Владычица Рима

Гай Лициний щелкнул пальцами. В комнату вошел слуга-раб, подал господину бокал, чтобы тот мог осмотреть его, потом на глазах у хозяина распечатал маленькую амфору, наполнил бокал вином.

…Говорят, первую тысячу, посланную на их усмирение, варвары просто перетравили. Оставили в пустых домах ядовитое вино, мясо, сыр, воду и даже, если молва не врет, овощи и фрукты, а сами ушли.

Легионеры вошли в селение, каждый что-нибудь попробовал, а к утру – не встали.

Варвары побросали обобранные трупы в расщелину, туда же вылили и скинули все, к чему подмешивали и чего коснулся яд, и засыпали землей. Все. Теперь легионер, даже если и покупает что-то на рынке, то заставляет сперва попробовать товар продавца, и пока, слава богам, от яда больше никто не умер…

Отпив вина, полководец задумался.

Чем усмирить этих нечестивых безбожных дикарей?

Редкие пленники и перебежчики знают слишком мало или умеют молчать даже под пыткой. Все, что известно об армии восставших, – принесено слухами. Слухи почти никогда не врут (могут преувеличивать, конечно, но и это нечасто), зато у них есть важный недостаток. Они сообщают только о свершившемся. О том же, что готовится, – слухи молчат. Но недавно слухи принесли важную новость: таинственная женщина сейчас одна, под охраной менее чем сотни воинов.

Если бы узнать, где именно она сейчас, то можно было бы рискнуть и одним ударом обезглавить восставших, поселив в сердцах варваров страх и растерянность.

Десять тысяч сестерций[5 - Сестерций – древнеримская монета.] – первоначальная плата за голову колдуньи – давно уже выросли до четырехсот тысяч, но те, кто знал о путях колдуньи, очевидно, о высокой цене ничего не слышали, а те, кто слышал, ничего не мог сообщить. Но Гай Лициний не отчаивался. В силу денег он верил даже больше, чем в силу легионов Великого Рима.

В комнату заглянул давешний слуга-раб.

– Что тебе надо, Марц?

Раб проскользнул в дверь, упал перед римлянином ниц:

– Господин мой, там пришел какой-то человек и желает видеть великого Гая Лициния Октавиана.

– Кто?

– Мой господин, никто его не знает. Это молодой варвар и, судя по одежде, варвар незнатный.

– Пусть с ним говорит Эвфорион.

– Варвар не желает говорить с секретарем моего господина. Он говорит, что пришел получить от моего господина четыреста тысяч сестерций и более ни с кем и ни о чем толковать не намерен. А то де у старухи слишком острый слух.

Лициний задумался. Намеки пришельца были достаточно прозрачны, а предосторожности, если он действительно принес ценные вести, вполне оправданы.

– Его обыскали? При нем нет оружия?

– Нет, господин, даже булавки.

– Хорошо, я приму его, но позже. Пусть ждет. Я занят сейчас. Ступай.

Раб исчез за дверью, но через минуту вернулся:

– Мой господин, он говорит, что если господин желает тешить свою гордость, то ему нечего здесь делать. Еще он бранится и говорит, что ради римской гордости не станет рисковать головой и просиживать штаны в приемной господина, и еще он говорит, что раз римляне штанов не носят, то пусть они и ждут неизвестно чего!

Гай Лициний нервно приподнял бровь, и Марц свернулся чуть не в клубок:

– Он так говорит, господин. Господин прикажет задержать его или выкинуть?

Октавиан подавил раздражение. Варвары подобны диким зверям. Для того чтобы подчинить тех и других требуется не только сила, но и терпение:

– Зови. Послушаем, что за вести он принес. Но сперва переставь кресла. И столик. Принеси еще бокал. Медный, с позолотой. И фруктов в вазу добавь.

Через десять минут все было готово, а еще через минуту в комнату вошел молодой варвар с красивым, самоуверенным лицом, в простой и добротной одежде.

– Приветствую благородного Гая Лициния Октавиана, – негромко объявил он, будучи уже посередине комнаты и не дав себе труда поднять для приветствия руку.

– Приветствую моего гостя, – нехотя отозвался с ложа полководец. Предложить гостю сесть он не успел, – тот уже уселся в приготовленное кресло, плеснул из амфоры вина в стоявший на столике кубок:

– Жара, горло пересохло, – отхлебнув вина, он спросил: – Ушей здесь больше нет?

– Для гостя варвар ведет себя слишком вольно.

– Я не задержусь. Да и про уши спросил так, без умысла. Мне-то что? Своего имени я не скажу, а в сохранении тайны не меньше вашего заинтересован. Так начнем разговор?

Римлянин подавил гнев. Наказать наглеца он всегда успеет:

– Начинай.

Парень допил вино, поставил кубок на стол, вытер рот тыльной стороной ладони:

– Мое условие: за голову старухи вы платите мне миллион сестерций.

– Не много ли просишь?

– Нет. Миллион – мне, миллион – моему другу. Меньше никак нельзя.

– Два миллиона за одну голову?

– Почему за одну? За две.

– За какие две?

– Старуха и ее дочь. Эту девку тоже в живых оставлять нельзя. Я на это не согласен, – подхватив с блюда ветку изюма, он некоторое время грустно созерцал ее, потом бросил обратно. – Это не еда. Слабо вы кормитесь.

– Ты не путаешь? У старухи есть дочь?

– А как же! И в живых эту маленькую ведьму оставлять нельзя, если вы, конечно, не хотите, чтобы она заменила у нас мать.

– Мы о дочери ничего не слышали.

Юноша оперся обеими руками о колени, подался к римлянину, белозубо скалясь:

– Ну, еще бы! Кто она, по-вашему, эта старуха? Что вы о ней знаете? О прозвище я не говорю, но на самом-то деле кто она? Женщина в летах? Старая карга? Юная девушка? Даже среди наших это знает не каждый, но каждый верит в то, что видел, а видел он или женщину, или девчонку и очень редко ту и другую вместе. Это мать и дочь. Понятно вам?

– Да, – уже эта новость стоила потраченного терпения, а у варвара, похоже, еще кое-что припасено.

– Ну, так как вам моя цена? По миллиону за голову?