не нужен я ему.

– 

Любит. Давай разговаривать.

– 

Он сказал, что ты меня разбаловала, поэтому будет меня бить ложкой по попе.

– 

Есть в доме альбом?

– 

Есть.

– 

Карандаши?

– 

Есть, нашел.

– 

Давай вместе нарисуем картинку – ты у себя, а я у себя. А потом сравним, ок?

– 

Ок!

– 

А когда папа вернется, покажешь как здорово ты провел время.

Ребенок получал подзатыльники со словами «беги к мамочке и пожалуйся», его привозили под дверь как собаку на день раньше оговоренного времени без предупреждения, а если Полины физически не оказывалось дома – Рома внушал сыну, что тот маме не нужен. Просьбы утихомириться не работали. При этом не звонил Богдану неделями, настаивая на том, что это мальчик должен сам интересоваться отцом. Воспитательные меры разрывали психику ребенка на мелкие части, но терпели педагогический крах. Богдан сначала сильно скучал, потом обижался. Особенно его задело то, что папа ничего не подарил на день рождения. Сначала у Романа не было денег, потом нужно было нарисовать картинку, после – хорошо учиться ради подарка. Вскоре 8-летка вывалил отцу по телефону все, что думает об отношении к себе, потребовал никогда не говорить о маме плохо и заявил, что больше не приедет в гости. В конце добавил, что заслуживает поздравление по факту рождения, а не за глупый рисунок. В тот день папе исполнилось 8, а ребенку 36.

Поля же получила гневное сообщение о том, что настраивает сына против отца и всей семьи, о чем, естественно, пожалеет. Наезд остался без ответа – это не первое нелепое обвинение в ее адрес, а отношения между мужиками не ее проблема. Сын справиться и сделает выводы, а папу не изменишь. Вывод: ни в коем случае не надо рассказывать ребенку о папиных недостатках, придет время – он сам их заметит. К тому же все важные вопросы Поле приходилось решать без помощи и поддержки Романа.

***

– 

У нас случилось ЧП!

– 

Что такое?

– 

Вот смотрите, – учительница продленки Надежда Павловна презрительно тычет Поле в лицо тетрадь сына по украинскому языку. – Видите, на этой странице не дописано предложение, а он переворачивает, пропускает две страницы и дописывает на новой!

– 

И?

– 

Он невнимательный! Постоянно что-то пропускает и не может сосредоточиться!

– 

Он же просто по ошибке перевернул лишний листок.

– 

Проведите беседу, так дальше невозможно. Уже во втором классе ребенок должен быть собран и внимателен. А не то что ваш… Дима, Егор, Никита – это тоже вас касается! Вы ведете себя отвратительно! – вопит Павловна через весь класс, несмотря на присутствующих родителей, пришедших забирать своих недоумков.

Поля отдала тетрадь сыну и вышла из класса. Открыла шкафчик, где Богдан хранил вещи, и переложила лопатку для обуви на нижнюю полку. Учительница телепатически учуяла неладное и вынырнула из класса снова:

– 

Это вы так лопатку кладете?

– 

Так кладу.

– 

У самого края?

– 

У самого что ни на есть края.

Павловна, униженная и ослушанная взрослой женщиной, самоустранилась.

Выглядела женщина максимально педагогически: кудрявые черные волосы, собранные в строгий пучек, высота тела вместе с головой – не более полутора метра на скромных каблучках, насмешливая улыбка и ненависть в глазах ко всему живому, особенно к детям. Павловна напоминала навозного жука, мнившего себя повелителем кучи из говна. Дело не во внешности, а в подходе к работе – за первые недели второго класса Поля выслушала столько о недоразвитости сына, отсутствии мотивации к отступу правильного количества клеточек, неусидчивости, сквернословии, тяги к насилию и издевательствам над другими детьми, сколько не посчастливилось за свои тридцать четыре года:

– 

Ты сегодня на весь класс кричал плохие слова! – нравоповелительственно обращается педагог к Богдану. – Он дрался! Вот заведутся оба. Один дергает, а ваш отвечает! – оборачивается Павловна уже к Полине.

– 

Ему не отвечать? Не реагировать?

– 

Тот, кто дерется – дурак. На нормальных детей я так не говорю! – учительница готова заплакать от отсутствия рекомендаций в учительской методичке как поступать с неподатливой матерью, идущей по наклонной вместе с сыном. – Он целый день вертелся на стуле и не сделал домашнюю работу. Отвлекает себя и других деей!

– 

Мама, я все написал! Это неправда! – несется с тетрадкой Богдан и показывает вполне прилично выполненное задание.

– 

Ану, отдай мяч! Все, до завтра не получишь! – орет уличенная во лжи Павловна.

– 

За что забрали? – спрашивает Поля. – Он сделал работу, потом взял мяч. Ему семь лет, и я бы в его возрасте тоже играла.

Павловна вернула мяч.

Бедная перфекционистка молила о помощи как могла. На первом родительском собрании второго года обучения Павловна выступила с речью, от которой хотелось рыдать даже Полине. В начале спича ее тело от наплыва эмоций негодования и вселенской несправедливости тряслось, губы закусывались, а руки нервно теребили листочек со списком «нарушителей порядка».

Классный руководитель и по совместительству идеологическая подруга Павловны, Луиза Семеновна, была белокурой, но такой же давящей на совесть и чувство вины. В отличие от учительницы продленки обладала актерским талантом и могла без нервов и тревоги озвучить человеку даже смертный приговор:

– Уважаемые родители! Вот и начался второй год обучения. К сожалению, начался очень плохо. Его даже с предыдущим годом сравнить нельзя. Дети одичали за лето, и мы даже не дотягиваем до тех результатов, которые были в конце первого класса. Кто читал более-менее, тот опустился на очень низкий уровень, но все равно мнит себя лучшим. Дети позволяют себе играть на продленке в игры, не сидят смирно на стульчиках. Я уже молчу о том, что они стульчики не подвигают, когда покидают парту! Учителя стараются как могут, выбиваются из сил. А все потому, что дома детьми никто не занимается! Если ребенок приходит в школу без карандаша, то кто, скажите, должен решать проблему? Дети бегают по коридорам как сумасшедшие. У нас 35 оболтусов в классе. Я одна и как, скажите, должна справляться? Надежда Павловна предлагает интересные занятия, но после того, как выучим домашнее задание. По итогу никто не играет потому, что не успевают выучить уроки, не следят за чтением и номером задачи, делают катастрофические ошибки в предложениях! Мне стыдно за уровень знаний и поведение этих детей, а вам? Вы оставляете их и уходите спокойно на работу. Мы же каждый день следим за ними, предотвращаем глупые игры и учим жить по-совести. И если нужно отступить пять клеточек слева и написать «Домашняя работа», а десять человек не могут этого сделать, то как нам быть? Наша задача, чтобы уроки были сделаны. И было чисто в тетрадях. Но если вам все равно на их учебу, если вы не можете научить их не бегать и смирно сидеть, то я не знаю, чем закончится этот год!»

Некоторые родители пристыженно слушали, кто-то делал заметки в блокнот. Полина же встала, приставила как положенно стул к парте и удалилась с мыслью: «Господи, пошли мне возможность перевести пока еще психически здорового ребенка в другую школу, где не помнят, что такое «совок»: построились, пасти закрыли, сидим и пишем».

После собрания Богдан поинтересовался:

– 

Ну как прошло?

– 

Нормально.

– 

Что говорили?

– 

Говорили, что жизнь – это боль! – Поле стало вдруг смешно.

– 

Почему боль, мама?

– 

Потому что для несчастных, обездоленных и душевно нищих это так.

Школьные батлы напоминали Полине ее старшую школу. Девочка была в расцвете пубертата: черные губы и ногти, темнее ночи длинная юбка и необъятных размеров свитер, в голове – отношения, секс и выпивка. На уроки забивала, выезжая на прекрасной памяти и хорошем отношении некоторых учителей, которе видели в ней хорошую девочку в нелегком переходном возрасте. Была у Поли учительница украинского языка и литературы Катерина Захаровна. Настоящая украинка – массивные бедра, платье в пол и часто вышиванка, голубокровная непокрашенная седина и надменность к старшеклассникам. Входил этот носитель культуры и нравственности чинно, пафосно, не глядя на «стадо убогих неучей». Она – образованная «шевченками» и «тычинами», глубокая, но не понятая современностью, подростки же – недоразвитое племя душевно больных, которых ни время, ни усилия врачевателей культуры не вытянут на путь истины и добра. Полю относили к племени, но отправляли на школьные и районные олимпиады. Захаровна предлагала это нехотя-ультимативно, с выражением лица особы, которой нужно подписать мировую с печенигами, иначе забьют насмерть.

Во время обычных школьных занятий позволяла швырануть тетрадку с сочинением в лицо ученику и обидеться на его недостойность стоять рядом с носителем этики.

– 

Катерина Захаровна, почему абзац подчеркнут красным?

– 

Так никто не пишет.

– 

Я переделаю, только как нужно?

– 

У меня нет времени.

К концу одинадцатого класса перед выпускными экзаменами Захаровна подобрела и расцвела. Полина мама, заботясь об аттестате для поступления, договорилась о дополнительных занятиях. На этих уроках уроков не проводили – Захаровна рассказывала о неудавшейся жизни, лесбийских наклонностях дочери и требующем ремня подрастающем поколении, из которого девочку мгновенно вычеркнули оплатой долларами за занятие.

На экзамене Поля получила высший балл и пришла к выводу, что некоторые учителя ненавидят не за отсутствие знаний, а просто так.

– 

Мама, ты гордишься мной? – порой интересовался Богдан вечером.

– 

Конечно!

– 

Ну так я же плохо пишу.

– 

И что?

– 

И поведение у меня плохое в школе.

– 

И что? Я горжусь тобой потому, что ты мой сын. А писать лучше научишься, вести себя тоже.

– 

Не говори так…

– 

Почему?

– 

Меня ругают в школе… Говорят, что нельзя так говорить. Надо сейчас все уметь.

– 

В следующий раз скажешь, чтобы с комментариями по поводу будущего обращались напрямую ко мне, ок?

– 

Ок! А что такое дистанционное обучение?

– 

Где ты это услышал?

– 

Луиза Семеновна сказала, что таким как я надо учиться дистанционно.

– 

Это когда дети учаться дома из-за болезни, например.

– 

Я больной?

– 

Ты здоровее всех здоровых. Не бери в голову глупости.

Богдан очутился в школе, которая прививала комплекс неполноценности, а не то, что действительно нужно ребенку – умение формулировать мысль, спрашивать непонятное, отстаивать свои интересы, хотеть учиться, верить в себя, учиться на ошибках, не соглашаться с другими и не быть из-за этого опозоренным. Павловна же день не могла прожить без публичного стыжения, ведь если вместо головы «совок», то в нем положено лежать мусору:

– 

Ты что полурока в туалете просидел? И ручку погрыз? – орет на весь класс учительница.

– 

А давайте-ка мы выйдем из класса и вы мне все расскажите? – просила Поля, случайно попав на разбор полетов вечером в классе.

– 

Не слушает на уроке, ручку погрыз! Поведение отвратительное! – учительница вышла и стала в дверном проеме.

– 

А что не слушал?

– 

Сегодня читали о Катерине Билокур, так он на голове стоял!

– 

Я все слышал! – вклинился Богдан. – Она художница, умерла от рака, так и не дорисовав картину!

– 

Мой славный! – Поля погладила сына по голове, отправив надевать куртку. – Так, а по поведению что?

– 

Тапки ему выстирайте, а то он на улицу в сменке побежал!

– 

Хорошо, а с поведением что не так?

Педагог демонстративно схватилась за сердце, махнула на Полину костлявой рукой и ушла к оставшимся на продленке маленьким дебилам.

Второй страж нравственности и образования Луиза Семеновна цеплялась не только к детям, но и к родителям по статусу классного руководителя. Женщина ежедневно писала простыни в родительской группе, порой, по несколько раз:

«Я понимаю, что родителям, чьи детишки себя плохо ведут, очень сейчас неприятно. Но есть положительный момент – мы не собираем общее родительское собрание по вопросу поведения, нет посещения с родительским комитетом квартир для контроля условий, в которых проживает ребенок. Мы просто просим – не стесняйтесь и принимайте действенные меры, чтобы все понимали, что происходит. Хорошего вечера!»

На подобный сюрр некоторые отписывались отчетами о проделанной воспитательной работе, словно это кого-то интересовало, другие отмалчивались из-за стыда или вежливости, не позволяевшей послать в темное место охамевшую даму. Полина хохотала: «Сталин умер в 53-м. Союз розвалился в 91-м. Но то ж мелочи. Вы Семеновну поблагодарите, что не приходит домой с проверкой!»

Богданчик рос активным и непослушным. У ребенка было собственное понимание мира, приемлемого, нужного и того, как с ним должны разговаривать. На крики Полины из соседней комнаты он вообще не обращал внимания. При этом с удовольствием накрывал маму одеялом и спрашивал: «Как ты себя чувствуешь, мама?» После школы или выходных у папы мчался с объятиями: «Мамочка, привет! Я так скучал». Уроки вызывали ненависть и отторжение: «Зачем мне надо еще списывать, если я прочел быстро и с выражением?» Богдан был неуклюжим, порой нелепым, громко и много разговаривал, но не позволял неуважения. Поля с четырех лет стучалась к сыну в комнату и только после «да-да!» входила.

Однажды ребенок рылся в ее сумке. Та подошла и, строго посмотрев на сына, произнесла: «Никогда не бери чужое – это неуважение к человеку». Когда Богдан стал школьником и Поля позволила себе достать из рюкзака учебники, сын молча подошел, отнял портфель и величиственно изрек: «Это личное». Поля без боя все отдала и больше в детский портфель нос не сунула – если ждешь уважения к своему, будь добр, уважай чужое.

Богдан мог сочинить за две минуты душераздирающий стих об умирающем котенке, нуждающемся в нежности и заботе. Или волшебную сказку о психологической сепарации, накшталт:

«Жил-был Джин, которому не нравится тесный кувшин. Просил маму, чтобы отпустила. Мама очень любила сыночка, поэтому открыла пробку и Джин вылетел в большой мир. Летит он и поет: «Ой гора, гора!» Потом увидел волка и спрашивает: «Друг, а где мне большой кувшин найти?» Волк дал Джину ключик от большого кувшина. Тот поблагодарил за помощь и начал новую жизнь».

Самыми приятными были моменты перед сном, когда Полина, не имея ни голоса, ни слуха, пела сыну задушевные песенки с самого рождения, под которые малыш сладко засыпал. Годы шли, а репертуар не менялся:

«Удивительная лошадь, удивительная лошадь,

В нашем городе живет.

Удивительная лошадь, удивительная лошадь,

Молча ест и молча пьет.

Молча ходит на работу, молча ходит на работу,

А ночами молча спит.

Видно, лошадь знает что-то, видно лошадь знает что-то,

Если так она молчит».

Богданчик прижимался к маме, та гладила его по волосам и целовала щечку, смакуя как мякоть персика. Сын стал отдельной, но лучшей частью Полины.

Вечером Богдан любил играть в викторину. Поля придумывала или находила в сети необычные вопросы:

– 

Что бы ты никогда не смог простить?

– 

Если моего ребенка кто-то ударит. Или обидит, – после минуты раздумий отвечал Богдан.

– 

Для чего нужно учиться и ходить в школу?

– 

Чтобы получить Нобелевскую премию. Как минимум.

– 

Легко ли быть ребенком?

– 

Сначала сложно. Когда тебе четыре года, то нормально. А вот уже в семь появляются инциденты. Например, ехать одному в лифте. Это же страшно. Особенно, если приходит грузовой. А когда научишься, то норм. Поэтому чем старше, тем легче.

– 

Если бы прилетел НЛО и забрал бы троих учеников из твоего класса, кто бы это мог быть?

– 

Я бы никого не отдал. Пусть не все умные, как я, но у каждого должен быть шанс научиться и стать лучше.

– 

Чего ты боишься больше всего?

– 

Потерять тех, кого люблю.

– 

Что бы ты спросил у бога, если вопрос можно задать только один?

– 

Как я могу задавать много вопросов?

Полина не всегда была пофигисткой. Будучи еще беременной прочла массу книг по правильному воспитанию и уходу за ребенком, решив во что бы то ни стало вырастить идеального ребенка. В интернете покупались лучшие пособия по раннему развитию, карточки, методики и приспособления, используя которые мать чувствовала себя бетменом.

Первым словом Богдана стало не «мама» или «папа», а «галка», ибо систематическое кадрирование малыша карточками из раздела «Птицы» просто не давали малышу шанса произнести иное.

Поля корячилась от болей в спине из-за грыж, но упорно продолжала динамическую гимнастику, после которой приглашенная медсестра плескала ребенка в большой ванне. Богдан так и не узнал, что такое шапочка, закрытое окно, антибиотик и «при -20 мы не гуляем».

Малыш был бодр, здоров и развит, однако через пару лет Поля устала быть матерью. Небритые ноги, темные припухлости под глазами, обвисший живот и «все сама» привели к тому, что женщина иссякла. Положила на себя большой и толстый, укутавшись в депрессию и жалость к себе.

После развода времени на собачье скуление не было, поэтому бразды правления были отданы в руки воспитателям в детском саду, пока Полина работала. И, о чудо, ребенок продолжил расти счастливым и жизнерадостным. Оказывается, если сменить статут с #яжемать на #делаючтомогу, то жизнь не кончается. Еще настроение на Семеновну останется:

– 

Он не тянет предметы, Луиза Семеновна? – спрашивала Полина в очередной переписке.

– 

Тянет, но у него шило в попе. Он теряет карандаши и не может в портфеле найти тетрадь.

– 

Он разбил окно и школа понесла убытки?

– 

Нет, конечно. Просто он мешает остальным детям получать знания.

– 

Он заглядывает под юбку девочкам, демонстрируя раннее половое созревание?

– 

Боже упаси, что вы говорите?!

– 

Он плюнул вам в лицо?

– 

Нет. Я проверила его домашнее задание и ужаснулась. Грязно, непонятно, нелепо. В тетради написала: «Мне стыдно проверять такую работу. А тебе?» Так Богдан написал, что нет! Это уму не постижимо!

– 

Почему? Вы задали вопрос, ребенок вам ответил. Написал грязно, но без ошибок. Я посмотрела. В чем дело? В его откровении?

– 

Где это видано, чтобы так относились к учителю второклассники? Вы считаете, что справляетесь со своими обязанностями как мама?

– 

Ах, вот что вас волнует. Мой сын учится так, как может. На мой взгляд, вменяемо. Если перед поступлением ему нужна будет помощь, я найму репетиторов. Остальное – смиритесь.

– 

Сейчас уже не требуют чистописание. Главное, чтобы материал был своен.

– 

Тогда избавьте мой телефон от засилия сообщений о беспрекословном послушании, учтивости и феноменальном умении просидеть 45 минут неподвижно, не теряя эффективности восприятия. Богдан будет читать Гарри Потера, а не «мама мыла раму». Он будет считать в уме, если так удобнее. Он будет спрашивать, за что ему подчеркнули предложение в тетради, еслирешено правильно, но черной, а не синей ручкой. Что не ясно или требует дополнительных разъяснений?

Ответом стало молчание. На следующий день Богдан вернулся домой в слезах – в школу пришла какая-то комиссия, и всем детям приказали молчать в столовой и эстетично поедать обед. Он попытался предложить соседу обменять горбушку на котлету, однако Павловна подошла и закрыла мальчику рот руками. В процессе излияния души выяснилось, что Богдана припер к стенке в туалете какой-то мальчик, приказав снять трусы под страхом рассказа папе, и трогал его руками. Ребенок пожаловался учителю, и был унижен ответом о том, что с нормальными детьми ничего подобного не происходит. Полину об инциденте никто не уведомил. Все границы были перейдены.