Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Король потребовал от Бэкингэмшира употребить «все усилия к возобновлению вышепоименованных торговых обязательств»[201 - Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе (далее – «Дипломатическая переписка») // Сборник императорского российского исторического общества. Т.XII. СПб., 1873. С. 17–18.]. «Вы обязаны оказывать помощь и покровительство торговле наших подданных во всех владениях императрицы и наблюдать за тем, чтобы они беспрепятственно пользовались всеми торговыми привилегиями, которые им принадлежат или … когда бы то ни было принадлежали, – наставлял посла Георг III. – Кроме того … заботиться о доставлении им новых прав и привилегий … а в случае, если у кого-либо из них возникнет процесс или вообще какое-нибудь дело, зависящее от местных властей … стараться об оказании им скорой и полной справедливости». В то же время монарх не рекомендовал принимать жалобы от коммерсантов, «могущие наделать шума иначе как по поводу правого дела и, имея в руках законные доказательства», и вообще «вступать только в дела, заслуживающие вмешательства для поддержания прав и собственности британских подданных». Для надлежащего соблюдения правил торговли английских негоциантов, поселившихся во владениях императрицы, Георг III советовал внимательно следить за составлением и «доставлением торговых отчетов» от всех британских подданных, в соответствии с постановлением Торговой комиссии от 1 апреля 1715 г.[202 - Там же. С. 21.] Подобная отчетность позволяла правительству получать подробную информацию о состоянии торговли своих подданных в иностранных государствах, в том числе и в России.

Джон Бэкингэмшир готов был исполнить королевский наказ, но его смущали определенные трудности, с которыми он столкнулся по прибытии в Россию. В одном из первых своих донесений к государственному секретарю Дж. Гренвилю от 7 октября 1762 г. он сообщал: «Я постараюсь как можно скорее выслать вам верный отчет о состоянии этой страны, но нахожусь в сильном затруднении, не имея при себе курьера; здесь же, вероятно, будет нелегко найти верный путь для передачи известий деликатного свойства»[203 - Дипломатическая переписка. С.41.].

Первую частную аудиенцию у императрицы граф получил спустя две недели. «Вся церемония была выполнена по уставу, – повествовал он. – Предъявив верительную грамоту Его Величества, я сказал по-английски приветствие, копию с которого прилагаю, и надеюсь, что оно заслужит одобрение Его Величества. Императрица отвечала мне по-русски; я просил перевод ее слов и мне его обещали. Вечером в залах дворца был большой прием и концерт. Я имел честь играть в пикет с Ее Величеством. Она много расспрашивала меня об Англии, и вообще все ее обращение со мной … было весьма милостиво»[204 - Там же. С. 47.]. С этого момента британский посол мог приступить к своим непосредственным обязанностям.

Наиболее важным для правительства Великобритании являлось заключение союзного договора с Россией. В январе 1763 г. государственный секретарь граф Галифакс, сменивший на этом посту Дж. Гренвиля, отправляя депешу послу в Петербург, напоминал, что король желал «немедленно вступить в союз с императрицей» и возобновить с этой целью оборонительные обязательства договора 1742 г., срок которого завершился в 1759 году. Однако императрица не спешила с заключением договора. В одном из донесений графу Галифаксу посол сообщал: Екатерина II «желает этого возобновления, но … она отложила на время выполнение этой мысли … до тех пор, пока не выяснится система Европы по восстановлении общего мира». В другом послании Бэкингэмшир извещал госсекретаря, что при личной встрече в доме Григория Орлова императрица заявила: заключение подобного союза «могло бы внушить опасения прочим державам и возбудить их подозрения, на счет предмета этих сношений». Однако в силу ее собственного расположения к Англии и уверенности ее в таковых же чувствах короля к интересам России она рассматривает этот договор «как бы заключенным»[205 - Дипломатическая переписка. С. 54, 94.].

Как видно, Екатерина опасалась, что немедленное заключение союза с Великобританией может повлиять на общую расстановку сил в Европе и вызвать недовольство ряда других европейских держав, прежде всего союзников по коалиции – Франции и Австрии. Об этом упоминал и Бэкингэмшир в секретном послании графу Галифаксу 25 апреля 1763 г. «Считаю долгом сообщить вам, – писал он госсекретарю, – что императрица, как кажется мне, отчасти вследствие собственной симпатии, отчасти потому, что видит в том истинную выгоду для себя, желает вступить в самые тесные отношения с Англией и с австрийским домом; она питает глубокое отвращение к французскому народу и личную обиду и неприязнь против короля прусского, однако, весьма осторожна в своих отношениях с этими державами, опасаясь их интриг, которые бы могли существенно повредить ей в настоящем ее положении»[206 - Там же. С. 97.].

Однако Георг III продолжал настаивать на своем и даже упрекал императрицу в том, что в течение «столь долгого времени и, несмотря на усердные заявления с его стороны, ничего не было сделано по вопросу, представляющему такую важность для сохранения мира в Европе и для … общих интересов обеих наций»[207 - Там же. С. 101.]. Чтобы Екатерина II быстрее решилась на подписание договора, госсекретарь советовал послу использовать канцлера А.П. Бестужева («постарайтесь поддержать дружбу с ним»)[208 - Там же. С. 109.], полагая, что тот сможет склонить императрицу к более решительным действиям. Впрочем, посол довольно быстро разобрался в том, как можно заручиться «дружбой» с канцлером. В одном из посланий к Галифаксу он упоминал о сетованиях Бестужева на те убытки, которые тот понес от английских крейсеров, захвативших товары, посланные ему из Франции. «Я действительно полагаю, что его просьба справедлива, – соглашался граф Бэкингэмшир, – и что исчисление потерь не преувеличено, особенно по отношению к великолепным коврам, которые совершенно испорчены»[209 - Там же. С. 100.]. По-видимому, ситуация была исправлена, судя по тому, что не прошло и месяца, а канцлер уже заверял посла, что «немедленно сообщит» ему «всякое известие, могущее иметь малейшее значение для Англии»[210 - Там же. С. 107.]. И в августе 1763 г. посол получил проект нового союзного договора.

В «Дипломатической переписке английских послов и посланников при русском дворе» приведены тексты двух секретных статей проекта договора оборонительного союза России с Великобританией. Первая из них касалась возведения на престол после кончины польского короля лица, «которое будет избрано обоими дворами» (речь шла о кандидатуре графа Станислава Августа Понятовского – Т.Л.). Для этой цели Георг III должен был «держать наготове в Польше значительную сумму денег и употребить ее в случае надобности для достижения общей цели», а императрица, если события «достигнут крайности», обещала «поддержать оружием виды обеих высоких договаривающихся сторон». На короля возлагалась также обязанность покрытия расходов в сумме 500 тыс. рублей. Если же другие державы попытаются вмешаться и откроют «враждебные» действия против России, то королю следует употребить «все зависящие от него средства и дружелюбные увещания, чтобы остановить таковые действия»[211 - Там же. С. 122.] .

Вторая секретная статья договора касалась Швеции, в которой «определенные круги» были настроены против России. Императрица предлагала королю «действовать заодно» для ослабления данной партии, поддерживаемой рядом других держав[212 - Там же. С. 124.].

Данный проект договора вызвал недовольство британской стороны. 23 сентября 1763 г. графу Бэкингэмширу пришла депеша из Уайтхолла, в которой король расценивал отдельные статьи договора не только как «чуждые» интересам Великобритании, но и «могущие послужить поводом к новым несогласиям, особенно на севере Европы». Все изменения трактата 1742 г., по мнению Георга III, «клонятся лишь к выгоде России». Посему глава внешнеполитического ведомства Великобритании граф Сэндвич, сменивший Галифакса, настоятельно рекомендовал послу постараться «возвратить настоящий договор как можно ближе к выражению предыдущего, за исключением тех статей, которые ниже будут поименованы и с которыми Его Величеству угодно согласиться»[213 - Там же. С. 129.] .

Еще больше британскую сторону возмутили секретные статьи договора. По утверждению Сэндвича, их заключение «положительно немыслимо, и они ни под каким видом не могут войти в состав настоящего договора, цель которого только и единственно состоит в продолжении и укреплении старинного союза между обеими державами Великобританией и Россией»[214 - Там же. С. 131.]. Сэндвич требовал от посла объяснить российской стороне, «как неблагоразумно» вступать в споры о польском престоле и подвергать эти королевства (Польшу и Швецию – Т.Л.) «опасности войны для целей, вовсе до них не относящихся». Ко всему прочему, графу Бэкингэмширу было предложено добиваться, чтобы торговый и союзный договоры были подписаны одновременно, тогда как императрица желала, чтобы торговый договор заключили после ратификации союзного договора.

Подобная реакция британского правительства на проект союзного договора, естественно, огорчила императрицу. Особенно ее возмутил отказ короля от обязательств относительно Польши, поскольку она уже отправила в королевство войска, а затем была вынуждена их поспешно отозвать. В то же время Екатерина не оставляла надежды на то, что Георг III согласится на ее предложения, относительно «польских и шведских дел». 23 ноября 1763 г. посол сообщал в Лондон: глава внешнеполитического ведомства Н.И. Панин интересовался, сможет ли король Англии оказать России финансовую помощь для решения «польских и шведских дел». Однако посол поспешил ответить, что «никак не предполагает, чтобы Его Величество согласился на подобную меру». Он также напомнил, что после «истощения причиненного английской казне последней войной» (речь шла о Семилетней войне – Т.Л.), невозможно ожидать, чтобы король решился на новые издержки, «особенно по делу, вовсе не касающемуся интересов его государства»[215 - Там же. С. 145.].

Однако после смерти короля Августа III в 1763 г. Екатерина II продолжала усилия, направленные на реализацию своего замысла: возвести на польский престол графа Станислава Понятовского. Об этом Бэкингэмшир в донесениях в Лондон упоминал неоднократно. Он отмечал: императрица «одна между всеми государями» решается принять столь деятельное участие в деле, «не имеющем прямого отношения к ее собственным интересам». Екатерина через Панина велела передать английскому послу, что никакой союзный договор не сможет скрепить дружбу обеих держав до тех пор, пока Великобритания не примет участия «в намерениях России на севере, и особенно в Польше»[216 - Там же. С. 161, 165.]. Императрицу не смутили также инсинуации министров Франции и Австрии, которые внушили туркам, что Понятовский женится на Екатерине II, в результате польские и русские владения составят сильный союз. «И это так сильно подействовало, – извещал граф Бэкингэмшир госсекретаря, – что Турция заявила … избрание Понятовского королем польским будет сочтено ею за объявление ей войны со стороны России». Российским министрам пришлось употребить определенные усилия к тому, чтобы «ослабить и уничтожить дурное впечатление», которое могли вызвать планы императрицы. В то же время Понятовскому императрица наказала «немедленно вступить в брак с особой, которая бы не состояла в родстве ни с какой из иностранных держав»[217 - Там же. С. 175.] . Что же касается самого графа Понятовского, то он высказывал опасения, что при возведении на польский престол ему потребуется помощь и поддержка, без которых его ждет незавидная участь. Императрица обещала бывшему своему возлюбленному «немедленно выслать сто тысяч червонцев», а через некоторое время еще сумму, «столь же значительную», а также взять на себя расходы, связанные с его коронацией[218 - Там же. С. 178.] .

Почему Екатерина столь настойчиво продвигала на королевский престол в Польше Станислава Понятовского, по характеристике В.О. Ключевского, «фата, рожденного для будуара, а не для какого-либо престола: шага не мог ступить без красивого словца и глупого поступка»[219 - Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. V. М., 1989. С. 37.]? Только ли желанием отблагодарить своего фаворита? Ответ можно найти в разъяснениях самой императрицы, утверждавшей, что Понятовский был выдвинут Россией в качестве кандидата на польский престол, так как «из всех претендентов имел меньше всех право на этот престол, и потому должен был быть обязан России больше других»[220 - Цит. по: Шишов А. Тайны эпохи Екатерины II. М., 2007. С. 152.]. По-видимому, Екатерина намеревалась в будущем использовать своего протеже для укрепления российского влияния в Польском королевстве.

Узнав об избрании Понятовского королем Польши, Великобритания незамедлительно решила объявить себя сторонницей нового короля и посоветовало послу «воспользоваться первым случаем по поводу этого события», поздравить царицу от имени Его Величества, выразив при этом, что король принимает «живейшее участие во всем, касающемся интересов ее и ее престола, столь тесно связанных с интересами Великобритании, в силу давнего и естественного союза»[221 - Дипломатическая переписка. С. 179.]. Таким образом, эпопея с возведением графа Понятовского на польский престол была успешно завершена Екатериной без чьей-либо помощи. Англичанам оставалось только смириться с одержанной ею победой. Историк А.Б. Соколов подтверждал: «Британскую политику в Польше до ее первого раздела можно охарактеризовать как политику невмешательства, вполне устраивавшую Петербург»[222 - Соколов А.Б. «Правь, Британия, морями»? Политические дискуссии в Англии по вопросам внешней и колониальной политики в XVIII веке. Ярославль, 1996. С. 112.].

Еще более жаркими оказались баталии двух держав по вопросу продления торгового договора. «Как и в ситуации с союзным договором, Британия рассчитывала возобновить торговый договор без всяких изменений, если уж нельзя было добиться его усовершенствования, – отмечала британская исследовательница И. де Мадариага. – Но то, что обещала Россия в 1734 г., уже не устраивало уверенную в себе, даже дерзкую Россию 1765 г»[223 - Де Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. Пер. с англ. М., 2002. С.313.]. С первых дней своего пребывания в России граф Дж. Бэкингэмшир начал вести переговоры по этому вопросу с вице-канцлером князем А.М. Голицыным, однако встретил с его стороны только «неприятную холодность». «По моему мнению, – писал посол госсекретарю, – для нас … лучше не входить ни в какие толки по этому предмету, а предложить составленный нами договор, или сохранить старый, выговорив в нем как можно больше изменений в пользу компании»[224 - Дипломатическая переписка. С. 46.]. Однако предложения посла не были услышаны. Россия предпочитала ввести ряд новых статей в договор от 1734 года[225 - Подробнее о российско-британском торговом договоре 1734 г. см.: Демкин А.В. Русско-британские торговые отношения в XVIII веке. М., 1994; Kratova D. British Merchants in Russia in the 18-th century // Russian-British Links, Proceedings of the Conference Held in Saint-Petersburg in 2000 and 2001. St. Petersburg, 2002. P. 115–117.]. Главные изменения, которые Россия предлагала внести в договор 1734 г., касались статьи 4, согласно которой английским купцам разрешалось платить экспортные пошлины в том же размере, что и русским купцам. «Этот равноправный подход, – подчеркивала И. де Мадариага, – исчез из русского проекта нового договора. Сверх того, в новом варианте статьи 4 Россия оставляла за собой право вводить такие внутренние правила, какие сочтет нужными ради поощрения российского мореплавания»[226 - Де Мадариага И. Указ. соч. С. 313–314.].

Добившись приватной встречи с канцлером А.П. Бестужевым, посол высказал удивление по поводу того, что был предложен совершенно новый торговый договор, вместо продления действия предыдущего. Он подчеркнул: эта мера рассчитана лишь на то, чтобы отнять у англичан все привилегии и льготы, «доставленные им в прежнее время справедливостью и политикой России, ниспровергая в тоже время … основные законы торговли и мореплавания». Подобные действия, на взгляд дипломата, равняются «совершенному изгнанию из России народа, имеющего полное право на лучшее обращение»[227 - Дипломатическая переписка. С. 49.]. Выслушав «весьма любезно и внимательно» пламенную речь Бэкингэмшира, канцлер заверил его, что императрица и окружающие ее лица желают поддерживать дружбу с Англией и попросил письменно подготовить возражения на этот проект, что посол и обещал незамедлительно исполнить.

Спустя неделю Бэкингэмшир навестил вице-канцлера, который сообщил ему, что императрица вполне убеждена в необходимости заключить между обеими державами новый торговый договор, и при этом поинтересовался у посла, не имеет ли он контрпроекта, который бы мог предложить взамен русского проекта. Поскольку Бэкингэмшир не решился самостоятельно принимать решение по данному вопросу, он попросил госсекретаря прежде узнать мнение короля: «Мне кажется, – заявлял он, – что нам удастся доставить некоторые льготы для рижских купцов, хотя с другой стороны я опасаюсь, что они будут настаивать на исключении девятого пункта проекта, в силу которого веревки, мачты, корабельный лес, паруса, смола и деготь в военное время не почитались бы за контрабанду»[228 - Там же. С. 50–51.].

Как видно, англичане желали добиться от России больших уступок и преференций в коммерческих операциях. «Если в силу торгового договора Англии будет предоставлено право торговать с Персией, выгоды, могущие возникнуть от этого для нас не подлежат сомнению», – сообщал Бэкингэмшир государственному секретарю в феврале 1763 года. И далее продолжал: «Английским купцам было бы выгодно пользоваться в Астрахани теми же привилегиями, какие они имеют в Петербурге, Архангельске и т.д. Я упомянул об этом вице-канцлеру, предложив в то же время, чтобы правительство дозволило свободную торговлю персидскими товарами в Астрахани, взимая с англичан три процента таможенного сбора лишь за товары, назначенные к вывозу через Петербург за границу»[229 - Дипломатическая переписка. С. 76–77.].

Однако Екатерина II не торопилась с подписанием торгового договора, предпочитая увязать его продление с заключением оборонительного союза. Из беседы с Паниным послу стало известно, что императрица сочла невозможным приступить к торговому договору немедленно, а также «придать ему столь же выгодное значение, иначе как в случае, если Англия заявит свое расположение к теснейшему соединению своих интересов с интересами России»[230 - Там же. С. 164–165.].

Чтобы ускорить решение вопроса о торговом договоре, граф Бэкингэмшир обратился к испытанному средству воздействия: подкупу влиятельных сановников. В одном из донесений в Лондон посол сообщал, что получил от канцлера Бестужева бумаги, которые содержали списки ущерба России от английских крейсеров. При этом канцлер добавил, что и сам понес «значительную потерю в виде многих ценных предметов, посланных ему из Франции», однако не требует вознаграждения, а только докладывает об этом, «вполне полагаясь на милость Его Величества». Бестужев также сообщил послу, что имеет много долгов и «вследствие расстроенного здоровья не может много утомлять себя делами». Бэкингэмшир обещал передать содержание беседы королю, а затем, просмотрев бумаги, убедился, что понесенные канцлером убытки составляли немногим более полутора тысяч, хотя тот говорил о двух тысячах фунтов стерлингов. Тем не менее, посол считал, что если Его Величеству будет угодно «предписать выдачу этих денег», то это произведет «весьма благоприятное впечатление»[231 - Там же. С. 70.].

Судя по всему, Бэкингэмшир был неплохо осведомлен о том, что сановники при дворе Екатерины «очень избалованы подарками», а потому предлагал для успешного решения вопроса о торговом договоре «сделать подарки» не только канцлеру, но также Орлову, Панину и вице-канцлеру Голицину. И вскоре госсекретарь Галифакс уведомил посла, что король ждет от него более подробную информацию, касательно того, какую именно сумму следовало раздать лицам, упомянутых в депеше, и в каких размерах. В том же послании госсекретарь упоминал о желании британского правительства в случае, «если невозможно получить ничего, кроме возобновления истекшего договора», не отказываться от него совсем. Вряд ли благоразумно, продолжал он, «испрашивать у императрицы таких уступок, которые могут отозваться неудачей самого договора»[232 - Там же. С. 71–73.].

Дискуссии по поводу преференций для английского купечества, закрепленных в торговом договоре, продолжились и в 1764 году. Бэкингэмшир направил Панину подробный отчет о ввозе и вывозе товаров английскими купцами в Петербург в 1763 г. «Ценность вывезенных товаров, считая таможенные пошлины и случайные расходы, простирается до 3 465 000 руб. Ценность ввезенных товаров – 910 000 руб. Баланс в пользу России – 2 555 000 руб.», – приводил доводы в пользу торгового договора посол. И далее добавлял: «Меня удивляет, что Россия, не сознавая выгод, извлекаемых ею из торговли с Англией, допускает сомнения насчет своих намерений продолжить их, предоставив купцам все прежние их привилегии»[233 - Там же. С. 165.]. Однако русская сторона стояла на своем: торговый договор должен быть подписан одновременно с союзным. Невозможность заключения двух договоров одновременно правительство объясняло неуступчивостью англичан. Как отмечал С.М. Соловьев, Панин и вице-канцлер Голицын обыкновенно отвечали Бэкингэмширу, что «виною медленности неподатливость с английской стороны». Госсекретарь Сэндвич приводил свои аргументы, объясняя, почему Англия никак не может принять пункты о Польше и Турции. «Англия не может обязаться помогать России в случае войны последней с Турцией по своим существенным торговым интересам, – утверждал он, – не может также обязаться субсидиями для польских дел, потому что казна истощена последнею войною (Семилетняя война – Т.Л.), и таким обязательством нынешние министры возбудили бы против себя всенародный крик; а на все другие предложения императрицы в Англии охотно согласятся». Лорду Бэкингэмширу была отправлена депеша, в которой категорично напоминали, чтобы он «всячески старался окончить оба трактата – союзный и коммерческий; если же увидит совершенную невозможность успеть в этом, то ожидал бы отзывной грамоты»[234 - Соловьев С.М. Книга XIII. История России с древнейших времен. М., 1994. С. 381–382.].

Отказываясь от заключения договоров, Екатерина в свою очередь попыталась «надавить» на англичан, ссылаясь на финансовые затруднения. В своих донесениях Бэкингэмшир остановился на эпизоде, связанном с просьбой императрицы о финансовом займе у британского короля. В донесении Сэндвичу от 23 ноября 1763 г. посол сообщал о визите к нему Панина, который передал просьбу Екатерины II оказать ей «денежное пособие» в размере 600 тыс. рублей. В противном случае, заявлял сановник, заключение торгового договора на условиях, предложенных королем, станет невозможным. В ответном послании Сэндвич писал: «Достоинство Его Величества не допускает, а положение его королевства не требует, чтобы король подкупал или заискивал для заключения союза, в котором Россия заинтересована, по меньшей мере, столько же, как и Великобритания»[235 - Дипломатическая переписка. С. 146–148.]. Бэкингэмшир согласился с мнением Сэндвича, утверждая, что императрица считает себя единственной союзницей, на которую Англия может надеяться, и на этом основании полагает, что от нее зависит предписывать англичанам «какие угодно условия». Однако российская сторона стояла на своем. Панин еще раз заверил Бэкингэмшира, что трактаты не будут подписаны иначе, как если англичане не согласятся «оказать пособие» в том виде, как того желает императрица.

Убедившись, что британцы отказали ей в финансовой помощи, Екатерина сама предложила … выплатить королю 44 тыс. руб., которые она в свое время у него одолжила через сэра Чарльза Уильямса[236 - Подробнее см.: Глава первая.]. «Меня это очень поразило, – доносил в Уайтхолл Бэкингэмшир 31 марта 1764 г., – и я отвечал, что это безделица, о которой, я уверен … двор забыл и нимало не заботится, и что мне было весьма неприятно сообщать об этом именно в то время, когда переговоры между обоими дворами приняли оборот, не вполне соответствующий желаниям». Панин, ведущий переговоры с послом, отвечал, что императрице «будет весьма жаль, если этот поступок с ее стороны будет объяснен неправильно; что, напротив, так как в то время она нуждалась в деньгах, то почувствовала всю цену оказанной ей услуги и потому навсегда сохранит благодарное воспоминание об этих первых доказательствах дружбы Англии». Однако официальный Лондон категорически отказывался принять 10 тыс. ф. ст., предложенных в уплату суммы, выданной императрице, в бытность ее великой княгиней. «Вам следует, – наставлял посла граф Сэндвич, – передать императрице, что королю особенно приятно воспоминание, сохраненное ею об этом деле в том отношении, что оно служит доказательством всегдашней искренней дружбы к ней Англии, но что в сущности это предмет слишком незначительный для того, чтобы Ее Величество заботилась об уплате»[237 - Дипломатическая переписка. С. 163–165.]. Вся эта история с денежным займом, описанная Бэкингэмширом, лишний раз подтверждает, что Екатерина до своего вступления на престол не гнушалась брать деньги у короля Великобритании, обещая защищать интересы Англии.

Чем же объяснялся отказ британского короля принять одолженные когда-то деньги Екатерине? Нам представляется, что Георг III, с одной стороны, опасался, как бы подобная история с подкупом будущей российской императрицы не стала достоянием широкой гласности, а с другой – не хотел и впредь упускать столь возможный и эффективный рычаг давления на Екатерину II, как подкуп. Однако, как показали последующие события, он глубоко ошибался: укрепившись на престоле, императрица больше не нуждалась в финансовой поддержке со стороны иностранной державы, а потому могла проводить самостоятельную внешнюю политику.

Убедившись, что англичане не идут на уступки, Россия в марте 1764 г. заключила союзный договор с Пруссией, что обеспечило ей поддержку позиций в Польше. В результате переговоры о союзном и торговом договорах с Англией и вовсе зашли в тупик. Таким образом, миссия британского посла оказалась провальной. Официальный Лондон счел необходимым отозвать Бэкингэмшира, заменив его в начале 1765 г. новым послом – Джорджем Маккартни.

Примечательно, что одну из причин своей неудачи в переговорах Бэкингэмшир усматривал в подозрительности русской стороны. Однако, в действительности, как мы могли убедиться, виной тому была отнюдь не подозрительность или осторожность русских дипломатов, а неуступчивость самих англичан в отношении предложений императрицы. Что же касается проявления подозрительности, то этим отличались сами англичане, хотя считали себя просвещенной и цивилизованной нацией. В этой связи показательно высказывание Сэндвича о российском после в Лондоне графе А.Р. Воронцове. «В последнее время поведение графа Воронцова сильно изменилось, – писал госсекретарь Бэкингэмширу, – он не только принимает участие во всех интригах и партиях нашего государства, но даже … сносится с людьми, наиболее восстановленными против мер Его Величества и употребляющими все усилия к тому, чтобы верным подданным короля помешать в исполнении их обязанностей. Судя по этому, можно весьма основательно опасаться, что то, что он сообщает своему двору, не может способствовать установлению согласия и союза между Англией и Россией. Поэтому, – предостерегал министр посла, – остерегайтесь всяких его действий и передаваемых им сведений»[238 - Там же. С. 149–150.]. Однако советы Сэндвича оказались бесполезными: Бэкингэмшир к тому времени уже был отозван на родину. Его место занял сэр Джордж Макартни.

По возвращении в Англию граф Бэкингемшир с 1776 по 1780 гг. занимал должность лорда-лейтенанта Ирландии. На этом посту ему удалось сделать немало полезного для ирландского народа. Так, он добился свободной торговли, а также принятия в 1778 г. Билля о папистах, который отменял репрессивное законодательство против римских католиков и диссентеров[239 - Диссентеры – (от англ. «dissent» – разногласие, расхождение во взглядах) в Англии одно из наименований протестантов, отклонявшихся от официально принятого вероисповедания – англиканизма.] и облегчал их положение в Ирландии. 3 августа 1793 г. граф Джон Хобарт Бэкингэмшир скончался. Он был похоронен в фамильной усыпальнице в Норфолке.

Анализ дипломатических отношений России и Британии в первые годы правления Екатерины II показал, что миссия графа Бэкингэмшира завершилась неудачей не столько в силу его непрофессионализма, сколько из-за нежелания Великобритании идти на какие-либо уступки при заключении договоров с Россией. В то же время нельзя сбрасывать со счетов успехи российской дипломатии в лице самой императрицы, а также ее ближайших сподвижников (Панин, Бестужев, Воронцов), твердо и последовательно отстаивавших интересы Отечества. Историк И. де Мадариага высоко оценила успехи Екатерины II, достигнутые ею во внешней политике в первые годы правления. «Учитывая, какое положение досталось Екатерине в наследство, можно сказать, что к 1766 г. она сумела поднять престиж России в Европе до беспрецедентно высокого уровня, – подчеркивала исследовательница. – Императрица преодолела изоляцию, к которой привел страну Петр III; союзные договоры связали Россию с мощной сухопутной державой – Пруссией и с морской державой – Данией. Екатерина достигла своих целей в Швеции и сохранила торговые связи с Британией, не налагавшие на Россию никаких обязательств. В Польше она возвела на трон того короля, которого ей хотелось»[240 - Де Мадариага И. Указ. соч. С. 318.]. И хотя союзный и торговый договоры не удалось подписать, обе стороны, как российская, так и британская, не оставляли надежд на дальнейшее продолжение переговорного процесса.

Глава четвертая

Посол Джон Макартни в борьбе за преференции в торговом договоре

В декабре 1764 г. в Петербург прибыл новый посол Великобритании граф Джордж Макартни (1737–1806). Выходец из аристократической семьи, ведущей свое происхождение от древнего шотландско-ирландского рода, он являлся единственным сыном от брака Джорджа Макартни и Элизабет Виндер. По окончании Тринити-колледжа в Дублине в 1759 г. Джордж поступил в юридическую корпорацию в Лондоне. Спустя пять лет его уже назначили чрезвычайным послом Великобритании в России.

В ту пору Макартни исполнилось 27 лет, а такому неопытному дипломату правительство Великобритании поручило завершить неудачно начатое его предшественником графом Бэкингэмширом важное предприятие: заключить оборонительный и торговый договора с Россией. Возможно, это назначение не обошлось без ходатайства лорда Холланда, который оказывал покровительство молодому Макартни. Как утверждал его биограф Барроу, «почтенный лорд в данном случае руководствовался тем соображением, что красивая наружность Макартни, привлекательные манеры, обходительность и ловкость могли служить немалым ручательством успеха при дворе, где царствующей особой была женщина, и даже привести к большим результатам, чем выдающийся талант без этих преимуществ»[241 - Цит. по: Белозерская Н.А. Россия в шестидесятых годах прошлого века // Русская старина. СПб., 1887. Кн. IX. С. 499–500.]. На использование слабости Екатерины II к «сильному полу» намекал в своем письме к Макартни и лорд Холланд. «Русская императрица, – писал он, – в том возрасте, который пользуется вашим особенным предпочтением, а я добавлю со своей стороны, что она стареется с каждым днем. Поэтому советую выехать из России, как только вы заметите, что красота ее начинает блекнуть»[242 - Там же. С. 500.].

По прибытии в Петербург Макартни поселился в доме графа Бэкингэмшира, который и посветил его в тонкости придворной жизни Петербурга. В январе 1765 г. посол был официально представлен императрице и великому князю Павлу Петровичу. Поначалу дипломат намеревался произнести свою речь по-английски, но граф Н.И. Панин посоветовал: «двору будет приятнее французский язык», к тому же сама императрица и великий князь будут отвечать ему по-французски.

Послу было известно, что Панин, находившийся «в наилучших отношениях» с графом Григорием Орловым, «пользуется особенной милостью императрицы, ибо разделяет ее политические убеждения», а потому он решил поближе сойтись с сановником. В депеше от 29 марта 1768 г. Джордж Макартни извещал госсекретаря графа Сэндвича: «Так как Панин единственный министр, руководящий всем здешним правительством, то я пользуюсь всеми случаями за ним ухаживать, стараюсь вступить с ним в дружбу и заслужить с его стороны хорошее обо мне мнение, и … надеюсь, что старания мои не останутся без успеха»[243 - Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе (далее – «Дипломатическая переписка») // Сборник императорского русского исторического общества. Т. XII. СПб., 1873. С. 198–199.].

Макартни обратил внимание на то, что Панин, хотя и обладал «огромным состоянием», но был весьма расточителен и «совершенно запутался» со своими финансовыми делами. Дипломату стало «достоверно известно», что императрица намеревалась заплатить долги Панина, чтобы он мог «удалиться с достоинством и не жаловался бы на свою отставку»[244 - Там же.]. Однако предположения посла о приближающейся отставке графа оказались преждевременными, и потому ему пришлось вести все переговоры о договорах именно с Паниным. В то же время искренность российского министра и его «частые и торжественные» высказывания дружеского расположения к послу не повлияли на ход переговоров.

Главное внимание Макартни предложили уделить заключению торгового договора, который пролонгировал бы действие прежнего, от 1734 г., соглашения, обеспечивавшего ряд преференций английскому купечеству. Однако решить данную проблему быстро послу не удалось. «Торговый договор подвигается с необычайной медлительностью, – сетовал в своей депеше к Сэндвичу Макартни, с раздражением добавляя, – да, и не может быть иначе в стране, где все это дело ведется какими-то лавками, величаемыми коллегиями, и мелкими купцами, которых им угодно называть членами комиссии». На взгляд дипломата, в медлительности решения вопроса о торговом договоре Панин не был виновен, поскольку, как считал Макартни, он не видел в том выгоды ни для себя, ни для народа. «Я объясняю эту неудачу единственно отсутствием всякой методичности, преобладающей в делах всей этой обширной империи», – приходил к заключению посол[245 - Там же. С. 204–205.].

На протяжении четырех месяцев Макартни вел интенсивные переговоры, которые, наконец-то, завершились и должны были получить, по его мнению, «милостивое одобрение» короля, поскольку посол «держался как можно ближе к букве данных … инструкций». «Принимая в соображение, что условия, гарантированные нам, гораздо лучше того, на что рассчитывали наши купцы, а также и то, что купцы эти чрезвычайно довольны договором в настоящем его виде, – докладывал Макартни министру Графтону, сменившего Сэндвича, – я наконец решился подписать трактат». Посол ставил себе в заслугу, что выбрал подходящий момент для подписания договора, поскольку в случае перехода власти от Панина к Орловым, «отъявленных врагов иностранцев», заключить данный трактат вряд ли бы удалось[246 - Там же. С. 209–211.].

Однако радость Макартни по поводу столь удачно выполненной, на его взгляд, задачи оказалась преждевременной. «Не могу от вас скрыть, что как Его Величество, так и все его министры крайне недовольны тем, что вы решились подписать торговый договор, прежде чем прислать его сюда, и таким образом узнать волю Его Величества относительно условий его, – сообщал в ответном послании герцог Графтон. – Трактат, подписанный королевским министром при иностранном дворе, идет вразрез с инструкциями, данными ему прежней администрацией, без всякого разрешения со стороны настоящей администрации, рассматриваемый в то же время королем, как договор, существенно вредный для торговли, что подтверждается и купцами, ни в каком виде не может быть принят нами и ратифицирован Его Величеством». Послу предложили добавить к 4 статье договора декларацию, в которой речь шла о «расширении российского мореплавания». В декларации, в частности, говорилось, что британские подданные будут иметь возможность участвовать во всех предприятиях и извлекать из них такие же выгоды, как и российские граждане, подданные Ее Императорского Величества, причем упомянутые меры «ни в каком случае не будут клониться к уменьшению или ограничению торговли, которую в настоящую минуту подданные Его Британского Величества ведут с подданными Ее Императорского Величества … Декларация эта будет иметь равную силу, как будто бы она была включена в трактат»[247 - Там же. С. 227.].

Макартни, по его собственным словам, «движимый государственными и частными побуждениями», стараясь достигнуть поставленной цели «с неутомимой энергией и беспримерной настойчивостью», приступил к переговорам с графом Паниным. Каково же было удивление дипломата, когда он столкнулся с возмущением сановника. «Он, кажется, был очень удивлен этим предложением, несколько минут молчал, а затем разразился негодованием в таких выражениях, которые ясно доказывали, насколько были поражены его тщеславие и высокое мнение о себе», – извещал посол Графтона. Принять договор с декларацией Панин отказался. Три дня подряд Макартни приходил к Панину и, всячески «стараясь смягчить его», заговаривал о декларации. Посол обращался за содействием ко многим друзьям сановника, чтобы те оказали на него влияние. Однако все попытки дипломата оказались безуспешными, а все его усилия «тщетными». И тогда Макартни решил обратиться к самой императрице. Он осмелился говорить о своем деле с Екатериной «в маскараде и чуть не упал перед ней на колени, убеждая ее, но непоколебимость ее превзошла даже обычное женщинам упрямство». Посол был вынужден признать свое поражение, так как был убежден в невозможности добиться от императорского двора уступок. Макартни объяснял госсекретарю, чем объяснялась подобная несговорчивость российской стороны. «Двор здешний становится с каждым часом горделивее и в ослеплении от настоящего своего благоденствия относится все с меньшим уважением к прочим державам и все с большим восхищением к самому себе, – сообщал посол. – Усилившись союзом с Данией и Пруссией, гордые тем, что назначили короля Польши (Станислава Понятовского – Т.Л.) … они, по моему убеждению, будут с каждым днем менее умеренны в своих требованиях и более несговорчивы в переговорах. Поэтому милорд, осмеливаюсь полагать, … что обмен ратификаций должен бы произойти как можно скорее, так как всякое новое требование подвергло бы нас тем ответам, которые бы им вздумалось дать нам и вызвало бы с их стороны объяснения, несовместные с достоинством Его Величества и невыгодные для интересов его подданных, ведущих торговлю в этой империи»[248 - Там же. С. 229–232.] .

Между тем, Екатерина II решила сама разъяснить послу причины, вследствие которых для нее было «совершенно невозможно» согласиться на подобную декларацию. Она не требует «взаимности новых условий с декларацией, подобной той, какую у нее испрашивают», поскольку Россия от Англии ничего не получает, и потому «это было бы лишь актом прямой зависимости, несогласной с достоинством престола». Господину послу хорошо известен образ мыслей русского двора, продолжала императрица, для того, чтобы «допустить возможность склонить его на декларацию, унизительную для его достоинства и невозможную как по форме, так и по выражениям». Посему императрица повелела своему министерству объявить, что «настоящий шаг составляет ее ультиматум и что она не может согласиться ни на какие другие условия». Екатерина предлагала британской стороне решить, что ей удобнее: «воспользоваться выгодами, возникающими от общения одной дружбы или отказаться от них единственно по неимению права облекать их в законы». Если же ответ короля «будет не таков, каким бы его желали», то императрица потребует, чтобы немедленно приступили к отзыву подписей под трактатом[249 - Там же. С. 234–236.]. Как видно, твердая позиция, занятая Екатериной II в вопросе о декларации к торговому договору, являлась свидетельством усиления ее позиций в договорном процессе с Великобританией в целом.

Между тем, король Великобритании не сдавался. Он решил увязать принятие декларации с заключением союзного договора. Король потребовал от посла донести до сведения императрицы, что желает с ней «скрепить теснейший союз», но медлительность с выдачей «форменной декларации» служит тому серьезным препятствием. Поручение Георга III было выполнено, и вскоре Макартни извещал Графтона о разговоре с Паниным. Граф отвечал ему «сдержанно, но презрительно»: «Как видно, сэр, у нас никогда не будет торгового трактата; что же касается до союзного договора, то так как это предмет совсем другого рода, то мы займемся им на свободе, когда найдем это всего удобнее для наших взаимных интересов, но когда наша торговля будет доступна для других наций, не думайте, чтобы предстояла возможность стеснять ее из пристрастия к вам. Давно пора, – продолжал Панин, – положить конец этому делу и приступить к уничтожению подписей, что я и сделаю немедленно в вашем присутствии». Увидев, что Панин уже собирался послать в канцелярию за трактатом, Макартни «самым убедительным и трогательным образом» упросил его отложить, хотя бы на несколько дней, исполнение «столь поспешного и крайнего намерения». И хотя Панин обещал, «несмотря на свою непоколебимую решимость», не принимать никаких мер «под влиянием гнева или раздражения», посол пришел к неутешительному выводу: «Окончательная неудача трактата и отмена привилегий, которыми наши купцы пользовались лишь вследствие снисхождения, теперь … неизбежны»[250 - Там же. С. 239, 243.].

Пытаясь всеми силами отсрочить намерение императорского двора отказаться от пролонгации торгового договора, Макартни напросился на прием к Панину после посещения театра. Во время беседы посол поинтересовался у графа, правда ли, что собираются отменить торговый договор, принятый при Елизавете Петровне. «Он (граф Панин – Т.Л.)очень спокойно ответил мне, что это совершенная правда, – докладывал госсекретарю Макартни, – что он часто предупреждал меня, что таково должно быть окончание нашего дела и спросил.. неужели я удивлен тем, что он держит данное им … слово; далее он сказал, … что нет никакой возможности вести переговоры с англичанами на равных правах, что решился он на немедленное исполнение этого намерения в тех видах, чтобы дать здешним английским купцам время предупредить своих друзей в Англии, прежде чем наступит сезон мореплавания, через что они имели бы возможность принять сообразные с этим меры и не потерпели бы убытки, вследствие надежды на трактат, который, быть может, они считали уже оконченным»[251 - Там же. С. 246.]. Убедившись после разговора с Паниным, что добиться принятия российской стороной декларации на условиях англичан не представляется возможным, посол еще раз предложил госсекретарю ратифицировать договор с тем, чтобы сохранить все то, что уже было «условлено и приобретено», и чего возможно лишиться, если британская сторона будет настаивать на принятии декларации.

В то же время, чтобы решительнее повлиять на российскую сторону, посол предложил королю объявить о намерении ежегодно посылать в Балтийское море для защиты британской торговли 4 или 5 военных кораблей. Макартни полагал, что «опасение подобной меры» может побудить Россию согласиться с требованием англичан, а в случае их отказа послужит «предлогом для того, чтобы постоянно иметь флот на Балтийском море»[252 - Там же. С. 253.]. Дипломат ссылался на прецедент 1716–1717 гг., когда эскадра под командованием Джона Норриса появилась в Балтийском море. Тогда это вызвало большое недовольство российской стороны.

Между тем, Екатерина, убедившись в неуступчивости англичан, приказала подготовить указ об отмене прежнего торгового договора. Макартни не на шутку забеспокоился и в донесении от 15 апреля 1766 г. стал чуть не умолять официальный Лондон о необходимости скорейшего подписания существующего договора без всяких дополнительных условий. «При настоящем положении дел, – писал дипломат, – я с истинным сожалением усматриваю, что нам остается выбирать между двумя исходами, а именно: невозвратно потерять торговый трактат со всеми его выгодами или немедленно согласиться на него на тех условиях, которых быть может еще возможно достигнуть». По-видимому, согласие на подписание договора от правительства было получено, так как 23 июля 1766 г. Макартни сообщал, что был вынужден подписать трактат «в прежнем виде». Король согласился одобрить договор и повелел подготовить ратификацию, хотя и был недоволен тем, что 4 статья не была исправлена в соответствии с английской редакцией. Как бы то ни было, торговый договор был ратифицирован, о чем госсекретарь Конвей известил Макартни 24 октября. «Ратификации торгового трактата доставили здесь большое удовольствие, – писал он, – хотя, конечно, оно значительно ослаблено усиленными и многократными объяснениями Панина насчет союзного трактата и непреклонной и решительной настойчивостью его и его двора»[253 - Там же. С. 261, 262, 267–269, 277.]. Таким образом, многолетние усилия британской стороны, направленные на пролонгацию торгового договора, наконец-то привели к долгожданной развязке. На взгляд А.Б. Соколова, успеху Макартни способствовало то обстоятельство, что в 1766 г. в Англии пришло к власти правительство У. Питта-старшего, который активно выступал за сближение Великобритании с Россией. Историк полагал, что торговый договор 1766 г. был выгоден для обеих сторон. В качестве аргумента, подтверждавшего данный факт, он приводил высказывание британского ученого П. Кленденнига, который утверждал: «Британское правительство через посредство Русской компании обеспечило себе приток сырья для военных дел по выгодным ценам, почти не пожертвовав военными и политическими принципами. С другой стороны, русские могли быть уверены в поступлении английских товаров в связи с установлением низких тарифов»[254 - Соколов А.Б. Навстречу друг другу. Россия и Англия в XVIXVIII вв. Ярославль, 1992. С. 262.].

Воодушевленный одержанной победой на коммерческом фронте Макартни решил активизировать свои усилия, направленные на пролонгацию союзного договора. Напомним его предысторию. На протяжении XVI–XVII вв. связи Англии и России носили, как известно, по преимуществу экономический характер. Англия в ту пору не нуждалась в каком-либо политическом союзе с Россией. Необходимость в таковом возникла в 1740-х годах, поскольку в начавшейся войне за Австрийское наследство Россия участвовала на стороне Австрии и Англии. Первый в истории русско-английский договор был заключен 3 апреля 1741 г.[255 - Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными государствами. СПб., 1802. Т. 9 (10). С. 90–112.], однако он не вступил в силу из-за дворцового переворота, вызвавшего смену правления. В 1742 г. договор был возобновлен практически в прежнем виде[256 - Там же. С. 112–133.]. Договор носил характер субсидиарной конвенции.

По прошествии времени в связи с изменением международных отношений в Европе в 1755 г. с Англией был подготовлен новый союзный договор. Поскольку Великобритания заключила субсидиарную конвенцию с Пруссией, а затем выступила и ее союзницей во время Семилетней войны, тогда как Россия воевала в противоположном лагере вместе с Францией и Австрией, то указанный договор был расторгнут.

В 1762 г. с приходом к власти Екатерины II сближение Англии с Россией казалось легко достижимым. Политический союз с Россией становится одной из целей внешней политики Великобритании. Вот, почему прибывавшие в Россию британские дипломаты постоянно поднимали вопрос о заключении союзного договора. Не стал исключением и Макартни.

Проживая в августе 1766 г. в окрестностях Петербурга, в Стрельне, в одном из императорских домов, который Екатерина «была так добра» предоставить послу на летний сезон, Макартни нередко встречался с графом Паниным. «Я употреблял все доводы, рассуждения и средства убедить его принять мои мысли по поводу настоящего кризиса в делах, – извещал посол госсекретаря Конвея, – и приступить к беспристрастному и справедливому плану союза между обеими нациями; но уверяю вас, сэр, до сих пор переговоры шли только с моей стороны, потому что действий его я не могу назвать переговорами». Макартни не скрывал своего раздражения неуступчивостью императорского двора в решении данного вопроса, объясняя это усилением позиций России на международной арене. «Тщеславясь прошлыми успехами, в упоении от настоящих надежд, не видя и не допуская возможности переворота, двор этот становится день ото дня более ослепленным своей гордостью и относится все презрительнее к прочим державам, восхищаясь лишь собственным могуществом», – утверждал дипломат[257 - Дипломатическая переписка. С. 260–270.].

Макартни не оставлял своих попыток подтолкнуть российскую сторону к заключению союзного договора и в следующем, 1767 году. Поскольку императрица, по мнению посла, в последнее время стала обращать гораздо меньше внимания на иностранную политику, и «все ее мысли поглощены заботой о внутреннем управлении государством», Макартни решил более настойчиво действовать через графа Панина. Он добивался от сановника подписать союзный договор без статьи о турецком вопросе, но Панин категорически отказывался это делать, объявив, что готов тотчас же заключить с Англией «твердый союз, без всякого вмешательства прочих держав, но что он никогда не отступит от турецкого вопроса». Граф заверял англичан, что они сильно заблуждаются, если льстят себя надеждой, что он со временем будет менее непреклонен. Союз с Великобританией, продолжал Панин, «не представляет для России никакой пользы, иначе как в случае войны с Оттоманской Портой, ибо какая другая держава осмелится напасть на нее?» В то же время Великобритания, полагал российский министр, извлечет для себя все выгоды, какие только может желать, из союза с Россией, вне зависимости от того, рассматривать этот союз «в наступательном характере, или только оборонительном»[258 - Там же. С. 295.]. Однако британская сторона не желала поддержать Россию в надвигавшейся войне с Турцией (1768–1774 гг.), предпочитая сохранять нейтралитет. В этой связи миссия Макартни представлялась завершенной: весной 1767 г. его пост занял Генрих Ширли.