Гретель и ее бесы

– А потом что? – спросил Курт. – Уплыла?

– Нет, – покачал головой Йозеф. Гретель отлично видела его коротко стриженный затылок. – Наверное, ушла по берегу. Только вот в какую сторону?

– Значит, так. Я пойду направо, а ты – налево. Так мы ее точно не упустим!

Йозеф и Курт разошлись, а Гретель осталась стоять у дыры, ведущей обратно в мир живых. Вокруг царил непроглядный мрак, но воображение рисовало ей сгнившие гробы, черепа, ставшие хрупкими, как яичная скорлупа, и кости, разбросанные по полу. Когда поясница разнылась от долгой неподвижности, Гретель осторожно переступила с ноги на ногу. Тут же ее лица коснулось что-то упругое и влажное, похожее на длинный язык. Девочка отшатнулась, едва сдержав крик, а уже потом сообразила, что это просто корень, пробивший каменный потолок. После этого Гретель не шевелилась, чтобы ничего не задеть. В нос бил запах плесени, влажной земли и разложения, в котором ей почему-то мерещился приторный аромат обслюнявленного леденца.

Спустя какое-то время Гретель начала бить крупная дрожь, а по щекам побежали слезы. В ушах звучал голос Нильса: «Я знаю, как следует поступать с ведьмами. Может, тебе даже понравится». Чтобы унять дрожь, девочка обняла себя за плечи и крепко, до боли в зубах стиснула челюсти. Так она простояла около двух часов.

* * *

На Смолокурную улицу, в конце которой стоял ее дом, Гретель свернула уже в сумерках. Она не представляла, как будет оправдываться, когда мать увидит ее перепачканное платье, утыканную колючками куртку и разорванные чулки.

«Скажу как есть, что на меня напали хулиганы, – решила Гретель. – Хоть бы отец был дома и заступился!..»

Мать, конечно же, не станет ничего слушать. Она будет кричать, закатывать глаза и заламывать руки, как сумасшедшая, а потом схватится за розгу. Марта Блок могла впасть в ярость из-за любой мелочи, а уж из-за порванных чулок и подавно. Что бы ни случилась, виноватыми у нее всегда оказывались собственные дети. Гензель и Гретель были для нее «невыносимыми», «гадкими», «дрянными», и никак иначе.

Раньше Гретель могла часами лежать без сна и размышлять о том, почему мама ее ненавидит. «Наверное, я действительно ужасная, – думала девочка, прислушиваясь к волчьему вою, долетавшему из леса. – Если я умру, ей станет лучше».

Когда Гретель было одиннадцать, у нее появилась привычка тайком наносить себе порезы, слегка рассекая левое запястье. Сначала она делала это в ванной при помощи папиной опасной бритвы. Стоя над жестяным тазом, Гретель могла подолгу смотреть, как тонкая струйка крови стекает по пальцам и расходится в грязной воде. Потом она стащила бритву (отец, обладатель густой бороды, не заметил пропажи) и спрятала ее под соломенным тюфяком в их с Гензелем комнате. Так она всегда могла порезать себя, даже если в ванной кто-то находился. Когда бритва касалась кожи, физическая боль ненадолго вытесняла душевную.

«Я плохая. Я это заслужила», – думала маленькая Гретель Блок, полосуя руку лезвием. Привычка резать себя ушла после одного жуткого случая, когда с бритвой в руках ей пришлось защищать собственную жизнь и жизнь младшего брата.

Сейчас Гретель понимала, что они с Гензелем – обычные дети, не хуже и не лучше других. А вот у мамы в голове все перепуталось. Но и сейчас, когда Марта Блок начинала вопить и сыпать нелепыми обвинениями, на Гретель накатывало чувство вины.

Редкие доски, по которым шла Гретель, вросли в застывшее глинистое месиво. Градоправители прошлого сделали хорошее дело, выложив Марбах-плац и центральные улицы гранитом. В менее зажиточных районах каменная брусчатка сменялась деревянной, а вот жителям городских окраин оставалось месить ногами грязь. Шагая к дому, Гретель по привычке приподнимала подол, хотя ее платью, побывавшему в овраге, на Сыром Погосте и даже в склепе, уже ничего не могло навредить.

Вдалеке Гретель разглядела каменную трубу своего дома – вертикальный росчерк на фоне темного неба. Мать, наверное, уже приготовила похлебку. И если ангелы, приставленные смотреть за юными фройляйн, хоть немного благоволят Гретель, отец сейчас сидит у камина и ждет, когда накроют на стол.

По меркам Смолокурной улицы дом, где жила семья Блок, был весьма неплох. С крепкими бревенчатыми стенами, большим камином, сложенным из дикого камня, и двускатной крышей, крытой лесным дерном. Томас Блок построил хижину своими руками в год, когда обручился с Мартой. А еще он сам сделал всю мебель – столы, стулья, кровати и сундуки. Друзья говорили, что Томас мог бы стать неплохим плотником и зарабатывать больше, чем любой дровосек. «Нет уж, я слишком люблю лес, – отшучивался тот. – В лесу всегда тишина и покой, не то что в городе…»

– Гретель, это ты? – Прозвучавший за спиной голос определенно принадлежал одной из сестер Шепард.

Нехотя оглянувшись, Гретель различила лишь темный силуэт. На окраинах Марбаха никто не хотел попусту тратить дорогой керосин, поэтому ближайший фонарь горел над порогом таверны «Мышка, птичка и жареная колбаса». То есть на соседней улице.

– Клара? – предположила Гретель.

Не далее как сегодня днем она, сестры Шепард и другие девочки вместе начищали котлы, ругали монахинь и пугали друг друга ведьмой Пряничного домика. С тех пор столько всего случилось, что Гретель казалось: прошла неделя, а то и больше.

– Да, это я! Чего так поздно гуляешь?

– Отец послал отыскать Гензеля, – на ходу сочинила Гретель. – А сама-то чего бродишь, как привидение?

– Мы с Мари делаем костюмы на завтра, – сообщила девочка. – Я ходила к соседям за краской. Угадай, что мы придумали?

Клара подходила все ближе. Лившегося из окошек соседних домов света было бы недостаточно, вздумай Гретель почитать Писание. Но чтобы различить порванные чулки и перепачканное платье, его вполне хватало.

– Прости, я очень тороплюсь! – сказала Гретель, отступая. Девочка не хотела, чтобы сестры Шепард знали, что она попала в переделку. Пусть они и ее подруги, но слыли знатными сплетницами. – Боюсь, как бы отец не разозлился!

– Мы же завтра идем колядовать? – спросила Клара. – Вы с Гензелем костюмы-то успели сделать?

– Да, да, идем! – крикнула Гретель, быстрым шагом направляясь к дому. – Как договаривались!

Квадратная труба, над которой вился дымок, все приближалась, а вскоре в полумраке замаячила знакомая крыша. Сейчас, в середине осени, она зеленела ото мха, как лесная полянка. Снаружи это выглядело мило, вот только дела, которые творились под этой крышей, не всегда вызывали улыбку. Вздохнув, Гретель подошла к двери и тщательно вытерла ноги о ребристую деревяшку, лежавшую у порога. Пол в доме, само собой, был земляной, утоптанный «в камень». Его никто никогда не мыл, как, например, каменные полы собора Святого Генриха или деревянный пол в школе. Однако Гретель каждый день подметала все комнаты.

Зайдя в дом, девочка очутилась в «каминном зале», как любил именовать общую комнату Томас Блок. Возле пылающего очага стояло его деревянное кресло с прямой спинкой и отполированными до блеска подлокотниками. После работы отец обычно сидел в нем, вытянув ноги к огню и посасывая трубку, но сейчас кресло пустовало. Матери не было ни у разделочного стола, над которым висела нехитрая медная утварь, ни у прялки.

Гретель быстро сняла курточку и повесила ее на крючок справа от входа. «Наверное, папа с друзьями в таверне, – подумала она, на цыпочках направляясь к двери, ведущей в их с Гензелем комнату. – А мама или в спальне, или в ванной…»

В «каминном зале» было душно и как-то слишком уж влажно. Огибая круглый обеденный стол, возле которого стояло четыре стула, Гретель сообразила: в преддверии Праздника Урожая мама наполняла ванну.

Большая металлическая купальня была приданым Марты, дочери жестянщика. На Смолокурной улице только Блоки могли похвастаться чем-то подобным. Томас очень гордился, что у него имеется настоящая ванна, прямо как у бургомистра или епископа, и даже сделал к дому специальную пристройку с каменным полом, не размокавшим от воды.

Гретель осторожно приоткрыла дверь, ведущую в их с Гензелем спальню. Темно…

– Гензель, ты здесь? – позвала она полушепотом. – Спишь?

Ей ответила тишина. Похоже, младший брат задержался у друзей или просто шатался где-нибудь. Гретель не могла винить его за это – на улице дети Томаса и Марты Блок чувствовали себя в большей безопасности, чем у себя дома.

– Это еще что?!

Гретель вздрогнула и резко повернулась на голос. Мать, в домашнем платье и переднике, стояла у двери в ванную. Ее волосы, такие же светлые, как у Гензеля и Гретель, были влажными.

– Ты что, в аду побывала, чертовка?!

Гретель подумала, что ее мать недалека от истины, но вслух сказала:

– На меня напали хулиганы. Это все Нильс и его…

– Чулки! – Марта вылупилась на голые коленки Гретель. – Во что ты их превратила?! Думаешь, отец для того каждый божий день надрывается в лесу, чтобы вы вот так портили одежду?!

Сказав это, она в три широких шага пересекла «каминный зал» и нависла над дочерью. У Марты Блок было худое лицо и зеленые глаза, которые она умела таращить почище любой совы. Пребывая в спокойном расположении духа, мать выглядела пусть и изможденной, но все же довольно красивой женщиной. Глядя на Марту в такие моменты, Гретель могла понять, почему Томас Блок остановил на ней свой выбор. Но когда из мамы, по выражению Гензеля, «лезли черти», она становилась похожа на злобную ведьму.

Марта еще не успела замахнуться, а Гретель уже зажмурилась и втянула голову в плечи. Прошла секунда, другая, и девочка услышала долгий выдох. Открыв глаза, она обнаружила, что лицо матери, только что искаженное безумной гримасой, расслабилось, а взгляд потух, сделался рассеянным.

– Ты вся грязная, – произнесла Марта совершенно нормальным, разве что слегка усталым голосом. – Вода еще теплая. Иди помойся.

Такое случалось нечасто. Не веря своей удаче, Гретель без лишних слов поспешила в ванную.

Внутри было влажно и тепло. Посреди комнатки расположилась купальня, полная мыльной воды. Таз для умывания стоял на полу, а его обычное место на табурете заняла керосиновая лампа с закопченным плафоном. Прикрыв дверь, девочка разулась, сняла фартук, платье и нижнее белье. Пришедшие в негодность чулки отправились в угол, к другим тряпкам.

Раздевшись, Гретель переступила жестяной бортик ванны. Вода, оказавшаяся не просто теплой, а горячей, защипала царапины, полученные в овраге и на Сыром Погосте. Гретель зашипела сквозь сжатые зубы, а потом резко села, погрузившись в воду по самый подбородок. Теперь гореть начали все царапины и ссадины разом, но это было именно то, что нужно. В банные дни мылся сначала отец семейства, потом его жена. Гензелю и Гретель всегда доставалась грязная и остывшая вода.

Когда жжение немного успокоилось, девочка взяла кусок мыла, растрепанную мочалку и принялась оттирать въевшуюся в поры грязь Сырого Погоста. Напряжение понемногу покидало ее. Она даже принялась что-то напевать под нос, когда дверь отворилась и на пороге возникла Марта Блок. Гретель замерла, но мать подошла к ванне и спокойным голосом спросила:

– Ты не забыла полотенце?

– Оно на крючке висит, – произнесла Гретель. – Спасибо, что побеспокоилась.