Гнилое яблочко

– Завтрак? – шепчу я.

Анника задирает голову. Приставляет ладонь к уху:

– Прости, что?

Я сглатываю. Делаю еще одну попытку:

– Завтра будет завтрак? У меня?

Анника смеется. Учителя смеются. Не смеюсь только я – и мистер Громер.

– Конечно, будет, – говорит она. – Завтрак, обед, ужин. Десерт. И ночью будет что пожевать. Завтра у тебя будет все, что захочешь, и послезавтра, и в любой другой день.

Я должен почувствовать облегчение. Судя по всему, в ближайшее время я не умру. Но меня все равно трясет – из-за жуткого слова на букву «у» и из-за того, что учителям, кажется, на него наплевать.

Анника тянется ко мне и сжимает мою руку:

– У тебя был трудный день. Поужинай и иди отдохни. Завтра ты во всем разберешься.

– Хорошо, – говорю я, разворачиваясь. – Ладно.

– О, и еще, Симус!

Я поворачиваюсь обратно. Учителя переговариваются друг с другом, и Анника жестом приглашает меня подойти поближе. Она протягивает мне что-то, что напоминает увесистый мобильный телефон. На маленьком экране мелькают строчки. Она прокручивает их слишком быстро, и я не успеваю ничего прочесть, но вижу, что текста очень много.

– Ты когда-нибудь вел дневник? – тихо спрашивает она.

– Что? Нет.

Все знают, что дневники – это для девчонок.

– Это удобно. Если тебе вдруг станет грустно или тревожно и не с кем будет поговорить, он поможет тебе описать твои чувства и разобраться в них. Мне, по крайней мере, всегда помогает.

Мне в голову сразу же приходят два вопроса. Первый: что может заставить Аннику, которая способна при желании перевоплотиться в бравого сержанта, грустить или тревожиться? И второй: зачем она мне обо всем этом говорит? Прежде чем я успеваю решить, стоит ли задать хоть один из этих вопросов, Анника берется за вилку.

– Приятного аппетита! – улыбается она.

Я все еще в недоумении, но разговор окончен. Поэтому я разворачиваюсь и начинаю пробираться сквозь битком набитый Кафетерий. Когда я дохожу до окошек с едой, голосов учителей уже не слышно.

– Привет-привет, – говорит парень за стеклом, когда я подхожу к стойке. На нем ярко-красная футболка с надписью «Кафетерий Килтер» и бейсболка. На серебристой бирке большими буквами выгравировано имя – Хью. – Клевый прикид.

– Спасибо, – благодарю я.

– Имя у тебя есть?

Я отвечаю не сразу.

– Симус Хинкль.

Если до Хью и долетали новости о новом перспективном студенте Академии Килтер, то он не подает вида. Все с тем же выражением лица он несколько раз нажимает на тонкий сенсорный экран.

– Рыбные палочки. Хрустящие. С майонезом и медово-горчичным соусом. Так?

Я открываю рот, чтобы согласиться, и вдруг стойка опрокидывается и исчезает. Передо мной появляется блестящий серебряный поднос. Его круглая крышка так сияет, что в отражении я могу увидеть капли пота на собственной шее.

– Приятного аппетита, – бросает Хью.

Я благодарю его, беру поднос и оглядываюсь в поисках свободного места. Замечаю Лимона: он, прихлебывая, ест хлопья и не отрывает взгляда от эпизода «Южного парка», который транслируется на плоском экранчике с обратной стороны подноса. Я бы подсел к нему, но все стулья рядом уже заняты. Вообще все стулья заняты – кроме тех, что стоят в дальнем правом углу зала. Что и неудивительно: вместо телевизоров их окружают книжные шкафы. Я решаю, что мне не помешало бы побыть наедине с собой и хорошенько все обдумать, и направляюсь туда.

Усевшись, я ставлю поднос на колени и приподнимаю крышку.

– Ух ты! – не удерживаюсь я. Рыбные палочки просто громадные – каждая из них стоит пяти палочек леди Лоррэйн. Они не оранжевые, а золотистые. И когда я нажимаю на них вилкой, корочка с хрустом лопается, но сами палочки не сразу распадаются пополам.

Я впечатлен, но все еще настроен скептически: я никогда не пробовал ничего лучше палочек леди Лоррэйн. Я отламываю кусочек, макаю сначала в майонез, потом в медово-горчичный соус и отправляю в рот.

– Ух ты! – снова восклицаю я, хотя с набитым ртом получается что-то вроде «ушты».

Палочки так восхитительны, что заставляют меня забыть, почему я здесь оказался. Когда я все доедаю, мой взгляд падает на серебристую кнопку в нижнем правом углу подноса. Рядом с ней затейливым шрифтом вырезана надпись «Секунды».

Я оглядываюсь, как будто за мной следят и ждут, что я сделаю неверный шаг, поддамся искушению и захочу получить больше, чем заслуживаю.

И за мной действительно следят. Когда я сюда усаживался, рядом никого не было, но теперь через два стула от меня сидит девочка. У нее бледная кожа, розовый нос и темно-рыжие волосы, кое-как заплетенные в косу, которая свешивается ей на плечо. На девочке мешковатый зеленый свитер, кеды и те самые девчачьи трусы – слишком короткие, чтобы называться шортами, и слишком длинные, чтобы быть настоящими трусами. Она сидит одна, как и я.

– Чего ты хотел? – спрашивает она.

По крайней мере, мне кажется, что она говорит именно это. Меня слишком отвлекают ее глаза – красновато-коричневые, как потертые пенни.

– Прости, что? – переспрашиваю я.

– От Анники. Ты подошел к ней и хотел что-то спросить, верно? И она начала говорить, прежде чем ты успел открыть рот?

Я пытаюсь что-то ответить, но слова не идут.

– Я не слышала, что она сказала, если тебя это волнует.

Именно это меня и волнует. С чего бы мне верить этой девчонке? Что, если она все слышала и теперь растрезвонит на всю школу? С другой стороны, если бы она действительно что-то слышала, разве она подсела бы ко мне? Разве ей не хотелось бы держаться от меня как можно дальше?

Она все еще ждет ответа. Я опускаю глаза и провожу пальцем по надписи «Секунды», пытаясь собраться с мыслями.

– Стирка, – наконец отвечаю я. – Я спрашивал, должны ли мы сами стирать или…

Я поднимаю голову и замолкаю.

Девчонка исчезла.

Я весь вспыхиваю от смущения, тянусь к стакану с водой и бросаю взгляд на рукава пиджака.

И вижу, что мои запонки в форме роботов тоже исчезли.