Куда ведешь, куда зовешь, Господи!

Жили в одной комнате я, Валентина Стрельчук, которую стали звать Стрельчихой, Надежда Бондарева, Нина Юлина и Галя Москальцова. Все мы приехали из Восточно-Казахстанской области. Стрельчиха, меланхоличная девица, своими томными коровьими глазами буквально завораживала особей мужского пола. Кроме того она, в дополнение к этому, имела привлекательный выдающийся зад, на который, казалось, положи чемодан, он не соскользнет. Надежда Бондарева, которую я окрестила Над Бонд, степенная, добрая, с тонкой ласковой улыбкой на маленьких губках, была какая-то теплая и надежная. Нина Юлина, маленькая, похожая на куколку, этакая Дюймовочка, молчаливая, с вечным видом только что проснувшейся, с широко открытыми глазами изумленной девочки. Вечно шмыгающая носом, она постоянно валялась на койке. Галка Москальцова со всех сторон смотрелась серой-пресерой мышкой, незаметная тихоня, но была при этом как мудрая всезнающая старуха, с легкой ироничной усмешечкой.

Юлину вскоре присмотрел и уговорил выйти замуж один студент, маленький, хиловатый и от этого комплексующий, с гаденьким гонорком, Вадим. Нина вышла за него замуж и ушла из общаги, а к нам влетела Грассиха, как ведьма на метле, на полусогнутых, шаркающих подошвами тоненьких, как у козочки, ножках. Грассиха носила огромные старушечьи очки в рыжей оправе на длинном носу и рыжевато-коричневый парик, так как своих волос ей явно не хватало. Она любила лежать на кровати с книжкой в руках. Главным в ее речи было слово «жопа». Этим словом она виртуозно распоряжалась, используя его во всех случаях как убийственный аргумент. Приходилось ее иногда останавливать:

–Грассиха, заткнись! Все у тебя через одно место происходит!

– Ну да, правильно – через это место не только происходит, но и выходит!

– Да ничего у тебя не происходит, кроме того, что ты это свое тощее место с кровати лениво поднимешь, пойдешь покурить, и снова уронишь в кровать.

Неизменно появлялась в нашей комнате Бэла Ким, строитель, которой я дала кличку Бэла-Ким-Советский-Союз, так как Бэла защищала честь института на соревнованиях по волейболу. Вот такая была команда.

Как только получили первую стипендию, или, мы ее ласково называли – стипа, сразу устроили грандиозный выпивон, продолжающийся с перерывами до того момента, пока стипе не пришли кранты. Пришлось почесать в затылке, напрячь ровные девственные извилины и уныло попытаться сообразить, как жить дальше. Для начала заваривали ржаную муку, из которой мы варили клейстер для наклейки ватмана на подрамники. Мы варили галушки из этой ржаной муки с картошкой и несколько дней продержались. Потом осточертело. А кушать хотца! И денег ни шиша, до стипендии бы дотянуть, деньги отложили вскладчину только на хлеб, картошку и автобус до архитектурного корпуса.

В такой ситуации я разработала план, как дожить до стипы. Идея состояла в том, чтобы со Стрельчихой и Надеждой ко всем по очереди сокурсникам, живущим дома, напроситься в гости и пообедать на халяву. А если акция пройдет удачно, то ее изредка повторять по кругу.

Составили список жертв. Набралось 7 кандидатов. Первой в списке была Маня Каткаева, китаянка, она жила с мамой. Договорились, и в воскресенье к обеду нагрянули, голодные как цепные собаки, не позавтракав. Желудки тоскливо урчали и ныли, пока мы терпеливо вели с Маней болтовню и смотрели фотографии старых китайцев из семейного альбома, прислушиваясь к тому, что творится на кухне. Трепетали ноздрями, но запаха в предвкушении обеда со щами и мясом, не услышали.

И когда уже приуныли, появилась Манина мама и торжественно пригласила нас на кухню. Стол был красиво и элегантно сервирован чудной красоты малюсенькими расписными чашечками китайского фарфора. Тонкий аромат чая растекался из большого фарфорового дивной красоты чайника, на столе стояли вазочки с печеньем и творогом, и молочник со сливками. Чай был разлит и творог маленькими горками разложен в изящные крохотные китайские розеточки. Слюнки текли, и мы их быстро проглотили вместе с печеньем и творогом. Все было изумительно вкусно и моментально опустошено. Мы не смогли позволить себе долго наслаждаться этим изысканным великолепием, после чего продолжилась светская беседа с голым чаем и вареньем. Мама подкинула еще чуток творожка с вареньем, мы его опять мигом схавали и, поняв, что ждать больше ничего, спохватились:

– Ой, у нас же завтра диалектический материализм, надо готовиться, там сам черт ногу сломит! Бежим, девки!

Мы сердечно и благодарно попрощались с Маней и ее мамой и уехали на трамвае, истратив последние три пятака, оставшихся после того как купили буханку хлеба в булочной. Хлеб оказался почти горячим, мы его ломали на куски и быстро смолотили, весело хохоча и обсуждая светский прием и китайские церемонии.

Следующий визит нанесли Томке Синдеевой. Она жила с отцом на краю Алма-Аты в своем доме с огромным садом. Это особенно привлекло – свой дом, свой сад! – ну уж там-то нажремся.

Отец Томы, добрый толстячок Иван Степаныч, был несказанно рад молоденьким девчонкам, и радушно суетился, поняв, что гости голодны. Войдя в просторную кухню-столовую, мы ахнули:

– Ой, какой стол! – да тут на целый полк солдат хватит. И чего тут только нет! Том, это ты такая кулинарка?

– Как же! Это папа у меня волшебник, каких не найдешь! – с любовью глядя на отца, говорила Тома и подкладывала нам еды, которой в изобилии был уставлен огромный стол.

Мы навалились на разносолы, жаркое и пироги. Все было необыкновенно вкусным. Вино оказалось очень сладким и в меру хмельным. Мы весело болтали и, утолив голод, слегка опьяневшие, самозабвенно, с чувством орали русские народные песни вместе с Иван Степанычем, который подпевал хриплым басом и наяривал на гармони.

Потом выскочили из дома в уютный двор с огородом и садом, попробовать сочных груш и слив прямо с деревьев.

И вот с этого момента все началось. Фрукты оказались для нас убойным роковым десертом. Первой, почувствовав неполадки, в отдельно стоящий дощатый домик помчалась Стрельчиха, потом рванули мы с Надей. Около часа продолжался наш страдальческий карусельный марафон. Мы, как заведенные, по очереди бегали друг за другом, пока не вытряхнули из себя все съеденное. Потом полегчало, и мы почувствовали себя в порядке. Но от продолжения застолья дружно отказались.

Томка с отцом были очень огорчены, что гости чуть не окочурились от обжорства, поэтому нагрузили нас по полной программе, чтобы восполнить все, что мы старательно вытряхивали из своих желудков. Домой ехали с полными авоськами еды, вина и фруктов. Вполне довольные и повеселевшие, хохотали над собой на весь автобус.

Приехав в общагу, снова наелись и накормили голодных Галку и Грассиху.

– Чудеса! Светка, в какой жопе вы это достали? – изумленно вопила тощая Грассиха, вонзая зубы в пирог с мясом.

– Люсенька, все, что у нас было, мы оставили в сортире гостеприимного Иван Степаныча, остальное абсолютно безвредное и умопомрачительно вкусное. Ты, Люська, жрешь много, но все зря! Не в коня корм, тощая, как селедка и никаких выпуклостей. Как тебе это удается? Только харч переводишь!

– Зато вас можно вообще не кормить, ваши жопы все равно будут толще всех. Девки, а скажите-ка, я красивая?

Я смерила Грассиху глазами с головы до пят и произнесла:

– Ты не у нас спрашивай, а у своего парня.

– Какого еще парня?

– Вот и я о том же! Женщина, Люсенька, всегда остается красавицей даже после семнадцати, если она не дура, конечно! Хотя в каждой женщине живет одновременно и дура, и стерва, и ангелочек. Надо только знать, как и кого в себе разбудить. А если нет своего парня, Люсенька, пользуйся чужими. Ты, вооще, знаешь, что у нас на десять девчонок приходится девять ребят? Если врубаешься, то не жди, а действуй, и – пропадай моя телега!

Так мы дожили до следующей стипы, побывав у Ларисы Носовой и других, живущих дома. А как-то Боря Бойко, уехав к родителям в село, отдал нам ключ от комнаты, чтобы мы могли брать его проигрыватель, когда понадобится. Нескладный и грубоватый на вид, Боря был тонким и страстным ценителем классической музыки и джаза. Мы его проигрыватель брали, а заодно не отказались от возможности откусить аккуратно несколько раз от приличного шмата сала, который Боря привез из дома и неосторожно оставил в тумбочке. Добрый Боря привык к нашим конфискациям и не обижался. А мы искренне и горячо просили у него прощения, обещая исправиться. И он, как последний фраер, прощал, не верил, но ничего от нас не прятал.

Первый Новый Год в Алма-Ате обозначился дождиком, никакого новогоднего снега не было. А наши ночи после праздника были заняты проектами и зачетами. Прибегали вечером с занятий голодные как собаки.

От архитектурного корпуса до общаги надо было ехать на автобусе остановок шесть. Денег вечно не хватало, и мы предпочитали по возможности проехаться зайцами. Стрельчиха особенно в этом преуспевала. То у нее не было монет, только рубли, то делала вид, что билет не купила по рассеянности, то вообще говорила, что денег нет, и просила кого-нибудь из нас заплатить за нее. Долг, конечно же, не отдавала, а требовать вернуть пятак никто не осмеливался.

Как-то мы ехали, в автобусной толпе Валентина торчала у задней двери, а я устроилась возле кабины водителя на месте кондукторши, которой не было. Я прогнулась к кабине, взяла лежащий рядом с водителем микрофон и, подмигнув ему, сунула нос в шарф и гундосо проорала:

– Граждане, прошу платить пятак, с зайцев штраф один рупь! Эй, девушка в темной шляпке с розовыми цветочками, я уже десять минут слежу за Вами, как Вы кажный раз таки зайцем катаетесь, и уже не впервой пытаетесь нагреть государство. Я щас проберусь к Вам, зайчиха, так что, ласкаво просимо – готовьте рупь! Ждать устала, так что штраф схлопотала, голубушка.

В зеркало водителя было видно, как Стрельчиха суетливо заторопилась к двери и заорала:

– У меня пятак нашелся!

– Не надо мне мозги пудрить, я этого пятака жду уже три остановки! Граждане, задержите зайчиху, и пусть передаст деньгу. Автобус не остановится, пока не получу рупь. Да поживей! – неумолимо вопила я гнусавым голосом.

– Да у меня пятак нашелся! – срывающимся голосом заорала пунцовая как помидор Стрельчиха.

– Поздно уже, передайте деньгу! – гремела я на весь автобус.

Рубль передали, я забрала его себе, оставив пятак водителю. Стоящий рядом Боря Бойко ржал как мерин.

Доехав до своей остановки возле гастронома Южный, студенты толпой посыпались из автобуса.

Дойдя до Южного, я сунула нос в шарф и гнусавым голосом сообщила:

– Граждане пассажиры, у нас есть прекрасная возможность купить на Стрельчихин рубль бутылку портвейна, надо только добавить чуток. Хватит ей балдеть на халяву!

– Ах, ты, это ты, Левая спектакль устроила?! Отдай деньги – последние!

– Ну как, девки, простим, или казним и пропьем?

– Казним и пропьем, что-то стало холодать! Глинтвейн из вермута избавит нас от простуды, на бутылку наскребем, закусь купим в закусочной, пока еще работает. Ноги в руки и бежим!

В закусочной возле общаги все уже было съедено, осталась только слипшаяся холодная вермишель с подливом. Ну, и это сойдет.

Добравшись в общаге до своего этажа, услышали пение казашки Базили. Приоткрыв дверь ее комнаты, я увидела кучу ее друзей казахов, расположившихся на стульях и кроватях. Базиля сидела в центре у стола с домрой в руках и сильным красивым голосом, как у Розы Баглановой, пела казахскую песню. Удивительная мелодия завораживала пронзительной душевностью и мастерством исполнения юной певицы. Это была, конечно-же, песня о любви, что было ясно, не зная языка. Я прикрыла дверь, и мы повернули к себе. Стрельчиха, шумно потянув носом, сказала:

– У Базили день рождения, а на кухне что-то варится, наверняка вкусненькое типа бешбармака.

Мы зашли на кухню. Она была пуста, а на плите в десятилитровой кастрюле варились казы – блюдо из конских ног для гостей Базили. Полная кастрюля казы, штук десять, и без охраны! – никого нет. А жрать хочется безумно!

– Интересно, как думаешь, долго варится, Валентина?