Чужая память. Осторожно! Магия! Не влезай – убьёт!

Марине было уже восемь лет, когда летом родители приехали и сказали: «Собирайся, поедешь с нами, в школу пойдёшь. Мы будем все вместе жить в городе у моря. Отцу дали другое назначение. Уезжаем далеко». Она не хотела уезжать, она уже привыкла жить так. Она любила бабушек и деда, свою подружку Галку, друга Мишку. Даже без собаки Жучки уже не могла. «Куда? Зачем? Я не хочу! Я не хочу никуда ехать! Я здесь живу! Здесь трава, здесь лес, здесь речка! Я не хочу к морю!!!»

«Тебе надо учиться. Ты должна учиться в школе. Все нормальные девочки в трусах по крапиве не бегают», – холодно отрезала мать.

Они переехали в большой город на море, Марина пошла в школу. Училась средне, на тройки. Зачем учиться, она не понимала. Скупые цифры математики, глупые правила языка, которые и так всем понятны. Ей нравилось рисовать. Она часами сидела на берегу моря и рисовала бабушек, деревню, деда и поля. Братья уже выросли, в квартире они жили только с младшим из братьев – Колькой, который решил стать военным, и приёмными младшими сёстрами. Марине очень хотелось обратно в деревню, только там она могла жить полной жизнью, дышать полной грудью. Для неё это было странно, ещё не так давно она с такой же страстью мечтала жить на море и с родителями. Каждое лето она рвалась на хутор, для этого подрабатывала зимой где угодно: мыла полы, гуляла с соседскими собаками и сидела с чужими детьми, разносила почту. Копила деньги на билет, лишь бы смогла уехать обратно на хутор и там побыть с бабушками и дедом.

В это лето ей исполнилось шестнадцать, она закончила восьмилетку, надо было поступать в техникум, но совершенно не знала в какой. Ей не нравилось ничего. Мать уговаривала идти на швею, отец убеждал идти в связистки (династию военных продолжать), тётки советовали медицинский. У Марины явно были задатки. Она умела «врачевать»: то травку приложит, и ранка зарастёт, то по щеке погладит, и зуб пройдёт. Ничего особенного, так, детские игрушки, это же не как у бабушек. В деревне она оказалось в конце мая, сразу после школьных экзаменов, встретив её на вокзале, дед сказал: «Поехали, тебя бабушка Марья ждёт». Марина увидела бабушку, поняла, что осталось совсем мало времени. Она не могла принять это, как такая молодая сильная красивая женщина и умирает. Она умирала и ждала только Марину, она хотела попрощаться со своей младшей внучкой. Вокруг было много людей, они не мешали, они как бы растворились в воздухе, их не стало. Сад стоял тихим и тёмным, а должен был весь в нарядном белом цвету. Бабушка обняла её крепко, сжала в объятьях, потом отстранила от себя и долго смотрела в глаза. «Откройся мне, посмотри ещё мне в глаза. Я ищу тебя», – сказала и надела на палец кольцо, обычное золотое кольцо, которое Марина много раз видела у бабушки на руке. Теперь кольцо было у неё на пальце. Оно сидело как влитое, будто всегда там было. Нестерпимо жгло. Казалось, оно впивается в кожу. «Бабушка, не уходи, пожалуйста. Не уходи, пожалуйста! Останься, побудь со мной! Мне мало, так мало тебя! Я так мало знаю ещё…» Марья поцеловала свою младшую внучку, откинулась на высокую подушку. В эту секунду стая ворон сорвалась с веток в небо, оказывается, весь двор, все деревья были заняты вороньей стаей. С громким шумом они взлетели, как один могучий организм, и куда-то исчезли.

Остаток лета Маринка провела с бабушкой и дедом. Помогала им по хозяйству. Много бегала по полям, старалась набраться детства. Запомнить, как это бывает, побыть немножечко с бабушкой и дедом в беззаботности и полной безопасности.

Марина знала, что она теперь приедет нескоро. Предстояло поступление в училище, там экзамены и каникулы совсем маленькие будут. В лучшем случае, через год получится.

В один из вечеров она попросила бабушку Дашу погадать ей. Бабушка взяла веретено, шёлковый плат, свечи, достала карточки. Она никогда не называла их картами, вообще никак не назвала. На них были нанесены странные знаки и лица. Бабушка привычным движением разложила карточки на платке и сказала: «У тебя будет очень долгая жизнь. Можешь указать людям дорогу к богам. Будешь дарить людям надежду и вести их к лучшему. Если не будешь обманывать людскую надежду. Ты будешь счастлива только в том случае, если научишься верить. Поступай в Ленинград, на реставрацию икон учись. Ко мне приезжай лет через пятнадцать». «Бабушка, это же так долго!» – всхлипнула девочка. «Я дождусь, и дед дождётся, ты приезжай, главное».

Глава 4

Лето кончалось, нужно было что-то решать. Возвращаться домой, оставаться в деревне или всё-таки ехать в далёкий, неизвестный Ленинград. Бабушка и дед говорили, что надо ехать в Ленинград. Родители настаивали на возвращении домой, куда очень не хотелось возвращаться. Ещё страшнее было ехать в Ленинград. Это большой, холодный, незнакомый город, где нет никаких родственников, просто приятелей и тех нет. Абсолютно никого. В дорожной сумке лежал аттестат за восьмой класс, новенький паспорт, немного денег на дорогу.

В Ленинграде Марина оказалось уже почти в конце августа. Деревья начинали желтеть. Но ещё было по-летнему тепло. Она смогла найти это художественное училище, где учат на реставраторов, но приём был уже окончен. Не зная, что делать дальше, она сидела на скамейке рядом со зданием училища, по привычке рисовала в альбоме, так легче думалось. Рядом остановился мужчина средних лет в красивом костюме, долго заинтересовано смотрел, спросил: кто она и почему тут сидит. Марина рассказала ему про то, что закончен приём, про то, что не хочет возвращаться домой и учиться на швею, про то, что не знает, что дальше, а рисовать она любила всегда.

Оказалось, это Александр Иванович, директор училища. Ему понравились рисунки, да и было просто жалко девчонку. Он смог устроить поступление вне конкурса и выделил место в общежитии. Учёба продвигалась достаточно легко. Предметы по специальности давались очень быстро и просто, а всё остальное её не заботило. На первом курсе Маринка подрабатывала в овощном магазине, сортируя картошку и другие овощи. В училище появилась подруга Светка, такая же вечно голодная, весёлая девчонка.

Год пролетел незаметно. Наступила весна…

Любовь случилась внезапно, как это обычно и бывает в нахальные семнадцать лет. Казалось, что всё вокруг цветёт, распускается и щебечет только для неё. Марина влюбилась. Он был хорош собой, невысокий и жилистый. У неё подгибались колени, и бешено стучало сердце, когда она вспоминала о его сильных, загорелых руках. О его пальцах, когда он играл на гитаре, казалось, что он ласкает её кожу, так чувственно это было. Его звали Пашка, он был автослесарем. Но это не главное, главное, что он был Музыкантом, именно так, с большой буквы. Он познакомил её с другой музыкой, которую Марина никогда раньше не слышала. Эта музыка отличалась от той, что звучала по радио и телевизору, от бабушкиных песен. От этой музыки что-то дрожало внутри, хотелось кричать и прыгать, забывалось всё, и одновременно просыпалось что-то животное. Хотелось есть, хотелось ненасытно заниматься любовью.

Вокруг пел май, деревья салютовали молодой листвой и цветами её бесшабашному счастью. С Пашкой было хорошо, они гуляли светлыми ночами, ночевали иногда в парках, купались в Финском заливе и фонтанах голыми. После этого Пашка сочинял новые песни и называл Маринку своей Музой. Маринке хотелось только одного – быть с ним нераздельным существом, войти в него, раствориться в нём, обладать каждой его клеточкой.

Только Светка всё портила, говорила, что до добра это не доведёт, что надо идти учиться, что она нашла хорошую подработку маляром. И всякую такую занудную чушь.

Павел был старше и опытнее, его забавляла влюблённость этой молодой, смешной девчонки, к тому же она нравилась его друзьям. Но любил он другую… Свою бывшую жену, ослепительно красивую девушку, она ушла от него к какому-то комсоргу. Он плакал по ночам от тоски и писал музыку, ему казалось, что его музыка сделает человечество лучше. Иногда Музы не хватало, и тоска обвивала сердце холодной змеёй, тогда помогали средства потяжелее. Маринка в своей дурной влюблённости и детской наивности ничего не замечала, ну курят они папироски, что в этом плохого? В деревне все махорку курили, правда, от неё тошнило. Потом, к осени, она увидела странные ранки на руках у Пашки. Однажды он пригласил её на вечеринку, где можно будет уединиться в комнате. Он был весёлым и заботливым, чем-то угощал, поил портвейном. Потом было плохо, очень. Её рвало и нещадно выкручивало внутренности, сводило руки и ноги. Тело выгибало дугой и сотрясало мучительными судорогами. Болела кожа, волосы, ногти, глаза и уши, болело вообще всё. Марина увидела себя как бы сверху, на грязном полу, такую чужую, жалкую и одновременно любимую. Рядом с собой увидела бабушку Марью, она стояла с хворостиной в руках и велела возвращаться домой.

Она пришла в себя от резкого тошнотворного запаха, нещадно болело всё. Постепенно начинало приходить осознание того, что она лежит голая на полу среди нечистот, рядом с такими же людьми, кто-то из них был ей знаком. Ещё никто не проснулся. Сильно болела голова, и двигаться было очень сложно, тело не слушалось, накатывала слабость. Слипшиеся от рвоты волосы мешали смотреть. Пашки нигде не было. В туалете кто-то спал рядом с грязным унитазом. В ванной было чисто, возможно, не смогли открыть дверь. Марине очень хотелось вымыться и пить. Она стояла под струями тёплой воды, с жадностью глотая живительную влагу, и одновременно, с каким-то остервенением, раздирала себе кожу, пытаясь смыть въевшуюся грязь. Позже она нашла свою одежду, оказавшуюся аккуратно сложенной на подоконнике, оделась и, стараясь не испачкаться, дошла до входной двери. Краем взгляда заметила телефонный аппарат, он беспомощно лежал на боку в трубке раздавались гудки. «Надо позвонить Светке, она поможет!» Набрала номер на память. Светка подошла к телефону сама, быстро поняла, что нужна помощь и куда ехать. Светка жила с родителями в отдельной квартире, и у деда была машина, не ахти какая, зато ездила. Дед, мать, отец и тётка Светки были врачами, вот только Светка решила стать художником. Не видела она в себе стремления помогать людям с жертвенной исступлённостью, как родные. Не хотела, чтобы вся её жизнь проходила в бесконечном нытье больных и семейных медицинских «летучках» на завтрак, обед и ужин. Насмотрелась.

Марина смогла спуститься по лестнице в парадную и ждала на скамейке. Дед точным взглядом безошибочно оценил ситуацию, ни слова не говоря усадил Марину в машину и повёз к младшей дочери Татьяне Ивановне в отделение. В больнице быстро привели Марину в норму и покормили, оформили как пищевое отравление пирожком, чтобы не сообщать в училище истинную причину. Это грозило отчислением как минимум. У Маринки и так скопилась куча «хвостов», и если бы не заступничество директора, её бы давно отчислили. Директор на педсовете сказал, что «это очень талантливая и способная девочка, он за неё ручается». Подвести Александра Ивановича хотелось меньше всего, он был добрым и искренне беспокоился о каждом своём подопечном.

«Ну, давай рассказывай, как всё было, – спросила Светкина тётка, присев на край кровати. – Не вздумай врать». «Я не помню… – пролепетала Марина. – Пашка меня угостил чем-то и мы пили вино». «Кто такой Пашка?» – продолжала допрос врач. «Мой молодой человек. Мой любимый. Я ему верю, и мы поженимся, он обязательно придёт ко мне», – лепетала Марина, размазывая слёзы по щекам.

– Послушай меня, девочка, из той квартиры сегодня увезли три трупа, ещё пять сейчас в реанимации, прогноз плохой. Тебе очень сильно повезло, что ты осталась жива.

– А Пашка?

– Не было там никакого Пашки, и сюда он не приходил, и не звонил. Ты приняла наркотик. Тяжёлый наркотик. Ты его часто принимала?

– Нет, я ничего не принимала. Я вино пила. До этого только папироски курили, от них весело было.

– Кто тебе дал эту дрянь? – уточнила врач.

– Какую дрянь? Мы вино пили, потом мы обнимались и целовались на кровати, потом ничего не помню.

– Ты связалась с наркоманом. Он и тебя хотел подсадить, но наркотик оказался очень токсичным, и твой организм стал бороться с отравой. Ты хоть знаешь про такие болезни: СПИД, гепатит? От них умирают быстро, быстрее, чем от наркотиков, и лечения никакого нет.

Маринка отрицательно помотала головой, ей казалось, что это всё продолжение дурного сна. Татьяна Ивановна погладила девочку по голове и спросила тихим голосом: «Ты знаешь, что ты беременна. Срок 12—13 недель, аборт на таком сроке делать нельзя, поздно. Отец – Пашка? Непонятно, как беременность сохранилась в такой ситуации. Чудо. Чудо, что ты жива без последствий, и чудо, что осталась беременной».

* * *

В этот раз Марина пришла в себя от слёз на лице, она беззвучно плакала, вспоминая себя такой наивной и доверчивой девочкой. Обезболивающие ещё действовали, сейчас болела только душа. Болела от жалости к себе, от несправедливости мира и всей Вселенной одновременно. Она прекрасно помнила, что было потом. Марина нашла Пашку, как оказалось, он решил попробовать на ней новый наркотик, себе колоть не стал. Наблюдал за «приходом». Когда понял, что всё совсем не так, как обещал продавец, просто сбежал. «Ребёнок мне не нужен, и ты тоже не нужна. Сама взрослая, сама должна решать проблемы. На, держи четвертной, – Пашка сунул в мокрую от слёз Маринину ладонь фиолетовую двадцатипятирублёвую купюру, – не мельтеши больше здесь». Марина шла по красивому осеннему проспекту, жёлтые листья с тихим шелестом ложились под ноги. Людей она не видела, смотрела и не видела. В голове копошились мысли, как мыши в гнезде. «Что делать? Аборт врачи делать отказались. Возвращаться домой к родителям? Мать поедом съест. Заставит на швею учиться и будет попрекать каждой крошкой. Как же так, Пашка, он же любит её… Он не мог сам так поступить, его заставили, он пошутил, не разобрался или просто испугался. Не может же человек говорить, что любит и обманывать. Да? Нельзя с нелюбимыми целоваться, так бабушка Даша говорила. А может к бабушке поехать? Нет, не смогу смотреть в глаза деду. Ещё можно в Ленинграде остаться, родить и как-нибудь выжить. Как??? Свежие идеи есть?» – не разбирая дороги, Марина вышла к гаражу, где репетировала Пашкина группа. Все были в сборе, на коленях Павла сидела какая-то накрашенная девица, и они откровенно сладострастно и похотливо целовались. Такая знакомая жилистая и нежная рука Павла беззастенчиво орудовала под микроюбкой этой дряни.

Марина сорвалась с места и побежала, не разбирая дороги. Мысли прыгали и путались в голове, глаза застилало красное марево обиды и злости. «Не будет она рожать от этого козла! Бабушки многому научили, она сможет избавиться от этого выблядка». Зашла в аптеку, попросила нужных травок, на кухне общаги сварила отвар и выпила его одним глотком. Наступила опустошённость, Марина рухнула в кровать и забылась в полусне. Проснулась ночью от резкой боли внизу живота, встала, пошла в санитарную комнату. В коридоре по ноге побежала алая горячая змейка. Хотелось, чтобы всё прекратилось, она сползла на пол и прислонилась спиной к холодной равнодушной стене туалета, зажала ладошками у себя между ног и просила бога (впервые в жизни!) оставить ей эту драгоценную ношу, она истово полюбила этого ребёнка. Но бабушки учили её хорошо, и осечек их снадобья не давали. Через два часа её нашла комендантша Надежда Семёновна, которая всегда обходила общежитие в три часа ночи. Заметив красные капли на полу, она, как ищейка, пошла по следу и нашла бледную, без сознания студентку художественного училища из комнаты триста пятнадцать. Скорая помощь приехала быстро, Марину отвезли в гинекологию. В больнице удалось остановить кровотечение, сделали переливание крови и через две недели выписали. В училище пришлось взять академический отпуск, по-другому не получалось. В душе поселилась первая боль, боль от собственного предательства своего нерождённого ребёнка.

* * *

В палату зашёл вышколенный и холёный врач частной клиники, сообщил, что последние анализы дают надежду на оптимистичный исход. Нужно дополнительное обследование, по результатам которого будет принято решение консилиума о возможности начала новой и перспективной терапии. С её мужем уже связались, он едет в клинику для решения финансовых и иных вопросов. Марина устало кивнула и улыбнулась, «очередная чудодейственная методика», сколько их уже было. «Справедливости ради, надо сказать, что с её диагнозом так долго люди не живут. Может, и правда, помогает?» Меньше всего ей сейчас хотелось видеть Макса. Он заведёт обычное нытье: «Надо было передавать дела помощницам. Надо было выучить их, хотя бы по одной в каждом филиале, а не мотаться самой по вечным командировкам. Денег было бы больше, Марина могла бы отдыхать и наслаждаться счастьем с ним. И если бы не его деловое чутьё, они бы не смогли сейчас оплачивать счета клиники. Только благодаря ему налажена сеть дистанционной торговли её снадобьями и притирками, есть записи вебинаров и „волшебная почта“. Марина же этого всего не ценит, иначе бы давно бы раскрыла рецептуру и дала доступ к основному счёту».

«Ага, рецептуру тебе, – злорадно думала Марина, – сейчас, ещё и помощницу погрудастей и посговорчивей, как ты любишь».

Вслух она отвечала совершенно другое: «Не помню. Память подводит. Из-за лечения, наверное». Макс знал, что она врёт. Знал и терпел. Он был официальным мужем, так что треть её денежек – точно его.

«Наивный, – Марина знала все его мысли наперёд, – пусть попрыгает, забавный такой».

Глава 5

В академическом отпуске стипендию не платили, а кушать хотелось очень. Марина сортировала овощи в магазине и там же мыла полы, потом Светка предложила подработать маляром, всё ближе к специальности. Через месяц произошло практически невозможное – позвонил Александр Иванович и попросил прийти, поговорить. Было стыдно идти к человеку, чьи надежды и доверие она не оправдала, и была радость от предстоящей встречи с дорогим человеком, ещё было страшно от неизвестности.

Директор училища радушно встретил Марину, напоил чаем с бутербродами и пряниками, заговорил о деле.

– Тебе в академическом отпуске до конца года сидеть, здесь ничего не поделаешь. Надо закрыть «хвосты». Моему старому приятелю требуется, скажем так, подмастерье. Он работает в музейной мастерской, видел твои работы, остался доволен. Если согласна, завтра в девять утра у него в музее встреча. Он тебя возьмёт по трудовой книжке, стаж будет идти, как у помощника реставратора, и зарплата.

Марина сидела и хлопала огромными карими глазами. Это был шанс вырваться из вечно полуголодного существования и, главное, войти в профессию. Работать очень хотелось, она соскучилась по запаху красок, масел и растворителей, по ощущению лёгкой кисти в руке, по радости творения. На стройке, конечно, этих запахов было предостаточно, но это были другие краски. Их не надо было выверенными точными движениями аккуратно наносить на основу. Елозь себе валиком по стене – всего делов-то.

– Мне надо уйти со стройки, наверное, сразу не отпустят, – ответила она, – там надо объект докрасить. Только я хочу быстрее в музее начать работать, вдруг он передумает?

Встреча с Юрием Михайловичем прошла быстро, они понравились друг другу. Маринка побежала увольняться с работы, в СМУ её уговаривали остаться и даже премию хотели выплатить, сошлись на том, что Марина докрашивает объект и уходит.

Через две недели Марина в белом рабочем халате и косынке сидела в мастерской Юрия Михайловича. Сначала её посадили под правую руку к мастеру Анечке, молодой и разговорчивой женщине. Аня взяла шефство над студенткой. Работали они слажено, у Марины оказались аккуратные руки и бережное отношение к материалу. Она могла часами послойно, по миллиметрам снимать старую краску и загрязнения, открывая красоту первозданного искусства. Затем тоненькой кистью мелкими штрихами возвращать краски на место, творя чудо оживления вещи. Конечно, сложных и ответственных работ ей не поручали, однако к каждой работе она подходила с любовью, как живому существу. Разговаривала с ним, растворялась и напитывала работу своей живой энергией, одновременно обогащаясь эмоциями мастера, создавшего картину или шкатулку.

Однажды Александр Иванович принёс Марине записную книжку с просьбой «починить». Книжка была самая обыкновенная, только старенькая и изрядно потрёпанная: отошёл переплёт, странички были где-то надорваны, где-то загрязнены и истёрты, буквы и цифры местами плохо читались. Очень аккуратно и кропотливо начинающий реставратор взялась за работу – подклеивала, скрепляла, чистила и очень бережно восстанавливала дорогие Александру Ивановичу адреса и телефоны. Директор остался довольным работой.

Через пару недель в кабинете директора музея состоялся такой разговор.

– Тут такое дело, случайно обнаружились неучтённые старые книги, чтобы их представить на совете, нужно их привести в приличный вид. Возьмёшься? – спрашивал Юрий Михайлович.

– Она сможет, – отвечал Александр Иванович, – смотри, как мою записную книжку сделала, от новой не отличишь.

– Я попробую, – ответила Марина.

Сначала объём предстоящей работы её просто напугал. Огромный старый сундук, набитый старыми книгами разного размера и разной степени ветхости, несколько дешёвых картинок и тонких иконок. Решила начать с картинок, их не страшно было «испортить», да и они были самыми «новыми». Почистила, подновила и вот – красота!

Иконки были небольшие: несколько напечатанных на плотной бумаге, с остатками «золотой» краски, и одна с изображением женщины на фоне красного и синего ромбов, написанная красками на тоненькой деревянной основе. «Неопалимая купина… – произнёс Юрий Михайлович, разглядывая почти законченную работу. – Интересно. Работай дальше». С бумажными иконами Марина разобралась быстро и как-то механически. Эту, деревянную, она с каким-то особым чувством очищала от нагара и пыли, подчищала сколы и наносила краски. Ей нравилось общаться с этой красивой женщиной, на иконе у женщины было удивительно красивое лицо, таких мало встретишь в жизни, казалось, икона отвечала Марине на заботу и хорошела.