Безмолвный Джо

– ...и милостивые руки Господа нашего приняли тебя, Уилл Трона, тебя, который сам так много помогал другим...

Я рассматривал собственные руки, переплетенные пальцы, запястье, где равномерно пульсировала синеватая жилка. По какой-то причине мой взгляд задержался на толстом желтом кабеле, тянущемся за установленной слева видеокамерой. Просто удивительно, как легко наше сознание отвлекается на какой-нибудь пустяк, когда рядом происходит что-то важное. Но желтый провод навел меня на мысль о тех двух машинах, закрывших нам выезд с аллеи. Почти все, что я видел, заставляло меня вспоминать те машины и людей внутри. И еще я прикидывал, запросил ли Рик Берч список телефонных переговоров Уилла из нашей машины тем вечером.

– ...и так же как мы оплакиваем его смерть, не забудем восхвалить и его жизнь...

Видно, как тяжело бьется сердце в груди Уилла-младшего. Он всегда был очень впечатлительным. Однажды подстрелил из пневматического пистолета воробья и после горько рыдал. Я еще сказал ему, что не стоит стрелять ради забавы. И он принял это к сердцу. Из-за моего лица окружающие считают меня проницательным и придают моим словам большой моральный вес. Чем ты уродливее снаружи, тем прекраснее внутри. Изящная и краткая мысль, но неверная. Единственное, в чем я превосхожу Уилла-младшего, – это в том, что намного лучше знаю, что такое боль и ощущения того воробушка.

Я положил ладонь на колено брата. И протянул ему один из своих носовых платков с вышитой монограммой, которые Уилл приучил меня всегда держать при себе для дам. Перед выходом из дома я разложил по разным карманам своего черного траурного пиджака целых четыре платка. Один я уже раньше отдал маме. Так что два долой.

– ...и да будет слава Господня столь же велика, как наше сегодняшнее горе...

Я всего раз обернулся на собравшихся в храме и увидел бесконечное море печальных лиц, раскинувшееся вплоть до голубых стеклянных стен, которые головокружительно устремились в бледное небо.

Когда я подумал, что служба окончилась, верхние части стеклянных стен опустились и внутрь ворвался мощный поток теплого воздуха. От неожиданности все зашептались. Внезапно из-за спины преподобного Альтера выпорхнули тысячи белоснежных голубей. Он простер руки к небу, и казалось, что птицы вылетают прямо из его ладоней. Громко хлопая крыльями, голуби заполнили весь храм, и в зале даже послышались восклицания. Но когда птицы увидели, что со всех четырех сторон их окружает чистое небо, они устремились наружу. Это были недавно оперившиеся и еще не летавшие голуби. Когда мы шли из церкви на кладбище, на нас сыпались их белые перышки. Мне припомнилось, как Саванна Блейзек перелезла через ту стену и очутилась в холодной неприветливой мгле.

Чуть не половина собравшихся желала в последний раз взглянуть на Уилла. В результате процедура заняла целый час. Я по очереди был вторым, вслед за Тленном. Мне приходилось видеть трупы в лаборатории и истекающие кровью жертвы аварий. Видел я и Люка Смита с Мингом Никсоном. Но сегодня было мое первое настоящее опознание. Никто не подготовил меня к тому потрясению, которое я испытал, увидев печать смерти на лице человека, которого я любил больше всех. Я смотрел на него, понимая, какой мощный поток энергии иссяк, какая прекрасная жизнь оборвалась. Поцеловав пальцы, я прикоснулся ими к его щеке и отошел от гроба.

Мое сердце обливалось слезами, и холодная жажда мести заполняла его. Я натянул шляпу поглубже на лоб.

Мне запомнились на тех похоронах зеленые холмы и траурная вереница автомобилей, ползущих вокруг ямы, вырытой в земле. Яма была прикрыта черным брезентом, оттененным оранжевым грунтом по краям.

Я стоял рядом, наблюдая за подъезжающими машинами и продолжая размышлять над тем, как стрелявшие узнали, куда мы с Уиллом направились в тот вечер.

Они нас преследовали или от кого-то узнали о цели нашей поездки? Не те ли самые люди, что направили нас туда, и организовали это убийство? И послали туда Уилла не спасти Саванну Блейзек, а на верную смерть?

Я все-таки полагал, что убийцы нас там уже поджидали. Потому что, если это не так, я их просто прозевал. Может, когда-нибудь я и смогу себе простить, что нас застали врасплох. Но если они преследовали нас, получается, что я подставил Уилла.

"Рот на замке, глаза открыты".

Несмотря на разброд в голове, я постоянно возвращался к тем автомобилям, тем людям и тому вечеру. Я знал, что к людям, которых я застрелил, полагается испытывать жалость. И вину за отнятые жизни. И я старался пробудить в себе эти чувства, но не мог. У меня внутри есть ледник, в котором хранятся неприятные вещи. Это словно морозильник, только с тугой дверью. Уж если что-нибудь в него помещено, извлечь это весьма непросто. Я сказал себе, что это были отвратительные люди, которые собирались убить и меня, вне всяких сомнений. Это оправдывало то, что я с ними сделал, и дверца "морозильника" сейчас была закрыта. Но навсегда ее захлопнуть не удавалось из-за всех этих "если": если бы я заметил их раньше, если бы действовал расторопнее, если бы прислушался к встревоженным нервам, если бы не было этого густого тумана.

Я издали наблюдал, как пришедшие на похороны по очереди выражают соболезнование моим близким. Сам я уже произнес все, что мог сказать, поэтому уединился под густой кроной ясеня и стоял там с закрытым ртом и открытыми глазами, опустив поля шляпы.

Большинство этих людей были мне знакомы. Я видел инспекторов – коллег Уилла, членов собрания округа, судей, шишек из управления шерифа, губернатора Калифорнии, двух конгрессменов. Одни были приятелями покойного, другие – врагами, но пришли и те и другие.

Здесь находились и главные воротилы в области строительства. Земля продолжает оставаться самой ценной собственностью и главным источником доходов в округе Ориндж. С каждым из этих застройщиков у Уилла были разногласия. Но по странной иронии со многими из них он дружил. Я заметил энергичных молодых мужчин и женщин с хорошо подвешенными языками, ежегодно добывающих миллионы долларов для своих компаний – "Эрвин", "Филип Моррис", "Ранчо Санта-Маргарита". Здесь же были их боссы, члены всевозможных распорядительных и финансовых советов – люди, которые прилетают на собственных самолетах и вертолетах.

А вот и толстосумы-миллиардеры, разбогатевшие каждый своим способом: биржевые спекулянты, игроки на курсах валют, изобретатели и торговцы всех мастей. Разумеется среди них был и Джек Блейзек, сколотивший первый капитал на незасоряющихся разбрызгивателях для полива. Выглядел он еще хуже, чем в день нашей последней встречи – словно каждые сутки отсутствия дочери стоили ему приличного куска жизни.

Следующими по силовой шкале располагались бюрократы. Соратники Уилла по борьбе, правительственные чиновники – послушные и скромные, стойкие и непреклонные. Они работают в разнообразных муниципалитетах, агентствах, бюро, конторах, администрациях, комиссиях, службах, отделениях, департаментах, советах, управах. По сравнению с застройщиками или предпринимателями они просто нищие, но зато в их руках сосредоточена власть над ними. Эта власть всегда может оказаться полезной и принести доход. А может и все расстроить. Цена договорная.

Уилл был бюрократом. Похоже, когда-нибудь и я им стану. Возможно, сейчас я прохожу самую лучшую школу бюрократизма: там, где я уже провел пять лет службы.

Собрались его приятели с семьями, соседи и просто знакомые, его врач, тренер по теннису, парикмахер. Пришел даже наш старый сборщик мусора, бывший для меня в детстве повелителем трех придорожных баков, а теперь превратившийся в нескладного пожилого мужчину с седыми волосами и морщинами вокруг глаз. По средам в полседьмого утра – время уборки мусора на нашей улице – Уилл любил поболтать с ним перед тем, как посадить меня в школьный автобус, а самому отправиться на работу в управление шерифа.

Наблюдая за ними, я думал, из сколь многих жизней складывается одна жизнь. Я ощущал одновременно гордость и пустоту, озарение и подавленность.

Я чувствовал себя преданным, когда Дженнифер Авила, ослепительно прекрасная, во всем черном, разговаривала с моей матерью.

Преданным не только Уиллом, но в чем-то и самой Дженнифер.

Сердце в груди билось все тяжелее и тяжелее. То, что я видел перед собой, расплывалось – словно глаза не хотели все это воспринимать. Я ощутил горячий пот на спине. Как я смогу выступить на радио спустя всего несколько коротких часов? Я содрогнулся, и меня обдало жаром.

Старый Карл Рупаски, глава транспортного управления округа Ориндж и закоренелый политический противник моего отца, тяжело доковылял до дерева, чтобы пожать мне руку. У него были влажные глаза. Я учуял запах табака и алкоголя.

– Я хотел бы поговорить с тобой, Джо. Может, когда мы оба оправимся от шока. Как насчет ленча на следующей неделе? Скажем, в понедельник?

– Да, сэр. Это меня устраивает.

Он хлопнул тяжелой ладонью меня по плечу:

– Это такое горе, мальчик. Настоящее горе.

После него ко мне в тенек зашел Хаим Медина. Он выглядел еще более несчастным и обиженным, чем обычно, и еще сильнее сутулился. Мы поговорили немного об Уилле, и Хаим заметил, как много тот сделал для ИАКФ и как все теперь осложнится из-за утраты поддержки такого лидера во властных структурах, особенно в связи с началом расследования по голосованию.

– Я никогда не говорил этим ребятам, что они имеют право голоса до получения гражданства, – оправдывался Хаим. – Они просто не поняли меня. Вот и все. Да и что могли решить несколько десятков голосов?

Я пожал плечами. Сейчас мне было не до проблем ИАКФ.

– А ты хотел бы нам помочь?

– Каким образом, сэр?

– Мне надо, чтобы ты переговорил с одним человеком. Это большой скандал. Ты можешь отличиться и завоевать известность.

– Мне не нужна известность.

– Но ты и так знаменитость. А с помощью этого дела ты завоевал бы авторитет в области правосудия. Послушай, поговори с этим парнем. Это брат Мигеля Доминго, того самого, что убили копы. У него есть что рассказать. Ведь у Мигеля была причина пытаться проникнуть в тот дом в Ньюпорт-Бич. В деле замешана женщина.

– Что за женщина?

– Лурия Блас, убитая недалеко от своей квартиры. Интересно?

– Нет. У меня сейчас без этого полно забот.

– Так что скажешь, Джо?

– Оглянитесь вокруг, сэр.

Хаим оглянулся и вздохнул.

– Я все-таки позвоню тебе. Поговорим в лучшее время.

Несколько минут спустя подкатил и Рик Берч. Он встал не спереди, а сбоку от меня, что само по себе показалось любопытным. Он вместе со мной рассматривал толпу. Мне понравилось, что несколько минут он молчал. А когда заговорил, то не касался неприятных для меня тем.

– Когда мне было десять, убили моего брата, – начал он. – Он был на восемь лет старше меня – крепкий парень из бандитского района Окленда. Его обнаружили в сточной канаве рядом с баром. Виновных не нашли. В результате я стал копом, чтобы отлавливать это дерьмо и отправлять в тюрьму.

– Это хорошая причина, сэр.

– Так ты одобряешь мой выбор?

– Да, сэр.

– Тогда слушай. Я вызвал Джона Гэйлена на завтра, чтобы немного побеседовать на общие темы. Мне хотелось, чтобы ты тоже ко мне зашел и посидел с другой стороны стекла.

– Разумеется.

Позже, на поминках, мы, трое братьев, оказались вместе за одним столиком. Мы сидели на шестнадцатом этаже ньюпортской гостиницы «Мэрриотт», в ресторане, который бесплатно предоставил еще один приятель Уилла, управляющий отелем. Отсюда был виден океан и покрытая серой дымкой долина под ясным небом.

Уилл-младший и Гленн уже опьянели. Я тоже прилично выпил, по крайней мере по своим меркам. Обычно я много не пью, потому что это снижает мою готовность к действию. Они оба должны были завтра улетать назад к своим семейным очагам и чувствовали себя неудобно, покидая Мэри-Энн и меня.

Уилл-младший крепко обнял меня.

– Позаботься о маме. Мне бы хотелось жить поближе и помогать ей. И не забывай о себе.

Их дети возились рядом с нами. Вооружившись соломинкой и зонтиком из коктейля, Уилл-младший погнался за близнецами.

Я чувствовал себя одиноким без братьев. Почему бы им и правда на время не вернуться в Южную Калифорнию и не помочь мне во всем разобраться?

Да потому, что это непрактично. Жизнь должна продолжаться. И сам Уилл так считал, да и вообще.

Я покинул поминки последним. У меня оставалось немного времени до интервью с Джун Дауэр на радиостанции «КФОС», и я провел его еще с одной порцией мартини, посматривая в окно шестнадцатого этажа. Служащие ресторана убирали электрические жаровни и столы – укатывая прочь круглые и складывая прямоугольные. Я слышал лязг уносимых стульев и реплики рабочих, но, казалось, все эти звуки доносились до меня издалека.

Вот все и закончилось.

Я испытывал страх перед интервью, но принял еще порцию спиртного и наконец вышел.

В результате на студию я прибыл в приличном подпитии. Во всяком случае, сильнее, чем мне казалось, когда я покидал ресторан. Я сожалел об этом. Мне хотелось на время обо всем забыть, а как раз в этом месте предстояло все вспомнить. Перед тысячами скучающих слушателей.

Я помню, как сидел в прохладной приемной, застеленной пурпурным ковром и уставленной оранжевыми стульями с хромированными ножками, сжевал две полоски жвачки с кардамоном и выпил чашку черного кофе. Я заметил кусок фольги от резинки, прилипший к подкладке моей шляпы.

Появился режиссер передачи "Воистину живой", улыбающийся молодой человек с длинными волосами и козлиной бородой. Он представился Шоном.

– Джун скоро будет готова, – сказал он. – Воды или чего-нибудь еще?

– Кофе, если можно.

– Пройдите вон в ту зеленую комнату. Посидите там, а я принесу кофе. Как насчет капельки коньяка для аромата?

– Не надо, спасибо.

Присев, я оглядел студийные комнаты. В трех света не было, а одна слабо освещена. В этой кабине перед одним из подвешенных на штанге микрофонов стояла молодая женщина с черными вьющимися волосами, читавшая какой-то текст. Стекло скрадывало ее изображение и преломляло под необычным углом. Я наблюдал за этим отражением.

Вернулся Шон и поставил передо мной на столик стаканчик с кофе.

– Горячий, – предупредил он. – Мы выходим в начале часа. Осталось несколько минут. Кстати, позвольте выразить сочувствие по поводу случившегося с вашим отцом.

– Спасибо.

Слегка помешкав, он вышел.

Через пять минут Шон проводил меня в студийную кабину. Звук внутри был очень ровный, а освещение мягкое и серебристое. Выйдя из-за стола, та самая кудрявая женщина протянула мне руку.

– Джун Дауэр.

– Рад встретиться, мисс Дауэр.

Она улыбнулась. У нее были темные глаза и весьма приятное лицо. Линия подбородка прямая и четкая. Аккуратный нос, небольшой рот. На ней была джинсовая блузка без рукавов, заправленная в мятые шорты, закатанные вниз носки и синие теннисные туфли. Ноги у нее были что надо. Женщина пожала мне руку.

– Джо, сожалею, что интервью выпало на день похорон вашего отца. Если бы знала, то никогда не назначила бы передачу на этот день.

– Мы этот пункт не обговаривали, мисс Дауэр. Ничего страшного.

Она встряхнула головой, посмотрев на меня слегка прищуренными глазами.

– Я же просила оставить ваши хорошие манеры дома, не так ли?

– Простите, я...

– Расслабьтесь, Джо. Садитесь вот здесь и наденьте наушники. Мы проверим звучание и тогда начнем.

Я присел на вращающееся кресло, положив шляпу на стол перед собой, а мисс Дауэр обошла вокруг стола и устроилась по другую сторону, подкатив стул поближе. В студии было почти темно, только мягкий верхний свет выхватывал ее лицо из полной тени. Оглянувшись, я понял, что тем же образом высвечено и мое лицо. Оно горело, воротник сдавливал шею, а сердце колотилось, будто я пробежал кросс. Надев наушники, я сделал три глубоких вздоха и почувствовал себя еще хуже. Я уже был готов провалиться на месте, но зазвучал спокойный и ясный голос Джун Дауэр.

– Сосчитайте до десяти, Джо, своим нормальным голосом. Держите микрофон примерно в восьми сантиметрах ото рта. И говорите немного в сторону, а не прямо в микрофон.

Я все это проделал.

– Хорошо, хорошо. Немного выпили, Джо?:

– Больше обычного.

– А что для вас обычно?

– Почти ничего.

– И сильно вы пьяны?

– Не знаю.

– Думаю, скоро мы это узнаем.

Она взглянула через стекло в соседнюю кабину, откуда Шон кивнул головой.

– Три, два, один, – проговорил он. – И вы в эфире.

Послышалась музыка и записанный голос диктора, объявившего начало передачи. Затем Джун сделала краткое введение. Она немного рассказала о моем прошлом, используя при этом выражение "кислотный мальчик", от которого мои нервы напряглись, как это всегда со мной бывало. Все это она произносила, плотно прижав руки к бокам и рассматривая меня через стол, словно медвежонка в зоопарке. Голос у Джун был чистый, тихий, словно она общалась с кем-то один на один. Наушники придавали ей забавный вид – придавленные дужкой кудри торчали ежиком.

Первую половину интервью я помню не слишком отчетливо, потому что нервничал. Лишь помню, что поначалу отвечал короткими фразами, а голос звучал необычно высоко и слишком тихо. Я отвечал на те же вопросы, которые мне задавали уже тысячи раз. У меня были готовые ответы, накопленные за многие годы практики. Ими я и отбивался.

Вспышка. Боль. Память. Хирургия. Хиллвью. Другие дети. Уилл и Мэри-Энн. Школа. Прозвище "кислотный мальчик". Бейсбол. Колледж. Управление шерифа. Работа в тюрьме.

Но когда Джун изучающе рассматривала меня через стол, я не мог оторваться от ее глаз, которые вбирали в себя весь верхний свет и сверкали в полутьме. И постепенно я пришел в себя и расслабился.

– Меня восхищает, Джо, как вам все это удалось преодолеть. Я годами следила за вашей судьбой. Из трагического начала вы сумели выстроить достойную жизнь. И люди должны знать, что они тоже могут этого достичь.

– Это все мои родители. Я имею в виду своих приемных родителей.

Она спросила, какой совет я мог бы дать людям, которые столкнулись с проблемами, – особенно молодежи. Где черпать уверенность? Как сдерживать злость и жалость к самому себе?

Как всегда, я произнес заготовленные ответы: верить в собственные силы, не страшиться быть не как все, помнить о людях, которым живется еще хуже, чем тебе.

Вдруг Джин спросила такое, о чем меня еще никогда не спрашивали, и мне понадобилось очень напрячься, чтобы сформулировать подходящий ответ. У меня просто не было готового ответа.

– Джо, а что вы думаете, когда видите перед собой прекрасное лицо?

Может, подействовала новизна вопроса или сказались недавние похороны, действие алкоголя или навалившаяся из-за костюма жара. А может быть, красивые лица относились к тем немногим темам, в которых, как мне казалось, я разбираюсь.

– Я считаю, что таким людям повезло. Мне нравятся красивые лица, мисс Дауэр. Существует множество типов таких лиц. Я могу ими любоваться часами. Но знаете, что интересно? Это не так просто делать. Не многие люди позволят разглядывать себя, если вы с ними не знакомы.

– Но у вас множество знакомых.

– Да, есть. Но нельзя же просто уставиться и глазеть.

– Нет. Так что же вы делаете?

Она немного откинулась назад, внимательно наблюдая за мной. Я видел легкий блеск ее волос и опять вспыхнувшие в глазах яркие искорки. Мне было известно о принятом в радиостудиях полумраке и приглушенной акустике. На мгновение даже показалось, что Джун Дауэр – единственный человек в этом здании.

– Я смотрю телевизор, Джун. Читаю журналы. Мне нравятся романтические комедии с красивыми актерами. Иногда я хожу в людные места, где можно оставаться незамеченным и просто наблюдать за окружающими. Но все это происходит так быстро. Фильмы и телевизионные шоу заканчиваются, люди на пляже прогуливаются и удаляются, покупатели в магазине проходят мимо, так что совсем мало времени для подлинного наслаждения и восхищения красивой личностью.

– Кажется, я понимаю, о чем вы хотите сказать. Будто вы находитесь в другом мире. Существуете отдельно, в отрыве от других. Иногда я чувствую нечто похожее, сидя здесь, в этой студии, и общаясь с людьми, находящимися снаружи, в реальном мире.

Внезапно я осознал, какое удовольствие беседовать с Джун Дауэр. Она выглядела такой одинокой в этом луче света, окруженном полумраком. Я уже забыл, где и зачем находился и что прилично выпил. Я просто общался с ней.

– Точно так, Джун. Будто все они нереальны. Я хочу сказать, что все эти лица нереальны в том смысле, что ты не можешь к ним прикоснуться, особенно лица в толпе. Их ты уж точно не можешь потрогать.

– Но ведь вам не приходит в голову делать это?

– Дело не в том, что я пытаюсь к ним прикоснуться. У меня нет желания их касаться или чтобы касались моего лица.

Джун Дауэр наклонилась вперед к микрофону. Она слегка нахмурилась, словно в ее наушниках прозвучало нечто необычное или неожиданное.

– Не хотите касаться или чтобы вас касались? С точки зрения гигиены?

– Об этом я не думаю, мисс Дауэр.

– Я никогда не слышала ничего подобного. Обычно все жаждут контактов. Но, знаете, мне кажется, вы можете найти множество красивых людей, которые с удовольствием выпьют с вами чашку кофе, побеседуют и захотят понять вас.

– Однажды я заплатил фотомодели, чтобы она посидела и дала полюбоваться на нее. Ее звали Трейси. Это была юная особа, которая лишь начинала карьеру и нуждалась в деньгах. Затем она снова появилась и позволила мне разглядывать ее три часа за три сотни баксов. Какое лицо у нее было! Невообразимо очаровательное. После второй встречи мы вместе выпили кофе и поболтали. Она мне очень понравилась. Я думал о ней ежедневно, потом ежечасно и даже ежеминутно. Некоторое время я ей не звонил, потому что хотел взять себя в руки, не желал быть навязчивым и пугать ее. Позже, когда я наконец позвонил, ее соседка по квартире сказала, что она уехала в Милан. Я написал, но ответа не получил.

В нашей беседе возникла пауза, во время которой Джун внимательно посмотрела на меня.

– Мне представляется это грустным. Ну раз уж мы коснулись этой темы, как насчет любовных отношений, Джо? У вас были женщины?

– Если быть честным, мой опыт в этой области ограничен. Я знаю об эффекте, который произвожу на женщину, но мне представляется неправильным пугать ее, если я просто могу полюбоваться ее лицом.

До меня дошло, что как раз сейчас я этим и занимался – любовался лицом Джун Дауэр. Я повернул голову в сторону, но задел щекой микрофон, вызвав его гудение. Джун рассмеялась. У нее был великолепный смех, один из лучших, которые мне доводилось слышать.

– Это я, мои друзья, – произнесла она. – Я просто упала со стула от взгляда, которым одарил меня Джо Трона!

Я почувствовал, как густо покраснел, однако улыбнулся в ответ. Вообще-то я старался улыбаться как можно реже, поскольку это производило не слишком приятный эффект на окружающих.

– Джо, я обратила внимание, что у вас очень хорошие манеры.

– Чтобы легче располагать к себе людей. И еще с годами я понял, что женщины находят человека с хорошими манерами привлекательным.

– В целом да. Это так...

– Но нужно что-то еще, помимо манер. Необходимо... это трудно объяснить. Видите ли... не хочется, чтобы тебя рассматривали просто как большой шрам под шляпой, вежливо лопочущий: "да, мэм", "пожалуйста, мэм", "нет, спасибо". Или: "не правда ли, какой прекрасный сегодня день, мисс Дауэр?" Не хочется, чтобы тебя воспринимали как говорящую обезьяну или английского дворецкого, воображающего себя лордом. Вы понимаете, о чем я говорю?

Джун на пару секунд задумалась, будто я застал ее врасплох.

– Нет, не совсем так, Джо. Но именно из-за этого я и пригласила вас на передачу. А в самом деле, как женщины реагируют на вас?

– У меня была физическая близость лишь с одной женщиной. Вначале она вела себя со мной как с нормальным мужчиной. И дурачила меня до тех пор, пока мы не оказались вдвоем в ее квартире и она не попросила разрешения притронуться к моему лицу. Я позволил ей это сделать, потому что не хотел ее расстраивать. И она сделала это в первый и последний раз. Я слышал ее дыхание, потом почувствовал прикосновение пальцев. Я не мог выдержать этого. Хотя и старался держаться как ни в чем не бывало, но меня била дрожь. А когда открыл глаза, она ревела. Я поднялся и, извинившись, что заставил ее плакать, ушел.

– Почему вы ушли?

– Потому что она заплакала. Не хочу казаться высокопарным, мисс Дауэр. Отталкивающим – да, возможно. Это подходящее слово. Но высокопарность и патетика мне чужды.

В нашей беседе снова возникла пауза. Джун опять нахмурилась.

– Давайте сменим тему. Джо Трона, вы гордитесь своей жизнью?

Я задумался над ответом.

– Все, что у меня есть, мне дали Уилл и Мэри-Энн Троны.