Миракль рядового дня

– Пусть вмешиваются. Они бесплотны, убить их невозможно, но и они не могут сделать ничего.

– Как я должен поступать?

– Необходимо послать людей по деревням. Всякий, кто склонился к призракам – враг. Завтра во всех церквях объявят, что это всего лишь искушение, и следует жить так, словно ничего не изменилось. Как поступать с жизнью и имуществом ослушников – вы определите сами. Ибо сказано: «Упорство невежд убьёт их и беспечность глупцов погубит их. А слушающий меня будет жить безопасно и спокойно, не страшась зла.» Благословляю вас на подвиг, сын мой, но помните, что церковь ждёт своей доли.

– Я завтра же вышлю солдат.

* * *

С самого начала Инна чувствовала, что добром её поездка не кончится. Одно дело – оставить дочку, улетая в командировку, совсем другое – бросить, отправившись отдыхать. Но Регина так упрашивала её поехать вместе, и воспитательница в Хвойном говорила, что всё будет прекрасно, что Таточке у неё нравится. Короче, уговорили – согласилась, дура. И тут, конечно, начинается этот кошмар. Люди, говорят, с ума сходят, не выдержав зрелища проросших друг в друга миров. Гелия – прекрасный человек, но вдруг и с ней, не дай бог, произойдёт что-нибудь подобное?

Регина, добрая душа, сразу согласилась, что надо возвращаться и даже отправилась вместе с ней, только в Хвойный не поехала, осталась в городе. В городе сейчас не в пример легче, средневековое поселение в точности спроецировалось на исторический центр, где и так почти никто не живёт. А в высотных зданиях вообще можно жить, словно ничего не произошло.

Искажённый пейзаж, деревья, пронзившие дома, причудливо наложившиеся строения – всё это было необычно и удивительно, но по-настоящему Инну потрясли люди. Бедные и богатые, одетые пышно и едва прикрытые изношенным тряпьём они казались на одно лицо. Изрытая серая кожа, истончившиеся выпадающие волосы, кривые тонкие ноги, словно в насмешку обтянутые цветным трико и украшенные преогромными башмаками. Почти не встречалось здоровых людей, каждый второй тяжко страдал рахитом, каждый третий – туберкулёзом. Столь явные признаки болезней Инна наблюдала лишь на муляжах и в специальных фильмах, когда училась на врача. Теперь она видела их воочию. Но самым страшным была агрессивность этих жалких людей. Конечно, и среди них были удивлённые и восхищённые чудом, но первыми в глаза бросались те, что пытались напасть, ударить, убить. И это люди эпохи раннего Возрождения, так во всяком случае, объявили растерявшиеся средства массовой информации! Инна перебирала то немногое, что она помнила об этой эпохе. Рыцарские романы, суды любви, расцвет готики. Красивые люди, благородные мысли и поступки. А она видела грязь и завшивевших калек. И знала, что Таточка далеко и она тоже брошена в этот водоворот, на неё замахиваются, угрожая, страшные, непредставимо чужие люди…

Инна гнала машину от города к Хвойному Бору мимо знакомых полей. Поля остались почти такими же, как прежде, лишь в одном месте неподалёку от дороги выросла группа вымазанных глиной развалюх. И вот там, на фоне глинобитной стены Инна заметила фигуру девочки.

– Тата!

Визгнув колёсами по дорожному покрытию, машина остановилась. Инна заторопилась к хутору. Она уже видела, что ошиблась, приняв на скорости чужую девочку за свою дочь. Возраст, конечно, одинаковый, и косичка похожа, а так, сразу заметно, что девчушка из другого мира. Разве стала бы Тата носить такую хламидку… Но всё же, Инна подошла, чтобы удостовериться наверняка. Девочка настороженно следила за ней.

Инна улыбнулась.

– Ну, здравствуй, – сказала она, – что букой смотришь? Не бойся, я тебя не съем…

Инна понимала, что девочка не слышит её, но уйти, оставив ребёнка испуганным, не могла. Иначе, какой она к чёрту врач? Поэтому она продолжала говорить, ориентируясь больше на жесты, выражение глаз, чем на бесполезные слова и интонации.

– Что же мне тебе подарить? Подарка ты взять не сумеешь, значит, его для тебя как бы и нет.

Инна порылась в сумочке, нашла блокнот и карандаш, быстро нарисовала на чистой странице большого улыбающегося кота. Страха в глазах у девочки уже не было, она завороженно следила за движениями грифеля. Потом протянула руку и, ткнув пальцем сквозь блокнот, произнесла что-то.

– Правильно, это киса, – согласилась Инна. – Знаешь что, давай сделаем так: я оставлю тебе рисунок, пусть он лежит здесь, а ты, когда захочешь, будешь приходить и смотреть…

Инна вырвала из блокнота лист, положила его на землю, прижала камешками так, чтобы его не унесло ветром. А подняв голову увидала в нескольких шагах перед собой четверых клоунски разодетых людей. Трико из разноцветных лоскутов, пёстрые куртки с разрезанными рукавами, собранными бантами – не хватало лишь трёхрогих колпаков с бубенчиками. Зато немытые руки крепко сжимали древки страшных полукопий-полутопоров.

«Ландскнехты – вот это кто», – вспомнила Инна.

Один из ландскнехтов, судя по пышности наряда – главный, произнёс какую-то тираду, указывая на Инну. Девочка слушала, прижавшись к стене, потом бросилась бежать.

Ещё бы не испугаться таких монстров! – Инна выпрямилась.

– Зачем ребёнка пугаете? – сердито сказала она.

Солдаты уже бежали на неё, и один резко и без размаха ткнул концом алебарды ей прямо в лицо. Инна отшатнулась. Отшарканное камнем лезвие прошло сквозь голову, не причинив ни малейшего вреда, но вид его был невыносимо страшен и инстинктивно заставлял уклоняться.

– Что вы делаете?!. – крикнула Инна, но стражники уже пробежали мимо и сквозь неё. Они гнались за девочкой.

За углом открылся двор, мощёный вбитыми в утоптанную землю плоскими камнями. В открытом очаге тлел огонь, на котором исходил паром чёрный котёл, темнели провалы распахнутых дверей, где никого не было, но какой-то явно ощутимый вихрь подсказывал, как быстро пробегали только что через эти проёмы спасающиеся жители. Не успели скрыться только двое: девочка, которой было слишком далеко бежать, и древний старик – не седой даже, а изжелтевший от времени словно старая бумага. Девочка пробежала едва полпути, а старик неожиданно сильно поднялся, угрожающе подняв руку с зажатой в кулаке вычурной резной палкой.

Дальнейшее произошло мгновенно, но для Инны это мгновение показалось чёрной застывшей вечностью. Топор алебарды обрушился на затылок девочки, на чепчик, из-под которого смешно торчала перевитая шнуром косица. Удар второго убийцы свалил старика.

Инна упала на колени рядом с тем, что полминуты назад было живым ребёнком. Она видела, что ничем не может помочь, даже если бы девочка была здесь, а не в своём злобном времени, даже если бы здесь было оборудование её клиники, всё равно уже ничем нельзя помочь, и остаётся только раскачиваться и выкрикивать: