Возвращение черной луны
– Наука может шагнуть в глубины новой энергетики. Соответственно этому очистится, оздоровится окружающая среда. Войны прекратятся! Кристалл принесёт новое мышление! – с воодушевлением продолжала Смирнова.
– Очень интересно! – Халетов все более вовлекался в тему, вообщем-то достаточно от него далекую.
– Более того, существуют древние предания о некой «капсуле времени», где содержится предупреждение о том, что нас ожидает та же беда, которую пережили наши пращуры. В «капсуле» мы найдём рекомендации, при соблюдении которых, можно либо полностью избежать катастрофы, или пережить её по более мягкому варианту, то есть с наименьшими потерями. – Продолжил Абаянцев. – Видимая материя составляет лишь малую часть Вселенной. Все остальное неведомый нам мир, помните, сказочное, – то, не знаю, что… Но это не значит, что его не существует. Александр Николаевич, вот разрешение на исследовательские работы. Познакомьтесь. Выдано Москвой.
– Все это просто фантастично! – воскликнул Халетов, мельком глянув на документ.
– Мы знаем, что еще в 1964 году дети из деревни Новокаменка, обнаружили две зеркальные каменные плиты. Плиты были светло-серого цвета. Вы помните такой случай? Вы сторожил? – спросил Смирнов
– Было такое, на моей памяти. Двое пацанят обнаружили. Лопатами рыли, наверное, клад искали.
– А дети эти… люди… сейчас …живы?
– Не знаю. Расспросить надо в Новокаменке. Они уже должны быть взрослыми. Лет по сорока с небольшим. Как вам. Дарья Ивановна, откопируй документ и в папочку, как полагается.
Секретарь закрыла за собой дверь, как всегда неслышно. Включив громкую связь, продолжая слушать разговор в кабинете.
– По логике вещей, эти плиты могли являться частью каменного сооружения, возможно, Храма, поэтому Земляничный холм в первую очередь прозвонили с помощью сейсмоприборов…
– И что эта разведка дала?
– На глубине 12 метров обнаружено искусственное сооружение! А рядом с ним источник радиоволн, работающий в диапазоне 30 мГц. Причем включался он подобно радиомаяку. В промежутки между 17—19 часами.
– Интересно… интересно.
– Периодически сюда приезжали наши коллеги, инкогнито, но работа все эти долгие годы продвигалась с огромным трудом.
– Понимаю, денег просто не было.
– А сейчас в Академии появились спонсоры, и мы, наконец, имеем возможность провести полевые изыскательные работы.
– Удивительно. Я всю жизнь здесь живу и не раз рыбачил на Карасьем озере. И на Данилове, на Шайтане. Рыбалка там хорошая. Рыба крупная. Окунь. Линь… Карась… Но ничего такого не видел, не замечал. Хотя… Вы знаете, ощущения все же испытывал… и потом не раз изумлялся…
– Чему? Какие это были ощущения? Можете сказать?
– Почему не сказать? Иной раз ощущение необычайного покоя. Как-будто каждая нервная клеточка успокоилась, и я нахожусь в нирване, что ли… Но не сонливость. И энергия… да. Да, замечал… просто восстанавливаешься. Как молодой. И ноги легкие, и голова ясная. А иной раз наоборот, бешенство какое-то. Возмущение нервов. Агрессия даже. Рыба идет, поклевка хорошая, а нервы просто рвутся.
Ученые переглядываются между собой.
– Но есть и предположения о наличии другого Храма… так называемого Черного, принадлежавшего противоборствующей цивилизации. Возможно, люди испытывают эмоции в зависимости от влияния светлого и темного Храмов.
– Экстрасенсы говорят, что от Светоносного храма во все стороны по всему периметру разбегаются ночью яркие огоньки.
– Мне говорили, что это люди видят. – Подтвердил Халетов.
– Часто исследование феномена начинается с разговоров с местными жителями. Потом необходимо проверить, сопоставить… Чистая физика начинается. Замер напряженности электромагнитного поля на разных участках и в разное время суток.
– Вы сказали, что эти ощущения, эмоции вызываются аномальной энергетикой противоборствующих Храмов?
– Предполагаем так. Сибирь – страна мистическая.
– Почему бы Шамбале не находится у нас? Почему бы не бывать на земле нескольким Шамбалам? Насколько я понимаю, Шамбала – это вход, дверь в зону космической энергетики… А там!.. Чудеса и кудесы. А всегда ли бывает какая-то конкретная информация?
– Александр Николаевич, с вами приятно беседовать. Честно скажем, такие странные ученые, поддержку у руководителей не часто имеют. А потому все так и медленно продвигается.
– Как все это увлекательно. – Халетов удивлялся сам себе, насколько он открыт для этой новой информации.
– Объектов для поисковых работ вполне достаточно. Но дело это долгое и чем оно закончится одному Богу ведомо. – Заканчивая разговор, сказал Абаянцев.
– Ну, Бог вам в помощь…
– Мы направимся в Новокаменку, сегодняшним вечером устроимся.
– И не стесняйтесь, если нужна помощь сразу же звоните. Держите меня в курсе.
В приемной Дарья Ивановна задерживает гостей.
– Товарищи! Могу я вам что-то сказать? Я сама из деревни Петропавловка, а муж мой из Тары. Так вот, в молодости, мы бегали на свидания к озеру Карасьеву, что рядом с Земляничным холмом расположено. Летом это было… Запозднились мы, ночь уже, а расставаться никак не хотелось… Прижались друг к дружке и стоим, вздыхаем на берегу. А первый час ночи… Безветрие, тишина… И вдруг видим белые столбики… вращаются над водой. Говорю же, тишина, безветрие… Одни столбики сливались с другими, и получались большие столбики… Мы посчитали 12 столбов образовалось, они выстроились в колонку, как живые и… пошли над водой или по воде, наподобие Иисусу Христу… Даже и не скажу юг или север это был… Нам стало не по себе, мы скорее сели на мотоцикл и уехали…
12
Слух по деревне пробежал о приезде к Горчаковым диковинной гостьи, едва Лора вернулась из магазина. Серега побежал к сестре рысью. Но ему и в голову не могло придти, что речь шла о Лорхен, так он называл ее в детстве.
На пожухлом его лице тлела растерянная улыбка. Вид был такой подержанный, что ничего подобного Лора, и представить себе не могла.
– Иностранка наша… – Пробубнил, потирая руки – грязные, золотые свои руки. Приблизиться не решился, ни тем более облобызать. – Я, как чуял. – Соврал. Но от всего сердца.
Лора притянула его к себе порывисто, обняла. И показалось ей, что она обнимает не деревенского алкоголика, а молодого веселого парня, каким некогда был Серега Горчаков, ее младший дядька. Она знала его тем дерзким и беззаботным, лучистоглазым и изворотливым, всегда куда-то устремленным. В детстве, глубоко в душе она принимала его лидерство и, приспосабливаясь к нему, к мальчишеской ватаге, выискивала самые слабые его места. Самым слабым местом Сереги было – тщеславие.
– Ты всегда чуешь, – проворчала Катя, – где плохо лежит и водкой пахнет.– Серега виновато пожал плечами.– Раз так, иди курей рубить. Только сначала воды кипятильником нагрей. Да принеси воды-то! Все чтобы по-человечески.
Серега не заставил себя уговаривать, подхватил ведра и поторопился к колодцу.
– Видала? А какой красавчик был. Помнишь ведь. Разница между вами небольшая.
Катя тяжело вздохнула.
– Серега пьет, Алексей в тюрьме гниет. Маета не кончается. Четыре года, как змеючина эта исчезла, с турком ли своим сбежала? Кто ее знает… А Вовку все по милициям таскают. Он подозреваемый до сих пор. Вопросы задают, мол, не ты ли убил женку да и припрятал где в лесу? А у нее, что – один турок тот был? Она у него последнее время на базаре работала. А там ведь, кто только это поле не пахал! Проблядь, вот она кто! Это же надо, перед тем как исчезнуть всю квартиру обчистила, ковер, посуду, да что там… детей родных оставила без зимней одежды, это в октябре-то! В Сибири! Вовка ее побил. А как же! Да как за это предательство не побить? Терпел ведь он, зная, что она блядует. Прощал, сколько раз прощал. Но как детей без одежки оставила, тут уж он не выдержал. Ну, а теперь это проходит в деле красной чертой. Побил ведь женщину! И не раз. Тиран вроде домашний. А разве ж это женщина? Кто бы задумался… А у нас ведь все с плеча.
Лора слушала тетку, пытаясь вникнуть в смысл произносимого, и мало что понимая.
– И что же, теперь она числится в розыске?
– Конечно! Она в бегах, ее ищут, фотографии по всей стране расклеены, а дети на меня брошены. Растить их, кормить, поить, уму – разуму учить – это мне досталось. Вовка ведь теперь находится в поисках женщины. Конечно, он хочет жениться, по-человечески жить семьей. Да только кому он нужен с двумя пацанами? Да еще с такими. Героинь среди русских женщин уже не осталось. Они ведь экземплярчики совсем не подарочные. То ли в нее?.. И вот что я думаю, Лорка… – Катя снизила голос до шепота. – Это все из-за мамы нашей, Ольги Петровны, из-за ее колдовства линия наша Горчаковская вымирает. – Катя тяжело опустилась на стул.– И веришь ли, как кто подначивает меня, вдруг вижу картинки какие-то… понимаешь?
– Нет, не понимаю, – призналась Лора, – какие картинки? Просто чушь какая-то!
– Да, это наша русская чушь! Дикие мы – русские люди. А только за счет этой дикости и выживаем.
Лора в принципе готова была согласиться с теткой.
– Доля нам такая досталась. Всем русским. Больно уж мы не простой народ. Добра себе же не желаем. Ты просто отдалилась от нас, и трудно тебе понять корни свои!
– Почему? Вроде понимаю… – попыталась возразить Лора. – Но ты права, американца, какую-нибудь американскую историю мне понять легче. Там все по полочкам: хорошо-плохо, нельзя, стыдно, можно и даже необходимо…
– То-то… А я вижу, Господи, не приведи нас к этому концу! Картинкой вижу, как мама раньше. – Катя сделала резкий крен в разговоре. – Она говорила мне, что видит картинкой, – ясновидящая была! Приходит к ней человек, рассказать что-то хочет, а она, мол, молчи, знаю все. Сделай так-то и так-то. А сегодня ко мне Петя мой, соколик, приходил… во сне, конечно. Так и сказал, мол, жди, старуля, худшего.
– Не понимаю, – снова произнесла Лора, – снам верить не стоит. Сон – это всего лишь сон. Бабушка так и говорила: куда ночь, туда и сон. Но если она видела вперед, так и этой… как ее по-русски… соломинки надо было подстелить. Хотя, честно сказать, тетя Катя, я в эту мистику тоже не верю, вернее, верю мало. Я человек рациональный, я сама все себе устраиваю и сама создаю свое будущее. Я все планирую. По-американски. Взвешиваю, прежде чем принять решение. И с бухты-барахты ничего не делаю. В Америке все так живут, рационализм развивают с детства. Я на человеческую психологию опираюсь.
– Да что такое наша психология? Ветер, настроение… сегодня одно, завтра другое… Блажь это… Опереться не на что.
– Нет, тетя Катя, ты не права! Я специально училась психологии на курсах разных. Люди, ведь народ в своем большинстве слабый. И слабости эти надо вычислить, чтобы использовать. И знаю, что только так можно преуспеть, если все планировать, цели ставить, людей меньше жалеть, а использовать их для себя…
– Ну, Лорка, ты и буровишь! Как же можно людей использовать?
– Да я не в дурном смысле! Я хочу сказать, что умный человек может использовать слабости других! На этом жизнь, можно сказать, построена. И в этом нет ничего преступного. Взять того же Серегу, разве он тебя не использует? Живет за счет того, что ты его сестра, и любишь его.
– Как сказать! Я что-то с этим, в общем, не соглашаюсь. Родство, дело другое. Святое!
– Здесь я согласна. Родство – святое. Как же я вас всех люблю! Но я это только там поняла, понимаешь? Вдалеке…
– А что не понять? Понимаю. Всегда так бывает. Максимализм этот юношеский – он любовь под гнетом держит. Слава, тебе Господи, с годами он, как дым рассеивается, и вот тогда уже видишь вся явно…
– Катя, ты у меня такая мудрая!.. Я бы не додумалась так сказать! – Лора крепко обнимает тетку. – Старуля, моя дорогая!
Взлаивает собачка Малышка, бежит к воротам. Катя опять выглядывает в окно. Соседка из дома напротив Надежда Ивановна – некогда миловидная женщина после шестидесяти уверенно проходит во двор.
– Наше вам здрасьте! Максимовна, точило не одолжишь, мое куда-то подевалось.
– Мне что – жалко? Бери вон на верстаке под крышей сарайчика.
– С гостьей вас! А гостья-то!.. Уж, часом, не Лорка ли?
– Лорка, Лорка. Она.
– Здравствуйте…
– Лорка… Ты, что ж, меня не помнишь?
– Как же, теть Надя, помню… как вы меня крапивой настегали разок.
– А я и не помню, Лорка. За что?
– Я и сама не помню, – засмеялась Лора, – значит, было за что.
– Ступай с Богом, Надежда Ивановна. Некогда сейчас разговаривать. Еще успеешь…
– Так на верстаке? Ага. А то лопата не точена. Без мужиков живем. Грядочку для лука вскопаю. Спасибочки и до свиданьица, Лариса Борисовна, красавица!
– Во как! – изумилась Лора. – Не забыли меня! И по отчеству величают!
– Ну, теперь всем все понадобится. Любопытный у нас народ.– Ворчит Катя.
– А ничего плохого в этом нет.
– Нету, конечно. Но ведь хочется спокойно семьей посидеть. Никого чужих сегодня не надо.
– Мы для деревенских отдельно праздник сделаем… Потом. – Обещает Лора.
Катя не против.
– А как же. Они же не отстанут.
Лора достает из буфета стеклянную посуду, наливает из чайника воду в широкий таз, вспоминая, как это делала много лет назад.
– Лорка, ты рюмочки протри насухо. Их надо пуще глаза беречь. Использовать только по праздникам для всей семьи. Гостям даже не давать из них пить. Бабушка твоя Ольга Петровна завещала. А мне говорила, раздать каждому из родины по одной… когда я в поход последний соберусь. Не иначе как заговорила их. Вот на что, не знаю. А знаю, что не бьются. Сколь уж раз роняла, а не бьются. Чудно.
– Бабушка и вправду колдуньей была?
– А как же! Знала много, делала хорошего и плохого. Не зря ж она помереть не могла, пока я топор в матицу не вбила. Помнишь, щербину-то в моей спаленке. Сама попросила.
– Не страшно тебе было топор вбивать?
– Страшно. А просьба умирающего – святое. Так и мать родная. Давно это было. Время – то идет! Слушай, сегодня ж пятница! Вовка после работы приедет, может, не один, с бабенкой какой. На смотрины.
– С бабенкой? И все ж, почему не он женится?
– А после той змеи подколодной, не получается. Бабы бросаются на него, мужик-то видный, с квартирой. И тут же отпадают. Как отговоренный! Вот уж где маминого искусства не хватает! Иной раз раскаиваюсь, просила же она, как просила меня… Хотела передать знахарство, а я не взяла! Хотела, что б я Хранительницей озера стала, а я отказалась.
– Бабушка была Хранительницей нашего озера?
– А кто? Только она. У меня страх был и недоверие всему, чему она верила, вот и отказалась. А кабы знала, как отговорить Вовку, да помочь ему, да и Сереге с Лехой – может, все бы у нас иначе было.
– Думаешь? – Лора пока не знала, как к сказанному теткой относиться и оставила эти размышления на потом.
Катя оказалась права, слух о приезде Лоры взбудоражил всю деревню.
– Максимовна, не одолжишь десятилитровую кастрюлю?
– Лорка, смотри, тетя Тома! И зачем тебе десятилитровая?
Над забором возвышалась седовласая голова соседки Тамары в сбившемся от азарта взбирания на забор платке.
– А холодец варить. – Не моргнув глазом, соврала соседка.
– Вроде не время для холодца. Свиней рановато резать. А вот не одолжу! Самим надо! Гостья у нас! Лорка из Америки заявилась!
– Здрасьте, тетя Тома, – Лоре было приятно произносить это забытое и домашнее «здрасьте». И даже повторила, с удовольствием слушая себя, – здрасьте!
– Тогда с гостьей вас! Здорово, Лорка! Как жизнь заморская?
– Потом расскажу, тетя Тома.
– А на нет и суда нет! Потом так потом.
– Ну, ты погляди на них! Разлюбопытствовались! Не поленилась на табуретку с той стороны взгромоздиться. Тебе сколько лет, спортсменка! Поди, забыла, как ногу ломала в свой юбилей десять лет назад…
13
Кате Кудиновой связисткой бы работать – вся ее жизнь прошла в заботах о мире между близкими ей людьми. Еще в молодости Горчаковых с Долиными мирила. С Полинкой они дружили до последнего. Она Полинку и схоронила.
Схоронила, как положено с братом своим Борисом, – рядышком, все ж были они законными мужем и женой. Ни он, ни она так и не определились с семьями, значит, место их одно, по этой жизни. Так решила Катерина Максимовна.
Матвей Евграфович после смерти дочери сляг в забытье. И лежал сутками в своей загородке, на привычно жестком своем матраце. Вставал с помощью Галины Ивановны раз в несколько дней. Кормила она его из ложки супом и жидкой кашей. Он, молча и, казалось, бессмысленно глотал пищу, наверное, не ощущая ее вкуса.
Стол кухонный стоял у окна, из него вид открывался на Маканчу, – край, где прожил он почти всю жизнь, где столько домов построил своими плотницкими золотыми руками. Глядел мастер на порядок домов, на редких прохожих, нарушающих своим расхристанным видом тишину родного пространства, которое от не человеческого, невесть откуда взявшегося духа, стало скисать, как молоко на подоконнике… Утомление приходило к нему очень быстро. Глаза его только на мгновение становились просительными. И Галина Ивановна помогала ему дойти до своего места.
Он худел и уменьшался в росте, строгие глаза глубоко запали в глазницы, помутнели, и Галина Ивановна ничего в них не видела – ни радости, ни сожаления. И пышный некогда его волос совсем выпал, сначала на затылке, потом на висках вытерся, как пух. За семь лет от крепкого рослого мужчины осталась мумия, живая мумия!.. Иногда с помощью жены она вставала, держась за стены, двигалась по комнатам.
Когда приходило письмо от Лоры, Галина Ивановна трясла Матвея Евграфовича за плечи:
– Дед, а дед! Письмо от Лоры! От внучи дорогой письмецо, слышишь?
Мумия старого мастера вздыхала, коричневые, как тончайшая, драгоценная кожа веки, вздрогнув, приоткрывались.
– Внуча, внуча моя, ро-ди-ма-я … – сдавленно доносилось из щели рта.
Он снова уходил в забытье, в даль далекую, где нет суеты и ограниченных, погрязших в пороках людей.
Что держало его здесь, на перепутье миров? Никак не могли понять ни доктора, ни Катя. Сердце крепкое, говорили.
Катя частенько приходила к Долиным, осматривала Матвея Евграфовича, – ни пролежней, ни намека даже… Что же происходило внутри этого некогда могучего тела, внутри его широкой и чистой, хотя и со своими подробностями души? Она приносила лекарства, давала советы, помогала Галине Ивановне его купать. Мыла хозяйственного куски из больницы, им частенько они доставались, приносила. Вместе они переодевали старика, стригли ему волосы и ногти, укладывали в чисто застеленную, пахнущую божьим простором постель.
Однако Галина Ивановна ушла первой. Споткнулась, упала на бегу, торопясь развесить в сенках постиранные тряпки – и сердечко ее умерло, разорвалось, как мыльный пузырек.
Матвей Евграфович или то, что от него осталось, посидел у гроба полчаса. Сгорбленно-неподвижной была его маленькая тень, прижатая к стулу, некогда сработанному его руками. А когда дали знак закрыть гроб и приготовиться к выносу, он сказал удивительно внятно и громко:
– Галя, моя единственная и разлюбезная. Иду я за тобой, уже иду.
Через семь дней Катя, забежавшая перед работой попроведать, нашла его неподвижным. На лице маленьком, коричневом, ставшем похожим на мордочку какого-то небольшого животного, были написаны покой и благость. Семь лет он лежал, подобно камню, боясь оставить Галину Ивановну одинешеньку, и всего семь дней понадобилось ему выполнить свое обещание единственной и разлюбезной.
Катя организовала, как всегда все быстро и хорошо – одновременно похороны старика и поминки Галины Ивановны. Все, оказывается, имеет место в жизни.
Когда старика Долина опускали в могилу, ее вдруг пронзила мысль: «Что-то странное есть в том, что в роддоме я каждый день ВСТРЕЧАЮ людей, а в жизни слишком часто провожаю тех, кого очень люблю». Но размышлять над этой внезапной мыслью у нее снова не хватило времени – свои беды, проблемы единственного сына, женившегося на безалаберной гулящей бабенке, бесчисленные заботы загнали и ее в тупик, и если бы не понимание Пети своего драгоценного, не тихая, успокаивающая его любовь, Кате впору было бы выть.
14
Когда Владимир Кудинов подкатил на своей старенькой машине к дому матери, там уже пыль стояла столбом. Он и не понял ничего – стол в горнице накрыт, словно в праздник, суета какая-то в воздухе двора. Серега, уже поддатый, однако помытый в бане, побритый дочиста и одетый в какие-то умопомрачительно яркие тряпки, сновал, как электровеник от огорода к дому.
День рождения матери праздновали зимой. Тогда что он мог забыть?
Его просто оторопь взяла, когда он увидел, что дядька, моложавый и легконогий, дымит не привычную «Приму», а нахально держит в руке пачку редкого в этих краях «Кента».
– Вован! Ты ж ничего не знаешь!.. – радостно воскликнул Серега.
– Откуда мне знать? Я раз в неделю приезжаю. – Удивился он.– Ты откуда такой попугаистый?
– Вован! Садись, а то упадешь! – предупредил Серега.– Бля, буду!
– Да не томи, ты! Говори!
– Вован! Праздник на нашей улице! Лорхен свалилась! Из Америки!
Новость была для Владимира лучшая за последние несколько лет. При этом совершенно неожиданная. Лорка никогда не обещала посетить родину.
– А сейчас их высочество, дева американская, баньку принимают.
– Ой, черт! – вырвалось у Владимира. – Ничего себе! Лорка! Сеструха!
– Я ж тебе говорил! Я ж тебе говорил, садись! Лорка, это ж надо! Явилась – не запылилась. А вид у нее, я тебе, скажу!
– Что?..
– Класс! Вот как она тогда свалила неожиданно, вот так и упала теперь на голову. Как двадцать пять лет ей… Веришь? Ну, тридцатник – не больше! Я такой бабы в жизни не видал. Ну, Мадонна!.. Или как эта, там жена Брюса американского, крутого, она еще стриптизершу играла…
– Деми Мур, что ли?
– Вроде она. Только та черная была, а наша Лохен рыжая. А может ни она. Вобщем, похожа на артистку…
Владимир присел на сваленные под окном березовые бревна, угостился Лориным «Кентом».
– Интересная жизнь, Серега. – Произнес, но не очень уверенно.
– Бля буду!.. Жизнь – она штука интересная, – подтвердил дядька, – мне нравится.
Племяннику впору было удивиться.
– Тебе нравится?
– А почему не нравится? Если как сегодня… так жить можно… всегда! А что?! Россия, лето, Лорелея… радость, Лорхен!
– Ну, если как сегодня, понятно. А каждый день из года в год влачить эту тяжкую ношу своего существования?.. Не устал?
– Ты куда клонишь? – забеспокоился Серега, услышав в тоне племянника несвойственный тому пафос.
Он неплохо знал своего племянника, ведь разделяли их всего несколько лет. Будучи трезвым, Серега был весьма неглупым, наблюдательным и даже деликатным. Ерничал он только по-пьянке. Но Новокаменка знала его как мужика умного, с рассуждением. Газеты он читал от первой до последней буквы, и не по принуждению, а по призванию, считался местным политическим обозревателем. Международное положение, благодаря Сереге Горчакову в Новокаменке было известно любому скотнику с животноводческой базы, которую в силу былых советских масштабов пропить было невозможно. А уж про руки его золотые всем известно было. Электромеханик он был просто отменный! Бывало, его под ручки забирали, помогая ножки переставлять, вели к машине, чтоб пособил. И руки эти золотые, что-то соединяли, скрепляли и давали ход любой машине. То же самое с холодильниками. Лучшего холодильщика за сто верст не имелось. И посему был он обеспечен водкой почти всегда.
– А я вот устал, – просто сказал Владимир, – так устал, что жить не хочется. Бесцелье какое-то. Безнадега… Работа дурацкая, нелюбимая. Дом пустой, неухоженный.
– Слушай, что ты несешь! Про бесцелье какое-то. Я тебе скажу так, это у тебя от утраченной способности правильно мыслить. Из-за этой суки. Тебе от чувства вины надо избавиться. Ты перед ней, этой шалавой, виноватым чувствуешь себя. Я в газете читал, все правильно. Пример такой был, как у тебя. Ты покайся, попроси прощения.
– У кого? – не понял Владимир.
– А у этой же суки крашеной.
Владимир оторопело смотрел на Серегу. Потом ткнул себя пальцем в грудь.
– Я?! У нее прощения? За что?
– Мысленно. За все! Все равно в чем-то виноватый.
Этого Владимир никак не ожидал. Он виноват перед этой сукой! Нет, с этим невозможно согласиться.
– Пишут, разом проблема уходит. – Продолжал дядька, от сердца желавший помочь.– Или лучше к психиатру сходи. Хоть Файку Юсупову посети, она и тело и душу врачует.
Владимир продолжал ошалело смотреть на дядьку.
«Вот ведь умник выискался! Читатель».
– Вован, да я ж ничего не придумываю! Психологи в газетах пишут. Помогает. Или ты хочешь сказать, что ты не виноват в развале вашей семейной жизни? Любую блядь бить надо сразу, блядовитость из нее выбивать. Только так можно женщину сделать нормальной. Пока ты ее любишь. Пока она тебя любит и дорожит тобой. Она бы простила – потому что любовь.
