Это было так

День клонился к вечеру, но жара не спадала: природа словно пробовала людей на прочность, проверяла выстоят или нет.

Люди выстояли. Иначе нельзя: летний день год кормит.

– Слава тебе, Господи! – пробормотала Маруська, когда всё сено было смётано в стога и отец произнёс заветное:

– Ну, вот и справились! С Божьей помощью!

Пашка спрыгнула с последнего, чисто завершённого стога и вытерла пот со лба.

– Испить есть ли?! – повернулась она к сестре.

Маруська виновато потупилась:

– Маловато взяли…

– Ну да ладно, – тряхнула головой Прасковья. – До дому недалече… а до реки и того ближе…

После поля сначала на речку заехали. Хорошо ополоснуться в жару. Речка небольшая, мелкая, вода за лето нагревается на широком мелководье. Хорошо. И пить совсем расхотелось.

Маруська уж думала, что сегодня из дому ни ногой – так устала. Вот приедут с поля, повечеряют и спать. А тут окунулась, смыла усталость, и мысли вернулись в привычное русло: что там сегодня на посиделках будет? Парни с Ракович обещались Витьку к ним в Лаговщину на посиделки привести. Девки все сбегутся. Любопытно ведь… Разве что Пашка их дома останется, а так все будут. Это уж точно.

Маруська хихикнула, покрутилась перед зеркалом и осталась довольна. Хороша. Вся в мать. Та, говорят, в молодости красавицей была. И Маруська своей внешностью довольна. Это Пашке не повезло: отцовской копией уродилась. Ну, да Бог с ней, с Пашкой. Настроение только портить, вспоминая, как с самого рассвета в работе уродовалась по милости сестрицы.

Сегодня девки, которые уже заневестились, все глазыньки проглядят, да только чего глядеть-то?! Богатые не отдадут своих за неизвестно кого, бедные бы и рады, да у жениха ни кола ни двора, вести невесту некуда, а сам не пойдёт он к бедным. Ему в примаки идти в бедноту не резон. Выбор есть. Деревня велика. Найдёт зажиточных. Вот, хоть бы и их двор. Чем не хорош?! Жаль, она ещё молода, а с Пашки какая невеста, хоть и в годах? Знай, в работе пластается, дура!

– Куда это ты?! – даже сквозь свои размышления услышала Маруська грозный окрик старшей сестры. Усмотрела-таки! – Опять на вечёрку?

– Наработалась, – выкрикнула в ответ Маруська, кипя праведным негодованием, – так хоть вечером отдохну! – и пулей за дверь, пока сестра не спохватилась да не выловила, а теперь не поймает.

Прасковья только головой покачала. И в кого их средняя такой шальной уродилась?

Неслышно подошла Полинка:

– Сходила б ты, Паш, на посиделки, а я за матерью-то догляжу. Она расстраивается, глядя, что ты всё дома да дома. Маруська раньше заневестилась. Иди, Паш. Справлюсь я. Чай, не маленькая.

– Правильно Полюшка говорит, – раздался вдруг из-за занавески голос матери. – Сходи, Пашенька, развейся. Что ж ты всё дома да дома?!

– Не хочу я, мам, – попыталась отнекаться Прасковья, хотя и сама уже соскучилась по посиделкам: и попела бы уже, и поплясала, и на других поглядела и себя показала.

Сказала «нет» и вздохнула протяжно. То ли услышала мать её вздох, то ли сердцем почувствовала, но позвала её к себе.

– Подойди, доча, ко мне, – попросила она негромко.

Пашка послушно подошла к постели матери.

– Сходи, доченька, пригляди за Маруськой, – тихо сказала та с неподдельной тревогой в голосе. И вздохнула. Совсем как Пашка только что. – Как бы в подоле не принесла. Неслухом растёт.

– Хорошо, – снова вздохнула старшая дочь. И облегчение, и надежда, и сожаление и жалость к матери – всё вместилось в этом коротком вздохе. Пашке и самой не терпелось сходить на посиделки, давно не была, но не хотелось мать одну бросать. Отец до сих пор в хлеву, всё ещё со скотиной управляется, а Полька мала. Ну да ладно.

– Я быстро, – повернулась она к Польке. – Гляди тут…

– Догляжу, – кивнула младшая и повторила. – Чай, не маленькая уже.

– Не торопись, – ласково улыбнулась им обеим мать, обращаясь к старшей дочери. – Рукоделье возьми. Видела я: рушник начала. Дома всё некогда, а там и повышиваешь, и с подружками пошепчетесь. Всё от дел домашних отдохнёшь. Нюрка, поди, стосковалась по тебе: и пошептаться не с кем.

Стукнула дверь, и на пороге появилась Нюрка. Свежая, румяная, вкусно пахнущая улицей, неунывающая закадычная подружка.

– Легка на помине, – снова улыбнулась мать, и Пашка тоже улыбнулась широко и радостно. Давно она не видела улыбку на лице матери, а тут аж два раза подряд. Глядишь, и пойдёт дело на поправку.

– Здравствуйте, тёть Саня, – поздоровалась Нюрка и нетерпеливо подогнала Пашку:

– Прось, ну пойдём, что ли, скорей, а то и места не найдём, притулимся где на задворках. Какая радость?!

Она нисколько не сомневалась, что вытащит сегодня подружку на посиделки. Так и получилось: Проська слова не сказала, быстро собралась, и девчонки помчались в дальний конец деревни, где сегодня собиралась молодёжь.

Мест было много. Лавки пустовали, потому что чуть не все торчали на улице в ожидании прибытия раковичских.

Где-то вдали даже сквозь гомон уже хорошо была слышна гармонь. Самые нетерпеливые начали приплясывать прямо на улице, но Пашка вошла в избу. Нюрка за ней. Хозяйка ушла гостевать к сестре, а хату свою за небольшую плату отдала на вечер молодёжи.

В избе было тихо. Подружки сели у окна, достали рушники и стали дошивать узор. У самой двери сидели две девицы на выданье с другого конца села. Они основательно запаслись семечками и сейчас не скучали.

Одна из них, Нюрка, была немного рябой, высокой и костистой. Отец её держал лавку, дочку наряжал и баловал, она не особо дружила с деревенскими, держала дистанцию, но и слишком не заносилась, так что отношения у неё со всеми были равнодушно-спокойными. Другая – Катька, дочь мельника, кругленькая, пухленькая, похожая на колобка. Жили их родители по соседству, вот и ходили девки чаще вместе.