Лики памяти

Жалость – не то чувство, которое перекликается с обожанием. Оно граничит с омерзением и безразличием. Права была Скарлетт. Крепясь сама, Эля тем более требовала этого от мужчины. Ее сверхъестественное умение улавливать людей чутко, ощупывать их сердце не дало сбоя и в этот раз. Всего день назад ей только и нужно было, что соскребать футболку с его торса. Любить, никогда не забывая о себе – она умела только так – и вздыбленным сознанием смеяться в бренном стуке памяти…

– Счастье – предчувствие того, чего больше всего жаждешь. Когда достигаешь этого, становится пусто, будто тебе незачем больше жить. Но всегда можно найти новую цель, и цикл повторится. Я отправляюсь искать цель дальше. А ты должен вернуться к старой. Если женщина хорошая мать, еще не все потеряно. А Анюту Марина любит отчетливо. У вас же десятилетняя совместимость.

– Ты как моя жена, так же бесстрашна и во всем уверена..

– Ни в чем никогда не уверена.

– …только она разучилась слушать и гнуться, когда надо. А ты пока еще можешь. Кто сказал, что это слабость? Это мудрость. Тебя оскорбляет необходимость кем-то руководить. Может, люди и правду выбирают какие-то сходные типажи на протяжении жизни с чертами, которые привлекают открыто или подспудно. Не теряй этого, иначе контроль и власть станут твоими приоритетами, а это никому еще не принесло счастья. Это ведь наказание, которое паразитирует в самых глубинах разума. Ты думаешь о людях, они же бесконечно разочаровывают, порой сами того не желая. В недопонимании одна из важнейших человеческих трагедий.

Был ли Илья справедлив по отношению к Марине? Но кто вообще бывает справедлив по отношению к другому или себе? Или, выпустив пар и наговорив кучу относительно справедливых вещей, как часто мы предчувствуем многоликость обсуждаемого человека, его милосердие сквозь отторжение к окружающим.

42

Мы продолжали просто молча лежать, сцепившись. У меня не было сил встать, потому что вернуться я больше не могла. Мои волосы застилали своей массой наши лица, плечи задевали его соски. Я чувствовала ровный разлившийся пласт теплой кожи под собой. Нос упирался в его ключицу. Я не понимала, почему все оказалось так трагично и конечно, прямо как у Тургенева. Может, я сама сделала такой свою жизнь под влиянием этих мечущихся гениев, которые так глубоко сидели во мне и которых, наверное, единственных на всей земле, я любила. Илья держал мою голову осторожно, как чело младенца, и прижимался шершавым подбородком к моему лбу. Его брови были нахмурены. Как это всегда мне нравилось…

Почему так часто я способна испытывать кайф только после окончания событий? Словно все это во мне прессуется, преломляется, а потом выплевывается, чертовски похожее на трейлер… Я смотрю слишком много фильмов.

Я перевернулась и вляпалась ладонью в его торс. Мягкий, теплый, как выпечка… и подумала, сколько еще раз смогу получить кайф от того, что прижмусь своим хлопковым бельем к его бедру, растекаясь по нему. Что никогда не нравилось мне в современной литературе, так это чересчур грубое изложение секса и его терминов, разрушающее потайную интимность, прелесть как раз от этой недоговоренности даже в момент, когда два становятся одним.

Любовница – больше возвышенное, чем грязное слово. Представляется не замученная родами жена с выпадающими и не очень промытыми волосами, а лукавая хохотушка в пеньюаре возле будуара. Я, видимо, была именно такой женщиной… В отношении себя никогда ни чувствовала каких-то шаблонов.

Как и большинство интровертов, я привязывалась к людям по-настоящему, как бы ни пыталась убедить себя в собственной независимости. И только поняв, какого мне без них, я понимала, что они наполняли мою жизнь так же, как книги. Периодически я испытывала неконтролируемые позывы начать писать всем без разбору, потому что мне казалось, что они хороши и любят меня. Зимой же или в моменты раздражения мне хотелось лишь залезть под одеяло и никого не видеть… А теперь лето клонилось к завершению, и моя тоска по людям приняла всеобъемлющие масштабы.

Казалось, что вот-вот я снова окунусь в руки Ильи, снова мы поедем куда-нибудь в глушь, где так пряно и щиплюще пахнет травой и цветами… Я уже скучала, еще не уйдя оттуда. Но оказалось, что мне легче лечь и уткнуться локтями и коленями в стену, чем продолжать говорить себе, что так лучше с необратимостью, которая бесила, гнула к земле, заставляла бессильно сжимать зубы. Желание сбежать, вырвать, остановить это пресекалось простым «надо». Так говорила мне в детстве мама – многое, произнесенное родителями, избирательно отпечатывается на подкорке.

Человек – мозаика чужих мыслей, причем часто даже не обдуманных, а только приглянувшихся, напиханных в себя. Все мы – продукт окружения.

– Ты – душа, залитая в тело. Душа, в которой неведомо что бродит. Душа, лишь на миг ощутившая себя материей. Своим присутствием ты раскрашиваешь все, к чему притрагиваешься, превращаешь повседневное в золотое, – прошептал Илья.

– Спасибо… – от дрожи в сердце я не сразу нашла слова и зажмурила влажнеющие глаза. – Ты всегда понимал меня лучше остальных.

Как я ни старалась уберечься от слез, чтобы все прошло максимально цивилизованно, в моих ресницах застряла влага. Я крепилась, напоминая себе о собственной силе и самодостаточности, но как это было сладко…

– Без подспорья благоустроенности все неземное обречено, – выдавила я из себя с каким-то срывающимся придыханием.

Если бы он проник мне в голову, почувствовал бы, что я слишком горда, чтобы раскрывать свои истинные эмоции. Но он не мог, потому в душе его, когда я так тихо ускользала, остался осадок. Впрочем, он остался бы в любом случае.

– Всегда в повествующем искусстве меня раздражала эта определенность, проницательность персонажей, которые всегда знали, что остальным надо и желанно, лучше их самих. Пошлость, халтура, преступление так писать. Выдавая подобное, автор признает свою полнейшую капитуляцию перед подспудным, потаенным, перед десятиричностью наших личностей, того, что мы сами подчас не знаем, за чем тянемся, но не можем определить, когда мозг наш намеренно дурачит нас, уводит, отказывает думать в самый решающий момент. Автор тем самым заявляет, что он так же лубочен и прост, как и умозаключения его персонажей. Знаешь, это как концовка того фильма про Клаву и влюбленного в нее дурачка: «Ты всю жизнь будешь любить Клаву». – «Так не бывает». – «Бывает», – сказала она сама не зная что, основываясь только на своем видении, не имея возможности полностью проникнуть и срастись с другой личностью. Может, кто-то восхитился, как она умна и дальновидна, а я фыркнула, тем более что создатели картины явно хотели преподнести слова этой девчонки как точку в повествовании и неоспоримую истину. Люди не так просты, чтобы можно было сказать, что они будут чувствовать и как поступать не только через год, но и завтра. Мы сами часто не подозреваем в себе, что ощущаем даже сейчас. Что повернет жизнь или просто стремления в ином направлении. Мы – спящий вулкан, не понимающий и доли того, что руководит нами.

Всегда я боялась, что его хрупкое, как сердце Данко, отношение ко мне изменится, обнадеживающие посылы сотрутся во времени и соприкосновении с другими людьми. Но такое допущение развязывало руки. Вмиг Илья чужим становился словно, и уже не было на душе той легкости и вдохновения, как обычно. Когда что-то мешало, я не могла жить по-прежнему беззаботно, даже незначительная деталь могла въесться в мозг и засесть там, отравляя все ржавчиной. Бабушка говорила, что мне сложно будет в жизни с таким характером, а я не верила. Потому что только упорство и упрямство в достижении желаемого и способны составить счастье независимости. Остальное – отговорки оправдания. Мне всегда грезился человек, который вступит со мной в поединок.

43

Рвать болезненно, до жути неправдоподобно. Как будто внутри что-то разрывается, отрывается, отделяется от общего массива взаимодействия.

Оглушенный Илья в пустоте накрывшего одиночества подумал, что Эля поступает именно как те, кого она с таким упоением критиковала за вопиющий идиотизм первичности долга перед счастьем. Но его несмотря ни на какие измышления манила перспектива уступить ее выбору и попробовать еще раз, последний. Негодуя, что она так безболезненно отдала его, он, тем не менее, почувствовал какой-то привкус отстраивающейся новизны, как после получения кандидатской. Воображая свет в глазах дочери, он верил, что Эля права. Нежное крошечное существо, которое так приятно пахло и на ощупь было таким теплым. Которое с радостным визгом встречало его.

Ради Анюты… Но от Анюты он никуда и не девался. Они жили в одном городе и постоянно виделись. Ради Ирины? Ее больше не было. Ради Марины? Она сама от него оказалась и не предпринимала попыток воссоединения, уйдя от реальности и предоставив все решить кому-то стороннему.

Илья помнил свой ослепительный до той трагедии брак. Но почему-то позабыл, и только теперь начал припоминать, что все отнюдь не покатилось в тартарары в одночасье. И что Марина, уверяя, что никогда его не предаст, тем не менее сделала именно это. Вспоминая тянущее прошлое, Илья порывался вернуть его как самое драгоценное, что имел, но упустил, что былой блеск не поддается воссозданию – все имеет восход и упадок, даже если ты богат и молод. Можно начать новую книгу или повидать дивную страну, но сложно вернуть первое ослепляющее восхищение от чего-то. Илья всегда думал, что Марина относится к универсальным классическим вещам, которые всегда побуждают этот вихрь. Но недавние безумства с Элей теперь казались куда ярче, чем Марина с непонятной фантасмагорией в ее голове. Илья с горечью признал, что больше не может доверять жене.

Он прощал, но не забывал, как Эля сказала ему однажды про себя. Эля вообще заставила его задуматься своей языческой философией. Невозможно, нечестно в конце концов по-прежнему относиться к человеку, нанесшему тебе большую обиду. Его чувство гармонии и справедливости бунтовало при упоминании о кресте.

Все, что он чувствовал – это то, что ему не очень хорошо. И что он безмерно устал, что в голове несмотря на лето мерзкие тучи. Кусок сердца, оторванный с умершей дочерью, порос новыми побегами и трансформировал скорбь в ностальгию. Так заманчиво было перенять пыл Эли.

Эля была женщиной и все чувствовала учащенно, ярко, в громадном цветовом и вкусовом диапазоне. Илья порой завидовал ее живому восприятию. И охватывала тоска, почему он ко всему подходит так избирательно, обдуманно… Иногда было бы, наверное, интересно в приступе ярости расколоть тарелку об пол. Он намеренно тушил в себе эмоции, а потом расплачивался за это улетучившимся счастьем, полагая, что взял все под контроль.

А чем была его жизнь в последние годы? Одним месяцем счастья с Элей. Счастья недосказанного, а потому нереализованного. Счастья утерянного глупыми страхами и предрассудками. Счастья нераспознанного за шелухой условностей и чувства вины.

Марина всегда казалась Илье страстной за внешней сдержанностью и даже суровостью, и это он обожал в ней едва ли не больше остального. Любила и ненавидела она не наполовину, а всей своей махиной. Было восхитительно наблюдать, как ее несгибаемая натура бродит и вот-вот вырвется через край. Но по какой-то неподвластной логике причине она, эта блестящая женщина с отличительным набором интеллектуала, всерьез считала, что выкинутый Илья до сих пор ей чем-то обязан.

Мысль, что дорогому человеку больно, нестерпима. Но порой очень хочется вонзить в него когти. Марине хотелось этого еще неделю назад, еще не пройдя до конца цикла отрешенности обиды, прохлады удаления и побуждения повернуть время вспять. Но теперь она чувствовала усталость и слабые отклики совести, притушаемые самооправданием и ответными претензиями.

Любовь – слишком простое и замызганное слово, чтобы описать то, что между ними происходило. Когда двое понимают друг друга и составляют друг для друга отрадную часть мира, совершенно безразлично, что они друг другу говорят.

– Эля как-то сказала мне, что брак – прививка от счастья, – сказал Илья, едва поставив на пол спортивную сумку.

Марина обласкала воздух своим тихим смехом, таящим сдерживаемое изящество всей ее натуры.

– Да что она понимает, девчонка. Ты правда думаешь, что она когда-нибудь узнает тебя так, как я? И будет ценить тебя так же?

Илья молчал. В душе его что-то молча упиралось.

Марина почувствовала накатывающую и тихо подтачивающую изнутри неприязнь к Илье за то, что он так обошелся с Элей. Он должен был быть безукоризненным… Но она не имела права судить его, хоть и постоянно забывала об этом.

44

Я чувствовала день за днем прорастающее, прогрессирующее несмотря на собственные увещевания одиночество. Несмотря на дружбу и родство с Никитой. Он бы не тем. Не тем, кто бы все заполонил. Он был приправой, но не основным блюдом. С ним было хорошо проводить время, но не возвращаться в самостоятельно обустроенную квартиру после тяжелого дня с макияжем, ставшим липнущей к лицу маской, которую таким наслаждением было смыть сразу после прихожей.

Мне не помогали ни концерты, ни веселья. Они отгораживали это, но не убирали. Не было ничего слаще вернуться в пустую комнату и предаться полету фантазии или просто включить фильм, забыв о действительности, о плохой погоде и прогорклой серости.

Но это вовсе не делало меня несчастной. Наоборот, освобождало, лепило мысли четкими и безграничными. Несчастна я была осенью без света и улыбки солнца. Тогда меня посещали мысли о том, что я никому не нужна. Но как только наступала весна, я сбрасывала с себя кожуру зимней ирритации и бросалась жить.

«Это незнакомое чувство, преследующее меня своей вкрадчивой тоской, я не решаюсь назвать, дать ему прекрасное и торжественное имя – грусть», – то же самое я бы сказала вслед Франсуазе о своем одиночестве, которое так близко ее знаменитой французской грусти сквозь бесконечные кутежи и скорость.

Я росла, прогрессировала, но в верном ли направлении? Рост не всегда означает истину. Сколько есть взрослых и внешне умных, что страшнее – состоявшихся людей с научными степенями, которые в духовном плане не стоят ни гроша. Моей компанией были гении прошлого в разных областях, и я никогда не скучала. В дни, когда пейзаж за окном навевал мысли о бренности всего сущего и не спасала даже безбрежная красота моего великого города, я переносилась в безрадостную жизнь и быстрый конец семейства Бронте на вересковых пустошах. Сила воображения – может, величайшего блага человечества – тянула меня вон из скучных комнат, унылых пар и даже из моего собственного тела.

Я ни минуты не скучала без компаний, пиров, даже без маленьких застолий. Я скучала в них. Даже ставшие такими редкими семейные посиделки продолжали все сильнее тяготить меня. Порой мне казалось, что со мной что-то не так. Я продолжала общаться с людьми по накатанной, но все это было не то. Вспыхивали и так же быстро гасли новые лица… И лишь изредка кто-то верный из прошлой жизни писал короткие сообщения.

45

Я долго лежала на кровати не в силах даже встать и заговорить с кем-то. По опыту я знала, что мне станет веселее, меланхолия уступит место апатии, апатия сменится приятием всего, а на следующий день я проснусь как ни в чем ни бывало… Я знала, как развеять скучную грусть, но поленилась для этого даже включить компьютер.

Человек в по-настоящему плохом настроении не хочет из него выходить. Все-таки я отменная лентяйка, не будет мне в жизни счастья! Последний надрывом драла досада на все. Досада, горечь и ежеминутное желание разрыдаться. Жизнь снова начала казаться беспросветной, затасканно – запакованной, как ненавистной мне осенью, грязной, сырой и серой осенью. Маска сознания искажалась краской судеб, принимала уродливые очертания беспросветности, упадка. Обычно я выдумала себе трагедию на пустом месте, расплескивалась в воображаемых конфликтах и крушениях, мнила себя героиней множества фильмов, про себя придумывала остроумные реплики и эффектные ходы… Но вот произошла настоящая драма, первая в моей жизни. И я упивалась ей.

Моя любовь останется выдержанным, сцеженным, очищенным, лишенным мелочности проявлением, которым страдают отзывчивые люди.

Мне хотелось разорваться и выплеснуть на бумагу поток, бомбежку мыслей-красок. Подушки его запаха, слепившиеся от непостижимости и сладости происходящего чувства… Его уступающая улыбка эхом отдавалась глубоко в животе. «Человек, заточенный под красоту, везде ее увидит», – однажды сказал Илья обо мне. Он говорил много удивительных вещей, настолько точных и близких очертаниям моим еще не сформированным мыслей, что я приходила в восторг.