Свет в окошке

За стеной Афанасий разговаривал с хозяином. Говорили громко, не скрываясь, но понять ничего не удавалось, язык был явно не европейский. Уйгурский, может быть, или китайский… Сыщик вчера жаловался, что китайцев среди новопреставившихся слишком много, приходится язык учить. Впрочем, с тридцать шестого года можно и выучить.

Илья Ильич ослабил тесьму, высыпал на ладонь немалую кучку мнемонов, пригляделся к ним, благо что утренний свет позволял. Монеты как монеты, новые, ни одной потёртой. Кто же их чеканит и где? Опять же, как они чудеса делают? Вот что узнать бы… хотя этого Афанасий, видимо, не скажет. Скорее всего, он и сам не знает, принимает потусторонний мир как данность и живёт себе. Быть может, оно и есть самое правильное.

Голоса за стеной звучали сердито, там явно выясняли отношения. А ведь не иначе о нём спорят, всё-таки новое лицо. Судя по всему, не так много в таверне постояльцев, хотя, казалось бы, каждый день тысячи людей помирают. Если и впрямь люди сюда попадают богатыми, то встреча и устройство новичков должны быть поставлены на широкую ногу. Афанасий, впрочем, упоминал каких-то бригадников. Должно быть, это и есть профессионалы, а сам сыщик и уйгур заодно – кустари-одиночки. Значить это может что угодно. Возможно, он попал в лапы мошенников, которые зарятся на его мошну. Хотя не исключено, что он избегнул жерновов государственной машины, которая мигом выпотрошила бы его начисто. Вот и гадай… всегда хочется верить в лучшее, но когда новые знакомые разговаривают так, чтобы ты их не понял, это невольно внушает опасения.

Илья Ильич гневно сжал кулаки. От каких мелочей зависит судьба! Если бы он понимал, что там говорят…

На мгновение кулаку стало жарко, а монеты, зажатые в пясть, словно усохли. Илья Ильич разжал кулак и увидал, что денег стало значительно меньше, по крайней мере десяток мнемонов исчез мгновенно. А ведь это сумма, на которую, по прикидкам Ильи Ильича, можно чуть не полгода прожить! И одновременно Илья Ильич сообразил, что понимает спорящие за перегородкой голоса. Афанасий и уйгур продолжали ругаться по-китайски, и Илье Ильичу это было известно, но язык стал словно родной, и если бы Илья Ильич захотел, он мог бы вмешаться в спор и говорил бы на том же языке, как будто всю жизнь так разговаривал.

Ай да денежки, ай да лямишки! Вот только как бы не разориться этаким макаром…

– Ну чего ты ко мне привязался!.. – захлёбывался неподалёку голос Афанасия. – Ну выпил я вчера, так ничего ж такого не наговорил. Он и не поймёт ни хрена, ведь первый день всего тут.

– Порядок есть порядок, а договор – договор, – скучно отвечал уйгур. – Кто тебя просил про город рассказывать? Вот уйдёт он сейчас, и что?

– А хоть бы и ушёл, поблуждает денёк в нихиле, потом крепче прежнего за меня держаться будет. А уж я его теперь в любую минуту сыскать могу, ориентировочка у меня на него есть.

– За этот день его бригадники подберут. Зачем он нам тогда? Его ж не выпустят, пока до нитки не разденут.

– Не пугай, не подберут. Мелкая рыбка в большом неводе не стрянет. Да и не разденут совсем-то, кой-что и тебе достанется.

– Всё равно, зачем про город рассказывал? Зачем сам его одевал? Кормил дёшево зачем?

– А затем, что он мне земляк! Это ты прежнюю жизнь позабыл, а я покуда нет. Сыщики все такие, как бы я свежего человека чуял, если бы память потерял? Так что хватит с тебя и малой денежки, а большую ты с квакера греби. Я его тебе с потрохами сдал, вот и пользуйся.

– У квакера никаких денег нет, того и гляди развоплотится.

– Ты ври, – протянул Афоня, – да не завирайся! Чтоб мне так деньги сыпали, как они квакеру идут. А что не держатся они, так ведь все к тебе попадают. Думаешь, я не знаю, как ты с ним наловчился? Отлично, хорошо знаю! Нам такие фокусы с детства знакомы! Всё, договорились, квакер твой, что хочешь, то с ним и делай, а профессора я себе беру. Подумаешь, что-то не так ему спьяну болтнул, всё равно он ни хрена не понял, и я около него ещё десять лет ошиваться буду, хоть по лямишке, а всё прибыль. Ничего я там не испортил.

– Ты нарушил договор. – Кажется, уйгура заклинило на эту фразу. – Я всё делал, как договаривались, я в ваши разговоры не вмешивался, подавал, что ты заказывал, отозвал тебя, будто бы долги отдавать, всё, как договаривались. А ты поступил против своего слова и нанёс мне убыток.

– Убыток?! Сколько твоя комната стоит?.. А ты сколько слупил? И с меня, между прочим, тоже!

– За тебя платил клиент…

Илья Ильич встал, неслышно вышел из комнаты. Не хотелось дальше слушать разговор, в котором заранее делили твои деньги, называя тебя клиентом и налепляя дурную кличку. Главное, он выяснил: попав сюда, он действительно избегнул жерновов государственной машины, но очутился в лапах мошенников. И уйти отсюда, похоже, не удастся, разве что в нихиль, где его в скором времени подберут бригадники и уже не выпустят, пока не разденут до нитки. Хороша перспективка, однако…

Есть ещё какой-то город, о котором по пьяни проболтался Афонька. Хотя и в городе вряд ли мостовые вареньем намазаны. Куда ни кинь – всё клин. Знал бы, что тут так встречают, честное слово, помирать бы не стал.

Внизу, возле кухни, запертой на висячий замок, стоял проповедник и мыл в большом тазу посуду. Ту самую, с которой Илья Ильич вчера ел хе из тайменя и иные экзотические кушанья.

– Гуд морнинг, – сказал Илья Ильич, подходя.

Квакер коротко глянул и отвернулся, ничего не ответив.

– Сэр, – произнёс Илья Ильич, странно уверенный, что говорит по-английски, – должен предупредить, что вас здесь обманывают. Деньги, которые у вас были, – это не вполне то, что вы думаете. Судя по всему, это и вовсе не деньги, а владелец гостиницы вымогает их у вас из корыстных соображений.

– Мне это известно, – не отрываясь от своего занятия, ответил квакер. – Мне известно более того: дьявол не дремлет, и козни его простираются на весь вещный мир! Могущество князя тьмы велико, и многие прельстились его деньгами. Но эти же деньги доказывают, что сей мир также есть мир вещный, и люди, опрометчиво полагающие, будто сбросили с себя ветхого Адама, обмануты. Сюда принесли они свои грехи: алчбу и блуд, ложь и всякую скверну! Но близится час ярости господней! Покайтесь, покуда есть время, отриньте бесовский соблазн…

Илья Ильич развернулся и молча вышел. Он уже давно не спорил с проповедниками, особенно с нетерпимыми, поминающими ярость господню. «Учить глупца…» Что бы ни скрывалось за подслушанной фразой о развоплощении, квакер к этому стремится, веря, что настоящая жизнь ему только предстоит.

Во дворике было пусто и тихо. Похоже, что во всём постоялом дворе было сейчас всего четыре живые, а вернее, скончавшиеся души. Илья Ильич подошёл к калитке, открыл, выглянул наружу. Долина Лимбо простиралась перед ним. Нихиль, нихиль… ни бугорка, ни движеньица, никакого следа миллионов людей. Где здесь искать город? Вероятно, это можно сделать с помощью денег, вот только знать бы как. Зажать монеты в кулаке, пожелать… – и вновь потерять кучу мнемонов. Кажется, сегодня утром он крепко приблизил таинственное и неприятное развоплощение. Пожалуй, пока с экспериментами стоит погодить, тем более, как явствует из подслушанного разговора, Афанасий и вправду проникся к нему добрыми чувствами и собирается не грабить его немедля, а лишь слегка попользоваться чужим кошельком. Что ж, свой завтрак Афоня заслужил, а если расскажет что дельное, то и обед заслужит.

Илья Ильич прикрыл калитку и вернулся к дому. Оттуда, морщась и потирая лоб, выполз Афанасий.

– Ох, – сказал он, глядя измученным, но честным взором. – Ну и надрался я вчера! Ничего не помню, головка – бо-бо, денежки – тю-тю! Я хоть не хамил, вёл себя прилично?

– Вполне, – успокоил Илья Ильич.

– Это – куда ни шло. Но я больше не пью. Завязал и бутылку уйгуру отдал, пусть в уху понемногу доливает. Уйгур сегодня уху собрался творить, с налимьими печёнками.

– Вот что, – твёрдо сказал Илья Ильич. – Уха – это хорошо, но ты мне прежде объясни, прямо и без виляний, что здесь, собственно, происходит? Как люди живут, чем на жизнь зарабатывают. Мнемоны эти самые – откуда и зачем? Рассказывай всё, сразу и без подготовки.

– Как живут? – страдальчески переспросил Афанасий. – Сам видишь, как живут. Башка трещит с похмелья. Думаешь, покойнику и похмеляться не надо? А зарабатывать тебе рано, всё равно ты ничего не умеешь.

– Научусь.

– Кто бы возражал… Хочешь – пошли.

Они отправились в комнату Афанасия, точно такую же, как и та, в которой ночевал Илья Ильич, отгороженную лишь тонкой, для всякого звука проницаемой перегородкой.

– Садись, – Афанасий кивнул на кресло. – Лет-то тебе сколько?

– Восемьдесят четыре, – чётко выговорил Илья Ильич, ожидая, что сейчас Афоня, который, судя по дате его смерти, давно сотню разменял, заговорит о старости и заслуженном отдыхе. Однако Афоня лишь пробормотал: «Так-так…» – потёр измученную перепоем голову и приступил к делу:

– Для начала надо тебя подправить. Пожито у тебя хорошо, и в этом виде ты ни для какого дела не годишься. А что, ты и вправду профессором был?

– Не был я никаким профессором. Я инженером-строителем был. Дороги строил по всей стране.

– А мне с чего-то показалось, что ты профессор. Книги читаешь… Да… Дороги здесь строить, сам понимаешь, ни к чему. Тут и дома строить не больно нужно, а ежели кто вздумает новый особняк ставить или, скажем, жилой дом, то не к строителям обращается, а к архитекторам. И уж они к нему в очередь стоят. Иной сам готов приплатить, лишь бы ему позволили любимым делом заняться.

– Всё равно без строителей никак. Архитектор – само собой, инженер – само собой.

– Ты ещё каменщика припомни и печника, – саркастически заметил Афанасий. – Ты вон дубинку свою создал без дровосека и без лесопилки. Так и архитектор дом может сделать безо всяких каменщиков и кровельщиков; были бы деньги да голова на плечах.

– Как же тогда обычные люди на жизнь зарабатывают? Те, что не архитекторы?

– В том-то и дело, что никак. То есть исхитряются, конечно, но в основном – никак. Вот у тебя для начала деньжищ много, и всё за красивые глаза. С год, наверное, так будет, а потом – изволь пристроиться, раз ты не профессор… Впрочем, в этом я не помощник. Сыщиком ты, всяко дело, быть не сумеешь, тут талант нужен особый. Хотя без таланта у нас вообще пропадёшь: конкуренция огромная, а мест, сам понимаешь, маловато. Уйгур, думаешь, не талант? У него в начале века ресторан был китайский в Томске. На всю Сибирь гремел! А тут – харчевню едва содержать может. Три постояльца, так он и им рад. А как готовит, стервец! Чуешь запах? Отсюда шибает, и слюнки даже у меня текут, хотя после вчерашнего всякий аппетит отсутствует.

– Не чую, – сказал Илья Ильич. – У меня вообще с обонянием худо.

– Всегда было худо или только сейчас?

– Только последние двадцать лет, – усмехнулся Илья Ильич.

– Это поправимо. За деньги, конечно. Ты уже понял, что здесь всё за деньги, а так ничего не бывает?

– Я это семьдесят лет назад понял.