Тайный наследник для миллиардера

И меня снова как прорывает.

– Ты просто не все знаешь, Лена, – плачу я, – это не мой ребенок. Я не за ЭКО сюда пришла, Я суррогатная мама.

– Что? – ей кажется, что она ослышалась. – Но ты шла по программе ЭКО, и договор у тебя такой же.

– Нет, я вынашиваю чужого ребенка для одной богатой бездетной пары. И теперь они от него отказались. Сначала заказчица позвонила, потом главврач сообщила. Клиника расторгает договор, и я должна сделать аборт. А мне жалко, – шепчу я, глотая слезы, – ты не представляешь, как мне его жалко…

Ленка смотрит на меня круглыми глазами и несколько раз открывает рот, как будто что-то говорит. Но на самом деле не произносит ни звука. Трет подбородок, рассматривает потолок, потом снова смотрит на меня. И наконец заговаривает.

– Поль, я, конечно, не знаю, но… – она как будто сомневается в чем-то, покусывает губы, а потом решается. – Не знаю, какие там у вас договоренности, но на сто процентов уверена, что Татьяна делала тебе процедуру забора яйцеклеток. Я лично относила потом материал в лабораторию.

И стены кофейни как будто надо мной схлопываются.

***

– Значит так, Полинка, – Лена озирается по сторонам и переходит на шепот, хотя мы сидим на крошечной кухне ее съемной квартиры, и кроме нас здесь никого нет, – я полазила везде. Ничего, никакой информации, только такой договор, как у тебя. Но яйцеклетки у тебя брали, Поль, точно.

– Когда, Лена? – тоже невольно перехожу на шепот. – Я ничего такого не помню.

– Ну вот когда я тебя в операционную водила, разве тебе ничего не говорили?

– Нет, – мотаю головой, – я бы запомнила. Мне тогда эту делали, – щурюсь, напрягая память, – вспомнила! Биопсию. Только чего, не помню. И еще ги… гис…

– Гистероскопию, – хмуро подтверждает Ленка, – и биопсию эндометрия.

– Точно! Я еще гуглила, это все нужно перед ЭКО. Чтобы снизить риски.

– Нужно, – соглашается Лена, – да. Повысить эффективность имплантации эмбриона. Вот только никакую биопсию тебе не делали, подруга, а вот яйцеклетки у тебя взяли. Говорю же, лично относила их в лабораторию. Тебе откуда знать, конечно, ты под наркозом была.

– Но почему мне не сказали, Лен? Это же мой ребенок, получается, родной.

– Кто ж их знает, – пожимает плечами Харина, – может, решили, что и так дофигища денег на тебя потратили, чтобы еще и за яйцеклетки тебе платить.

– Нет, Ленчик, нет, – отрицательно качаю головой, комкая руками салфетку, – думаю, дело в другом. Мне Анна все время пела, что верит в наследственность от суррогатной мамы. А она врала, ни во что она не верит. Просто поняла, что своего ребенка я им не отдам, а если буду думать, что биологически он не мой, то соглашусь. Вот только… Он все равно мой, даже если не мой, понимаешь?

Харина рядом за столом сочувственно вздыхает, и я вижу, что ничего она не понимает. Но меня это уже не останавливает.

С квартиры Анны я съехала в тот же день, как она мне позвонила. Можно было бы снять квартиру, деньги у меня есть, я ничего не тратила. Все расходы были за счет заказчиков.

Но Лена предложила пожить у нее, она живет у знакомой и платит только за коммуналку. И я с радостью согласилась, не к матери же идти с отчимом. И сейчас мы пьем чай, а Ленка дает подробный отчет.

Сегодня в медцентре она осторожно попробовала что-то узнать обо мне, но выяснила только, что я везде проходила по программе ЭКО. И больше ничего.

– Если я шла по программе ЭКО, они обязаны были где-то написать, что у меня брали яйцеклетки? – спрашиваю Лену.

– Видишь ли, у нас в стране донорство анонимное, – она сосредоточенно дует на горячий чай. – Такой ребенок даже когда станет совершеннолетним, не сможет узнать, кто его биологические родители. Тут как раз все по закону.

– Значит, я никогда не узнаю, кто его отец, – потерянно опускаю голову. Но Ленка не дает даже нормально поныть.

– Ладно, не кисни. Я с Тереховой говорила, Ульяна Викторовна – мамина знакомая, она в женской консультации при городской больнице работает. Пойдем завтра к ней с твоими результатами, только не вздумай «Эдельвейс» упоминать, и что тебе ЭКО делали, тоже не говори.

– А что сказать? – я сегодня явно туго соображаю. – Откуда у меня взялся ребенок?

Ленка смотрит на меня как на больную, даже пирожное укусить забывает.

– Оттуда, откуда у всех. От большой любви! Трахалась, залетела, парень бросил. Все. Ты даже почти не соврешь, ваш папаша действительно вас бросил.

Мне нечего ответить. Машинально кладу руку на живот, а вечером перед сном снова думаю о мужчине, которого никогда не видела, но с которым теперь связана на всю жизнь. Потому что у нас с ним будет ребенок. Даже если он об этом не знает.

***

– Ну что, – врач-узист всматривается в экран, – по тем данным, которые я вижу, ваш ребенок здоров, Полина. Хотите знать его пол, или пусть это останется для вас приятным сюрпризом?

Я хочу ответить, но не могу выдавить ни звука. Я оглушена, ошарашена, меня будто придавило бетонной плитой. Закрываю руками лицо.

– Что с вами? – встревоженно спрашивает докторша. – Полина, посмотрите на меня!

Не могу отнять руки. И поверить не могу. Все это время верила, а когда услышала наяву, теперь кажется, что это неправда, что меня обманывают. Терехова тоже готовила меня к тому, что результат может быть какой угодно. И решение должна принимать только я сама, больше никто.

– Полина, вам плохо? – голос врача звучит уже совсем испуганно. И хоть я мотаю головой, она все равно звонит Ульяне.

– Ульяна Викторовна, здесь ваша девочка, Полина Князева. Можете подойти?

У меня прием назначен после УЗИ, Терехова на месте. Не отнимаю ладони от лица, беззвучно плачу, только плечи вздрагивают. Слышу, как открывается дверь.

– Полинка, – это Терехова, она берет меня за руку, – Поля, не плач. С ним все хорошо. Я как раз из лаборатории. АФП в норме, и замеры хорошие, Юлия Евгеньевна подтверждает. Ну, ну успокойся, девочка! Не хочешь смотреть на нас, на него посмотри, на своего малыша.

Отнимаю руки и вижу, что у нее тоже блестят глаза.

– Почему меня обманууу-лиии? – я реву уже не сдерживаясь, в голос.

Узистка недоуменно смотрит на Ульяну, та сжато поясняет, не выпуская моей руки.

– Первый скрининг был спорным. Поле предложили аборт.

– Частники? И что там было?

– Укороченная длина носа и расширенная воротниковая зона. Но там показатели шли на грани, поэтому мы с Полиной рискнули.

– Почему меня обманули? – продолжаю я завывать, и обе докторши смотрят на меня с улыбкой.

– Тебя никто не обманывал, Полинка, – говорит Юлия Евгеньевна, – так бывает. Толщина воротникового пространства не дает точного представления о состоянии ребенка, это всего лишь маркер. Возможно, твой малыш был слишком мал, а потом излишки жидкости поглотились его лимфатической системой.

– Девять из десяти детей с таким показателем как у тебя рождаются абсолютно нормальными, – говорит Ульяна Викторовна, она мне не раз это говорила, – но не все готовы рисковать, как ты. И идут на аборт при малейшем подозрении.

– А насчет длины кости носа, если лялька курносенькая, то какая она, по-твоему, должна быть? – улыбается Юлия. – Если у мамочки носик такой?

– Он… – смотрю на обеих женщин по очереди, – он правда здоров? Я его все равно люблю, но мне лучше знать правду.