Жизнь, опаленная войной
После разгрузки дивизион маршем двинулся к линии фронта. Так наша 26-я стрелковая -дивизия под командованием полковника Кузнецова оказалась на Северо-Западном направлении. В начальный период было три направления: Северо-Западное, Западное и Южное. Впоследствии уже стали создавать фронты.
Вот и действующая армия. Вот и первый бой под деревней Лужно Лычковского района Новгородской области. Это деревня Сухая Нива и др. Здесь наша дивизия остановила немцев, рвавшихся на Валдайские высоты, а оттуда – на Ленинград.
Первый день на фронте, первые 100 грамм водки, первая папироса по совету старших товарищей, вместе со 100 граммами выдали по пачке махорки и пачке папирос «Красная Звезда». Махорку я отдал, как помню сейчас, Огневу. Это был красноармеец из взвода боевого питания. Он ещё на Дальнем Востоке ко мне относился как отец. Был призван из резерва из Алтайского края. Вместе с ним в этом взводе были тоже с Алтая Попов и Сорокин. Но о них я напишу чуть позднее.
Карта боевых действий с участием 26-й С.Д. осенью 1941 года
Получено задание: срочно сделать привязки наблюдательного и командного пунктов дивизиона. Сделать засечки ориентиров, закончить привязки огневых позиций всех трёх батарей дивизиона. Первым хорошим ориентиром в направлении стрельбы батарей дивизиона была церковь в деревне Лужно. Нами сделаны привязки, подготовлены расчёты для стрельбы, и произведены первые залпы по противнику, окопавшемуся в деревне. Этот день у меня в памяти до сих пор.
На другой день я по команде командира дивизиона В.И. Решетникова находился на НП 6-й батареи для корректировки огня. Вечером же получил новое задание от командира дивизиона сделать привязки передовых наблюдательных пунктов всех трёх батарей, так как с основных НП из-за тумана и дождя почти не видно было разрывов снарядов. С огневой позиции телефонист чётко передаёт выстрел. Слышим свист снаряда, вскоре – разрыв, а разрыва этого как следует не видно. А бросаться снарядами не по цели слишком роскошно. Корректировку огня вели не только разведчики-наблюдатели, но и все вычислители, которые на данный момент не были задействованы по привязке.
В частности, после ухода с наблюдательного пункта 6й батареи по заданию командира дивизиона, за меня вёл корректировку огня мой напарник М. Безрудный. После нескольких дней боёв он был тяжело ранен в спину, и мне не пришлось его проводить, так как я находился на КП дивизиона, осуществлял связь с батареями и штабом полка.
Не могу назвать причину, но Решетников доверял мне даже больше, чем командиру отделения и даже командиру взвода Бабину. В один из дней, во время корректировки огня на передовом НП, туда под обстрелом пробрался тоже мой напарник ещё с Дальнего Востока Иваненко и говорит: «Миша, тебя вызывает командир дивизиона, я остаюсь за тебя». И подсказал, где он проскочил мимо обстрела. Его же дорогой я проскочил с передового наблюдательного пункта к командиру дивизиона. По прибытию я доложил обстановку, и что по его вызову я прибыл. Тот сказал: «Пойдёшь со мной на командный пункт». По дороге он неожиданно спросил: «Журавлёв, я тебя хорошо знаю, как честного солдата. Скажи, только правду, почему не любят лейтенанта Борисова (Это был комвзвода связи)?» Я сказал: «За его грубость ещё на Дальнем Востоке и несправедливость». «Понятно, – сказал он и добавил, – вот теперь мне ясно, почему он просится в другой дивизион». Тогда я добавил: «Не скажу кем, но ему было сказано, что если он не изменит своё отношение к нам, то может получить пулю и от своих». Я рассказал Решетникову о том, что, когда мы были на оборонных работах, были случаи, когда Борисов подбегал с нагайкой в руке и замахивался на чуть замешкавшихся во время подъёма и частенько срывал палатки, в которых мы спали и отдыхали после работ.
Видно, испугавшись, Борисов резко изменился и даже порой заискивал перед своими подчинёнными. Помню, однажды я сопровождал на НП повара и старшину с термосами, доставлявших обед для личного состава, находившегося на НП. Подойдя к НП, мы встретили Борисова с песней: «Слышен звон котелка издалёка, это значит – обед принесли». Неожиданно старшина его спросил: «Вы на самом деле повеселели или вид подаёте?» Он ничего не ответил и ушёл в свой блиндаж. На этот вопрос ответил один из разведчиков: «Он просил простить его за грубость на Дальнем Востоке. Посмотрим, как будет дальше». На этом разговор был закончен.
Мне частенько, по просьбе старшины дивизиона, приходилось сопровождать на НП кого-либо из боепитовцев, чтобы накормить управленцев. Однажды красноармеец Трухин, тоже из Забайкалья, но с другого района, должен был доставить на НП командира дивизиона хлеб, а кухня должна была подъехать с наступлением темноты. Поле, по которому мы вынуждены были идти, подвергалось всё время обстрелу. И на сей раз, повторилось то же самое. Трухин, нёсший мешок с хлебом, бросил его и лёг за кустом, а я – с другой стороны куста. Вдруг, слышу, как будто шум мотоцикла, а оказалось – это мина. Мина шарахнулась прямо в наш куст. Нам был бы, как по-немецки говорится, капут, но, к счастью, эта мина не разорвалась.
Наступил октябрь 1941 года. На фронте сложная обстановка, а особенно – под Москвой.
Во взводе боепитания, я уже ранее упоминал, служили с Алтая, прибывшие в мае 1941 г. в полк Огнев, Попов и Сорокин, с которыми у меня сложились хорошие взаимоотношения. По возрасту, они годились мне в отцы. Как-то я пришёл с передовой в хозвзвод. Хотелось чего-нибудь поесть на кухне. Старшина дал мне кусок хлеба и сказал: «В котле ничего нет, я на тебя отправил на НП». Я попросил: «Хотя бы чая хлебнуть». И тут Огнев позвал меня с собой. Я пошёл. Он меня подвёл к Попову и Сорокину и говорит: «Мужики, надо парня накормить». Те отвечали за доставку боеприпасов. Попов достал котелок и дал мне каши, при этом сказал: «Приходи к нам, как будет трудно, у нас для тебя всегда что-нибудь найдётся». И тут у нас с ними зашёл откровенный разговор о положении на фронте, под Москвой, ведь Питер был уже в блокаде. Они говорят: «Москву не взять немцам». «Ты, – говорит Огнев, – нас не бойся. Хотя мы и из раскулаченных, и советскую власть недолюбливаем, но Россию-матушку защищать будем». И в продолжение ими сказанного, они ссылались на слова командира дивизиона Решетникова о том, что у нас кузница – Урал и Сибирь, и всё будет сделано для победы. Этими словами они меня прямо воодушевили. Ведь я молод – только 20 лет исполнилось. Доверяя им, в то же время я не мог им сказать о том, что мой дядя В.Д. Утюжников был выслан в Турухтанск, хотя у него были всего одна лошадь и одна корова. Жил он в то время в селе Кундулун Акшинского района Читинской области. По пьянке он за ночь выиграл в карты около сотни голов разного скота. Угнал стадо в Манчжурию, продал весь выигрыш, закупил мануфактуры и, вернувшись домой, стал бедным раздавать бесплатно, а богатым продавать. И попал под выселение.
Надо отметить, что старшие товарищи, командиры многие были оптимистами и патриотами. На них можно было не только равняться, но и надеяться. Так, В.И. Решетников перед переброской нашего дивизиона из 79-го ГАП в 788 артполк 262 стрелковой дивизии, собрав нас в лесу, ещё на Валдайских высотах, говорил: «Наши временные неудачи не должны бросать нас в панику. Всё равно немцам не бывать в Москве. Но пусть они даже обойдут Москву. Они напорются на кузницы Урала и Сибири, где им будет уготована смерть. Многие из нас будут праздновать победу в Берлине». Это было начало октября или конец сентября 1941г. Такие слова командира нас, молодых бойцов, воодушевляли. Правда, самому Решетникову не довелось дожить до победы.
Влившись в 788 артполк, наш дивизион стал первым дивизионом. В его составе были 1,2 и 3-я батареи. Их командирами были Гатощенко, Данченко и Петрушин. В конце октября – начале ноября 1941 г. наш дивизион был брошен на проведение операции под совхозом «Никольский» Новгородской области. Дивизиону была поставлена задача поддержать огнём разведку боем с целью достать «языка». На помощь стрелкам была выделена группа из нашего дивизиона, в состав которой под руководство лейтенанта Мигаля назначен был и я. Но перед выдвижением на исходные позиции выяснилось, что без фугасных снарядов, блиндаж, построенный немцами, штурмовать будет сложно. В нашем 788 артполку их не оказалось. Командир дивизиона решил занять у артиллеристов соседней дивизии и приказал мне взять его коня Зевса, который стоял в укрытии, запряжённый в салазки. Мне дали координаты и приказали срочно ехать за снарядами в артполк соседней дивизии.
Почему это было поручено мне? Дело в том, что накануне я делал привязку и знал, где и как можно проскочить, не попав под обстрел. Кроме того, перед проведением этой операции мне пришлось сопровождать из штаба нашего дивизиона на командный пункт командира дивизиона вышестоящее начальство, в том числе П.А. Олексенко, в то время ответственного секретаря партбюро артполка, впоследствии военкома и зам. командира артполка по политчасти, начальника штаба артполка Л.П. Сунцова и бывшего военкома полка И.Д. Кабанича (погибшего в 1942г) и других.
Уже осень, дни короткие, в 16 часов темнеет. Чтобы доставить эти снаряды из соседней дивизии, надо было покрыть расстояние не менее 20 км. Естественно, мне нужно было время, и группа вышла на штурм, не дожидаясь моего возвращения. Когда я прибыл со снарядами, мне было поручено оказать помощь нашим пострадавшим в этом бою. Они находились под обстрелом в нейтральной зоне. Когда я прополз на нейтральную зону, то увидел раненого Мигаля. Подполз к нему и хотел его тащить, а он кричит: «Тащи фрица!» Немцы в войну назывались нами «фрицы», а нас они звали «русь».
Оказывается, группа под командованием Мигаля взяла в плен немца, но при отходе их обстреляли. Часть бойцов из группы погибла, сам Мигаль и немец ранены, тяжело ранены и нуждались в помощи ещё несколько бойцов этой группы. Вот и пришлось мне на плащ-палатке сначала вытащить немца, а затем вернуться за Мигалем, что я и сделал. Потом помог моим товарищам, посланным на помощь, вытащить остальных раненных бойцов. Помню, когда стали грузить на машину раненых, в том числе и пленного немца, и лейтенанта Мигаля, то последний кричал: «Я всё равно этому фрицу свою ж… положу на его морду!»
После этой операции в конце ноября 1941г дивизия, а с ней и наш полк, была передислоцирована на вновь образованный на правом фланге московской обороны Калининский фронт. Вскоре, а именно 5 декабря 1941 г. было положено начало разгрому немцев под Москвой, а 6 декабря началось наступление Западного фронта.
Ход боевых действий отражён в кинофильме «Разгром немцев под Москвой».
С 5 декабря 1941 г. по февраль 1942 г. наше наступление было довольно успешным. Было освобождено много населённых пунктов, в том числе посёлок Эммаус, где решающую роль в его освобождении сыграла наша 262-я стр. дивизия. Здесь, именно при поддержке нашего дивизиона, батальон под командой капитана Леуса из 940-го стрелкового полка первым ворвался в Эммаус, до этого оставленный 250-й стрелковой дивизией, которая не смогла удержать этот посёлок в результате контратак немцев. 16 декабря 1941 г. был освобождён город Калинин.
Из всех боёв в этот период мне особенно запомнился бой за станцию Кузьминка. Здесь две батареи нашего дивизиона были выставлены на прямую наводку, и лишь первая батарея, под командованием Горощенко, вела огонь с закрытой позиции. Мне пришлось в цепи пехоты корректировать огонь этой батареи.
Дело в том, что здесь вокзал был превращён немцами в опорный пункт с круговым сектором обстрела, и пехоте никак не удавалось перейти в решительный штурм. Батальон 940-го стрелкового полка, принимавший участие в штурме вокзала весь погиб. И только прямой наводкой из орудий удалось выбить немцев из вокзала. Когда мы подошли к вокзалу, услышали крики женщин: «Там наши замурованы!» Вокзал горел. Немцы, видя, что им уже не удержать его, отступая, облили вокзал бензином и подожгли. Нам пришлось потушить пожар, размуровать с подоспевшими сапёрами подвал и извлекать оттуда обгоревшие трупы не только местных жителей, но и пленных наших красноармейцев.
При наступлении наши потери были не сразу восполнимы. Помню, здесь же, когда две наши батареи вели огонь с открытых позиций, артиллеристы понесли потери, не говоря уже о потерях пехоты. Никогда не забуду, как утром следующего дня к нашим открытым огневым позициям, где наши пушки стояли ещё на прямой наводке, готовясь к смене позиций (неожиданно наступила оттепель), подкатила кухня. Старшина привёз завтрак и, узнав, что батальона уже нет, обратился к нам: «Друзья, артиллеристы, помяните батальон». Налил по 100 грамм каждому и угостил нас пшённой кашей с мясной тушёнкой. Эту кашу я часто вспоминал, когда мы были в окружении под г. Белым. К этому месту подъехали комиссар дивизии В.В. Тимофеев, начальник политотдела Т.А. Васютинский и начальник клуба ст. политрук Жаров (последний не вышел из окружения из-под г. Белый). Затем они пошли к вокзалу. Этот эпизод есть в кадрах фильма «Разгром немцев под Москвой».
Мы же, артиллеристы, снявшись с огневых позиций, двинулись дальше, преследуя отступающего противника.
В ходе дальнейших боёв на Калининском фронте я своими глазами видел, как немцы, отступая, сжигали деревни. Вот почему на Калининской земле людям после освобождения пришлось жить в землянках и даже в ДЗОТах, построенных, в том числе и немцами.
Будучи вычислителем, я часто бывал не только в штабе дивизиона, но и полка. Бывая в штабе дивизиона, меня частенько комиссар дивизиона Бойкачёв просил написать под его диктовку политдонесения комиссару 788 артполка И.Д. Кабаничу. У него был скверный почерк. Ещё во время подготовки операции под Никольском, о которой я уже написал, в штаб дивизиона, как раз, когда я писал политдонесение от имени Бойкачёва, неожиданно зашла группа начальства. В том числе были, как я потом узнал, комиссар полка И.Д. Кабанич, ответственный секретарь партбюро П.А. Олексенко и начальник штаба полка А.П. Сунцов. Все, кто в это время находились в штабе, встали поприветствовать, а комиссар полка, увидев в моих руках политдонесение, сказал: «Вот, оказывается, кто от имени Бойкачёва составляет такие складные и довольно грамотные политдонесения». Эту группу мне, по приказанию начальника штаба нашего дивизиона старшего лейтенанта Леконцева, пришлось сопровождать на КП командира дивизиона, где организовывалась та самая разведка боем.
Вот это и стало в дальнейшем основанием для моего перевода вычислителем в штабную батарею. На это был приказ. Как я потом понял, комиссару полка нужен был такой человек, как я. Но это было позднее.
Находясь в дивизионе, я по заданию начальника штаба Леконцева отправился с донесением в штаб полка. Сдав донесение начальнику штаба полка, я отнёс строевую записку в строевую часть полка. Я уже собрался уходить, как неожиданно, по сути, вслед за мной, вошёл начштаба Сунцов. Строевая часть полка располагалась в хате, где жили дед с бабкой. После короткого разговора Сунцов говорит: «Хотелось бы разыскать сохранившуюся баньку». И обратился ко мне: «Журавлёв, ты ведь хорошо уже знаешь расположение этой деревни, поищи-ка баньку». Разговор услышала бабка и говорит: «Эх, сыночки, ни одной баньки не только в нашей деревне, но и в окрестных не сохранилось. Всё немец пожёг на дрова». «Жаль», – сказал Сунцов. Вдруг бабка сказала: «Сыночки, если хотите, то я вам устрою помыться кути». Это так у них называется кухня. Мы все на это разом согласились. Начальник штаба полка, уходя, сказал: «Как будет готова, дайте знать».
После бани стали ужинать, но, как говорится, «после баньки укради, да выпить надо». Ужин получился на славу. Когда бабушка немножко выпила, она вдруг заговорила: «Я вам, сыночки дорогие, скажу откровенно. Мы ведь ждали немца. Колхозы нам надоели. Но когда он пришёл, сначала кур поел, потом поросят и свинью, потом и до коровы добрался. Дак гоните этого супостата как можно дальше, чтобы он больше сюда никогда не вернулся». Дед же сидел всё молча и покуривал трубку. И в продолжение бабушка сказала: «Дед то – активист колхоза. Он и сейчас прячет колхозного мерина и боится, как бы кто не обнаружил его в лесу. Сумел уберечь от немца жеребца колхозного, а свою животину не смог».
В начале января 1942 г. ожесточённые бои развернулись за город Ржев, который разделён Волгой. Несколько попыток взять «в лоб» и с флангов оканчивались неудачей.
Был замысел командования ввести войска, в том числе и 39-ю армию, в составе которой была, и наша 262-я стрелковая дивизия, в тыл противника с целью овладения Ржевом. Противник этот замысел разгадать сумел и за счёт дополнительных резервов провёл ряд операций. В результате 39-я армия оказалась в окружении, и с 4 февраля по июль 1942 г. вела бои в окружении, неся колоссальные потери личного состава и материальной части. Оставался 9-ти километровый участок, где можно было вывести войска, через этот коридор было кое-какое снабжение. Но потом и эту горловину противник закрыл. Замысел не удался, и в конце пришёл приказ на прорыв из окружения. С 3 по 9 июля кто как мог выходили из окружения, но об этом напишу чуть позднее.
В конце января 1942 г. меня неожиданно вызвал начальник штаба дивизиона старший лейтенант Леконцев и сказал: «Журавлёв, на тебя пришёл приказ о переводе в штабную батарею. Приказ подписан командиром полка Певзнером и начальником штаба Сунцовым». Приказ есть приказ, надо выполнять. Когда пришёл в штабную батарею, то её командир ст. лейтенант Александров говорит: «Будешь находиться в штабе полка, в частности, в строевой части, а подчиняться будешь только комиссару полка Кабаничу». Меня это удивило. Я даже говорю: «Вы что, товарищ старший лейтенант, смеётесь?» «Нет, – сказал он, – иди в штаб, там ребята знают». В штабе начальника строевой части Кожевникова, писарей Волкова и Мазалова я уже знал, так как часто бывал у них с донесениями из нашего дивизиона. Знали меня и начштаба А.П. Сунцов и его помы. К тому времени ПНШ-1, то есть первый помощник начальника штаба, был уже бывший командир первой батареи старший лейтенант Горощенко, а ПНШ-2 был старший лейтенант Дементьев, который, по всей вероятности, погиб в феврале 1942 г.
Дело в том, что я приступил к обязанностям в штабной батарее 788-го артполка и находился в строевой части полка. Как помню, было солнечное утро. В хату, где мы находились с ребятами из строевой части, заскочил Дементьев и крикнул: «Срочно собирайте все документы и отходите к лесу по дороге, я прикрою вас!» Немцы уже были на окраине деревни, пехота отходит. Выполнив его команду, мы пришли в штаб полка. Доложили, что документы основные с нами, но Дементьева мы больше не видели. Не исключено, что именно здесь он погиб.
Находясь в распоряжении комиссара полка Кабанича, я настрополился под диктовку его, а затем и сам составлял политдонесения, отдавая ему на просмотр и подпись. Очень редко, но делал замечания, на что обратить внимание. Но дважды я нарвался на неприятности. Первое – я без его разрешения ушёл на НП для корректировки огня по просьбе моего товарища, тоже вычислителя, Борщенко. Идя из дивизиона, я встретил его по дороге на НП нашего первого дивизиона. Он меня пригласил: «Пойдём со мной, поможешь корректировать огонь». А тут Кабаничу потребовалось срочно донесение одного из дивизионов. На месте, то есть в строевой части, меня не оказалось. И каким-то образом он узнал, что я на наблюдательном пункте дивизиона. Приказал срочно явиться к нему. Когда я пришёл и доложил о явке, он сказал: «Хотел взять кнут и тебя отмутузить, но злость пропала». Потом, все что было надо, я сделал, и на этом инцидент был исчерпан.
Второй случай – это с посылками. Почтальон Улётов привёз несколько посылок «Лучшему Воину», оставив их в штабной батарее. Командир батареи ст. лейтенант Александров позвонил в строевую часть и попросил меня зайти к нему. Когда я пришёл, он говорит: «Посылки принесли, я комиссару полка доложил, он сказал с Журавлёвым распределить». Часть посылок оставили в штабной батарее, по три – во 2-й и 3-й дивизионы, а пять посылок – в 1-й, где ранее я был вычислителем.
Но, когда узнал комиссар полка, он возмутился, почему сделано без его участия. Александров сослался на меня, отказавшись от своих слов. И.Д. Кабанич находился в это время на КП командира полка. Узнав об этом, он возмутился и приказал явиться к нему.
Когда я пришёл, он спал или дремал, но, увидев меня, встал и говорит: «Кто виноват, ты или Александров?» Я ответил: «Если бы я был виноват, то признался бы, так как я никогда и никому в жизни не врал». Комиссар продолжил: «Вот возьму прут, и отлуплю как сидорову козу». Я сказал: «Меня ни мать, ни отец никогда не били». Он: «Ладно, вот о тебе узнали в политотделе, и хотят тебя у меня отобрать». Я ответил: «Отправьте меня лучше в дивизион. Я там больше пользы принесу». «Поздно, – продолжал он, – есть уже распоряжение перевести тебя в политотдел дивизии». Оказывается, это была идея инструктора политотдела дивизии по информации И.Т. Квасова. «Почему же делается без моего согласия?» – спросил я комиссара полка. Он ответил: «В армии, ты же знаешь, приказы не обсуждаются, а выполняются». Я сказал: «Не могу же я идти в рваных сапогах». В это время из-за недостатка сапог даже в артиллерийском полку стали выдавать вместо сапог ботинки с обмотками, а я их никогда не носил.
Перед уходом в политотдел я пошёл на склад обозно-вещевого снабжения, и мне вместо сапог выдали те самые ботинки. Хотя я должен был сдать сапоги, но их не спросили. Взял я ботинки, перевязал обмотками и пошёл в политотдел дивизии.
Придя в политотдел, я заявил: «Моё место в полку, а не здесь, я не буду у вас…». Инструктор политотдела Квасов крикнул: «Приказы не обсуждаются, а выполняются!» Я сказал: «Ну, если я не выполню приказ, дальше передовой не пошлют». Он посмотрел на мои рваные сапоги и ботинки с обмотками через плечо (!) и вдруг спросил: «А куда это ты направился с ботинками через плечо как с котомкой?» Я ответил, что уже нам, артиллеристам, вместо сапог выдают ботинки с обмотками. Квасов спросил: «А ты когда-нибудь их носил?» Я сказал, что нет. «Ну вот, если будешь у нас служить, то мы постараемся тебе вместо ботинок выдать сапоги», – пообещал он. «Ну, если так, то я подчинюсь». Он тут же позвонил и сказал: «Придёт сейчас один молодой красноармеец, замени ему ботинки на сапоги».
Так я оказался в политотделе дивизии на должности секретаря-делопроизводителя. Это была чисто бумажная работа, которой мне пришлось заниматься с мая по август 1942 г.
Что касается пресловутых ботинок и сапог, то это была целая трагедия в дивизии в то время. Май месяц, а многие ходили ещё в валенках, так как в это время кольцо окружения вокруг нас уже замкнулось, то есть остававшийся коридор в 9 км немцами был перекрыт.
Это – на совести командования. Если по тому коридору своевременно вывели бы нас, то жертв было бы гораздо меньше, но об этом чуть позднее, и я уже частично касался.
Во время работы в политотделе дивизии нередко приходилось по выполнению поручений начальника политотдела, его заместителя и, частенько, помощника начальника по комсомольской работе Сергея Ткачёва, с которым у нас установилась крепкая дружба, отправляться в воинские части дивизии.
Однажды, выполняя поручение помощника начальника политотдела по комсомольской работе в заградительном батальоне в мае 1942 г., я, к моему удивлению, встретил в лице командира этого батальона Майорова, который до войны служил на моей родине (в Акше) старшиной погранотряда. Я знал его как активного участника художественной самодеятельности. А произошло это так. Когда я пришёл в заградбатальон, спросил, как найти командира или комиссара батальона. Красноармеец, к которому я обратился, ответил: «Вон там, он чинит сапоги», и показал на кустик. Я пошёл туда, куда показал боец. Подойдя, я опешил. Передо мной майор, а не старшина, которого я немного знал. Я обратился к нему: «Товарищ майор, разрешите к вам обратиться, я из политотдела дивизии по заданию к вам в батальон». Он отложил сапог в сторону и говорит: «Зачем пожаловали к нам в такую сложную здесь кашу?» Я посмотрел на него и говорю: «Прежде, чем отвечать на ваш вопрос о моём задании, я хочу спросить вас, товарищ майор». Он ответил: «Пожалуйста». «Вы служили в погранотряде в Акше Читинской области?» Он ответил: «Да». И тогда мы с ним поговорили о многом. Вспомнили про Акшу, про многих, кого он знал, в том числе моего старшего брата Алексея, с которым он участвовал в художественной самодеятельности районного клуба.
К сожалению, это была первая и последняя встреча с ним, так как из окружения, по всей вероятности, ему вырваться не удалось.
Несколько слов об обстановке в окружении под городом Белым Калининской области.
Положение было крайне тяжёлым. День и ночь находились под бомбёжками, обстрелом из орудий и миномётов, без материально-технического и крайне плохого продовольственного обеспечения. Нередко приходилось ходить по полям и огородам, искать неубранные овощи и зерновые, дабы что-нибудь положить в рот. Найдёшь – значит, червячка заморишь, нет – значит, голоден. Иногда находили неубранный лён, обдирали от соломы зерно, мяли в котелках, добавляли туда сварную полугнилую картошку и делали лепёшки. А раненная или убитая лошадь не успеет упасть, что называется, ещё на землю, как её нередко разрывали, кто как мог, дабы съесть кусочек мяса, то есть от лошади оставались копыта с подковой.