Маяк для солнца

Невесомым стало тело,
Недотрогою – земля.
Душа друга – улетела.
А всё кажется – моя.

Бокал искристого

Я упала на дно бокала,
Как из перстня крупинка отравы,
Я вокруг всю жизнь отравила,
Будто ради своей забавы.

Я сама, растворяясь, гибну,
Я хочу «Берегитесь!» крикнуть,
Но напиток шипит игриво,
Приглашая любимых выпить.

Вы не пейте мёд моей мысли,
Крылья разума уж повисли,
Не смакуйте вино моей страсти,
И не пробуйте юмора виски.

Может быть, вам ещё не горько,
Может быть, вы умрёте стойко,
Может быть, не хотите верить,
Что прокисла эта настойка.

Я внезапно из рук ваших вырвусь,
Разобьюсь и на землю выльюсь,
Растекусь и взлечу неслышно,
Как давно уж не доводилось.

Пусть осколки вопьются в ногу,
Пусть испорчу ковёр и книги,
Принесу вам испуг и злобу,
Огорчение – но не гибель!

Котёнок

Падал снег наверх, на небо,
Раздавались голоса,
И котёнок ползал слепо
По рукам и волосам.
На раскрашенном окошке
Зеленел волшебный лес,
На полу лежали крошки
От добра и от чудес.
У разбитого корыта
Замолчали небеса,
И дрожал комочек битый
Под рукою, в волосах.

Яхта на Мальдивы

Проплывают куда-то рыбы
И проносятся чайки с криком.
Мы за ними лететь могли бы,
Изнывая в восторге диком.
Но сидим на борту бесстрашно —
Пусть за пятку волна кусает,
Допиваем мы спор вчерашний —
И на блюдечке счастье тает.
Нас бикини сковал по моде,
Инстаграмма глаз – не отпустит.
А душа – в снежном поле бродит,
Топором догоняя чувства.

Вы…родились?

Джон много рисует – у ворона восемь глаз,
И лапы когтистые сходятся в плавники,
На выставках Джона хвалили уже не раз
И Фрида Кало, и – веришь ли? – сам Дали.

Холст Мэри приносит, и Джон обещает вновь,
Что ей посвятит окровавленных тел закат,
И лес из ножей, и детей нерождённых боль,
И мальчика грех, что священник продолжить рад.

И Мэри в больничном ведре снова моет кисть,
Косится на клетчатых окон неровный свет:
– Ты скоро уж выйдешь отсюда, давай, держись!
И верит ей Джон все тоскливые десять лет.

А Мэри не врёт – Мэри видит из года в год,
Как лес из ножей прорастает сквозь мёртвый храм,
И если сначала врач пел, что укол спасёт, —
То (Мэри же видит) теперь повторяет сам.

И дома не скрыться: с экрана польётся грех,
Кровавый закат и облитый мочой рассвет,
И Фрида с Дали растлевают со школы всех,
И нет остановки, границ уже вовсе нет.

И Мэри поёт Джону на ночь: «Ты уж кумир,
Ты знаешь, сквозь клеточку смотрит и стар, и млад…»
И кто-то в халате елейно зайти просил,
Пройдёмте-ка, Мэри, вы пишете тоже, да?

А Мэри молчит… говорит, что засохла кисть,