Штопальщица

В знаменитом ресторане «Татьяна» на БрайтонБич – шум и зычные голоса, хозяева жизни гуляют, официанты сбиваются с ног, снуют с огромными подносами туда-сюда, возникают из ниоткуда, стоит только взглядом повести – услужливы, любой каприз! «Фуагра у нас сегодня отменная, добавить? Там посредине стола – приметили уже? – фирменные перепелочки с чечевицей, сейчас подложу вам, отведайте, приборчики заменить? А вино какое предпочитаете, бокальчик пора освежить, а-а, вам водочки? У нас восемь наименований, the best in town, какую предпочитаете?»

Гостя из виду не теряют, внимательны – и черно-белая спецодежда блестит, и салфетка через согнутый локоть перекинута, и спина изогнута особым образом – по направлению к гостю, от бедра. Царский прием, потраченных денег никому не жаль. Сервис по высшему разряду! Почтение и почитание, популярное место. И тосты за здоровье каждого из присутствующих, никто не забыт.

«За успех нашего общего дела! Ура!» – заорал что есть мочи упитанный блондин, рубашка в разводах, сияющие ультрафиалетом павлины по белому полю, и супруга рядом, глаза синим подведены, обширные телеса красной с переливами тканью обтянуты, губы алым полыхают (помада подобрана к платью, строго под цвет), добавим смоль волос, разбросанных по плечам, Кармен! Как верная подруга, она тут же подхватила, мужу в тон: «Ура!!» И все разом грянули, громыхнуло, будто война. И присутствующие вот-вот в атаку ринутся, только подкрепятся немного – и в бой.

А за стеклянной стеной, для удобства посетителей, обзор широк – неспешные ласковые волны Атлантики, мир за окном и покой. Семейные стайки гуляющих, воркующие парочки ищут уединения, лица Наташа не различала.

На эстраде – маленький оркестрик (скрипка, ударные, контрабас, электропианино – стандартный набор для хорошо посещаемого русского ресторана), надрывается кудрявый брюнет с артистической фамилией Альпийский, пиджак искрится люрексом, впечатление, что микрофон ему только мешает, хотя он ухватился за кронштейн, как за спасательное приспособление – для устойчивости, наверное.

А где еще, как детям, можно веселиться –

Как не на Брайтоне, столице кабаков?

Сюда под утро даже можно завалиться

И танцевать аж до потери каблуков!

Наташа обворожительна, она счастлива и спокойна, как давно они никуда не ходили вместе! Так бы и жили нормальной семьей, никакой Иешуа бы не встретился. У нее Бегемотик ласковый, вот как сегодня – и целует ее, и танцуют безостановочно. Весь вечер. Но взгляды она на себе ловила странные. И показалось, что партнеры с женами перешептываются, не отрывая глаз от раззадоренной пары. Выпила она больше, чем обычно, хотела отстраниться от любопытных, но нехорошие предчувствия одолевали, неведомо с чего.

Пока она прихорашивалась в туалете, ей стало нехорошо. «Вы сладкий яд, вы горький мед, вы божество, вы сущий дьявол, я вас ищу, от вас бегу, я не люблю вас и люблю…» – неслось сверху, из банкетного зала. Она ощутила тошноту, рвота подступила к горлу, еле успела склониться над унитазом. Прихорашиваться пришлось заново.

Когда вернулась, слегка пошатываясь, – взгляды резкие и насмешливые, кусачие, как москиты в летнее время. Да, время летнее. Что ж ее так крутит, и спазмы рвотные подступают снова, усилием воли остановила. «У вас небесные черты, о нет, уродливая маска, вы черно-белы, нет, цветны, вы так грубы, в вас столько ласки!..» – не унимался певец, наяривала ошалелая скрипка, и поддакивал на контрабасе тощий долговязый парень, отрешенно, с ленцой перебирающий струны.

– Володя, нам пора. Я отравилась, по-моему. Пойдем, – потащила она его к выходу, он и не попрощался толком; пока ее не было, беседовали оживленно. О ней? Да что ж ей так муторно? И мутно так, что каждый чужой взгляд воспринимается как оскорбление или насмешка.

В машине Володя мрачнее тучи, Наташа держалась рукой за живот и просила прощения за сорванный вечер. Володя молчал. Дорога домой недлинная, но показалась бесконечной, он так и не проронил ни слова.

А подъехали – мотор заглушил, обошел машину спереди, но не руку ей подал, а выволок из машины, как нашкодившего щенка.

– Ну я же не виновата, не виновата, что отравилась. – Спазмы душили ее, ей в туалет нужно, срочно. – Володя, пусти-и!

Но он тащил ее за собой, втолкнул в дом и ударил наотмашь, немедля.

– Захлебнись блевотиной своей! Блядища и проститутка, сука! Я тебя из грязи взял, в грязи ты только и жить можешь! Любовничек твой сладкий, свечку тебе в рот поганую, – уголовник и тюрьма по нему плачет. Смрадного негра-стриптизера в дом привела, гадина! Мало того, что рога мне наставлял с комфортом, мне все-е рассказали! – так еще и половину общака нашего на ветер! Меня же теперь убьют, попросту за ноги к столбу подвесят!

Рыдающую Наташу душили рвотные приступы, она захлебывалась слезами и кровью – Бегемотик Володенька разбил ей губу, пинал ногами в живот, она лежала на полу без движения, разве что ухватить его за брючные штанины пыталась, но Владимир Зейсович отпихивал ее руки, он разъярен.

– Володя, я тебе все объясню, тебя никогда дома нет, я…

– А теперь у тебя и дома не будет, тварь, крыса, предательница! За все хорошее, что я для тебя сделал!

– Я любила тебя честно и преданно!

– И его любила честно и преданно. Чикен мой, блять, да ты ж на передок слаба! Курица! Я знал это, всегда знал, но такое!.. Мать двоих детей! С ублюдком в моей постели! С мелким воришкой уличным, да ты хоть знаешь что-то о нем?

– У него, – Наташа заикалась, повернуть голову уже не могла, в горле хлюпало, – детство тяжелое, он без родителей рос, как и я…

– Мамочку нашел, в моем доме! На мои деньги! На средства моих товарищей, тварь ты подзаборная. Развод с тобой мне ничего не будет стоить, ты же дурочка. И денег тебе не дам, и детей заберу. Верну туда, где нашел, поняла? Я ведь тебя любил! Я счастлив был! Я тобой, паскудой, гордился, фотографию всем показывал, жена Наташа и детки, Марк и Ирочка! Забудь! Даже как звали их, забудь, какая ты мать, ты кукушка!

– Ты определись, кукушка я или курица. – Ей хотелось кричать, но голоса не было, лишь сдавленный сип, а Владимир Зейсович продолжал бушевать, втаптывая супругу в пол, как виноград месил в бочке. Мял.

– Птица без адреса и фамилии. Пригрел на груди змею! Двух пригрел, два приемыша у меня. Наташа и – как его звать-то, хахаля твоего черномазого?

– Иешуа Бенджамин Харон. – Голос за спиной Владимира Зейсовича раздался одновременно с выстрелом. В затылок, вполне профессионально. Черный пистолет, хорошо знакомый Наташе, блеснул между Яшиных пальцев, – это последнее, что Наташа запомнила. И кровавое месиво мужниных мозгов, брызгами летевших по ступенькам, она ведь заползлатаки на лестницу – под градом сыплющихся на нее ударов и отборного мата. В недрах Владимира Зейсовича забулькало, голос оборвался. В тот же миг она упала, потеряв сознание от ужаса, боли и не прекращающихся спазмов в желудке.

Первым делом Иешуа поднял ее, отнес в ванную, осторожно раздел, окатил ледяным душем, она от холода пришла в себя. Зуб на зуб не попадал. Как пробку вышибли, вырвался наружу фонтан блевотины, мутить ее перестало. Зато завыла отчаянно, истошно: «Уби-и-или, уби-и-или! Ох, горе какое, уби-или!» Сидела голая в холодной ванне, раскачивалась из стороны в сторону и вопила от тоски. И оттого, что ничего уже нельзя исправить. Никогда. Теперь ни жизни тебе не будет, ни смерти, – будто чей-то голос ей говорит. Чтобы заново не грохнуться в обморок, она завела шарманку громче прежнего:

– Да что ж ты наделал, ирод окаянный, и откуда ты взялся на мою голову!

Иешуа не слушал. Он поставил Наташу на пол, в полотенце завернул, нежно приблизил ее к себе и застыл. Не шевелясь. Целовал мокрые волосы, нос, плечи, царапины и кровоподтеки, слизывал свежую кровь. Целовал долго и сосредоточенно, ощущая, как она успокаивается в его объятиях, утихает. И потом на полу не близость телесная, а священнодействие, как только он один умеет. Волны блаженства вновь катились по Наташиному телу, она и всхлипывать перестала, не то что выть.

– Наташа, я тебе укол сделаю, дай мне руку, поработай кулачком и ни о чем не думай. Случилось то, что должно было случиться. Я разберусь со всем этим… я ведь правильно сделал, ты согласна со мной? Я обещал тебя защищать, помнишь? Этот мешок жира и дерьма над тобой издевался. Он тебя убивал. Он собирался помешать нашей любви. – Иешуа говорил с ней и ловко вводил в вену тот самый состав – чистый продукт! – что Джордан всучил ему на пробу. На несколько дней хватит. Он понес ее в спальню, уложил на кровати, поцеловал на прощание, но любимая равнодушно смотрела перед собой. Взгляд понемногу соловел, бледность не исчезала.

– Сейчас ты уснешь, Натали, уснешь спокойно. Тебе не о чем волноваться, я позабочусь о каждой мелочи. Устрою наилучшим образом. Спи, любимая. Завтра я тебя разбужу, будет новый день.

VIII

Не так редко он проникал сюда, когда хозяин в доме. Подсматривал, но был невидимкой. Мягко ступая, подслушивал под дверью, за которой его любимая спала с законным. Ничего, кроме ровного сопения спящего мужа, Наташа спала тихо. Никаких звуков, наводящих на мысли о супружеском рае, ни разу. В этот день он почувствовал беспокойство, тревога росла. Не ревность и обида, а именно тревога. Ему показалось, что-то страшное может произойти. Он пришел на защиту. Защиту самого себя, прежде всего.

Черный ход в дом ему известен. Он давно научился быть невидимым.

Но в этот раз шум и крики, Иешуа прислушался. И понял: настал его звездный час. Метнулся за пистолетом, на второй этаж пришлось лезть по карнизу, иначе сладкую парочку внизу не миновать, они у самой лестницы. Глухие удары и Наташины стоны заставили Иешуа двигаться молниеносно. Звериная ловкость движений ему всегда помогала, он выпрыгнул в окно уже с пистолетом в руках. Дальше – пустяк. Он просочился в дом с парадного входа и в нужный момент возник за спиной ненавистного хозяина дома. Один выстрел, всего один выстрел. И с ненавистным супругом покончено.

Через какое-то время они поженятся, Иешуа станет управлять огромным деньгами. Можно будет забыть о рейсах с «товаром», о метаморфозах и перевоплощениях. О масках и новых адресах. Он станет обычным бюргером, скучным и всем довольным. Будет читать газету по утрам, помешивая серебряной ложечкой сахар в наперсточной чашке. Наверху спит женшина, с ее и Божьей помощью он больше ни в чем не будет нуждаться. Никогда. Иешуа даже перекрестился.

Он спустился вниз, пятно на лестнице, на полу, стало темно-бурым. Хозяин дома грохнулся на ступеньки плашмя, лицом вниз, Иешуа попробовал его сдвинуть – понял, что нужна помощь. Джордан ответил по телефону так, словно ждал звонка именно сейчас, звонка от Иешуа, приглашавшего на милый пикничок по очистке территории от малейших признаков присутствия хозяина дома. Вернее, от его тела.

В ожидании помощи принялся счищать кусками бумажных полотенец засыхающие пятна. Намочил полотенце, всерьез выдраил пол. Ничего, он из всех передряг выпутывался, и тут решение найдет. Другого выхода не было. Он поступил правильно.

Толстый Джордан беспечен на вид, появился с коронной усмешкой полного безразличия, но от увиденного остолбенел.

– Бро, мы так не договаривались, тут мокрое дело, я…

– Успокойся. Все объясню, вознагражу и не обижу. Впервые, что ли?

– С русской мафией мы пока не связывались. Ты вообще в курсе, кто этот тип? – Джордан метался по холлу, жестикулируя. – Важная птица, за ним серьезные люди. Из-под земли достанут.

– А из-под воды не вытащат. Действуем быстро и четко, не дергайся.

Он нашел огромную белую скатерть в кухонном шкафу, расстелил на полу.

– Вот, будет ему саван. И тащить удобней, ты упаковывай пока, машина стоит перед воротами, в гараж не поставили. Оберни, оберни плотней, я пока в гараж сбегаю, тут веревки нужны и мешок, потом объясню. Действуй.

В кармане усопшего он нашел ключи от черного лимузина, порядок.

– Я мигом, жди. Ну, что ты рот раззявил, действуй!

Тело они обвязывали веревкой, переругиваясь, вдруг Иешуа стукнул себя по лбу – забыл, сбегал в гараж, притащил еще один мешок, топор, клещи, запасную веревку, уложили груз в багажник, туда же загрузили увесистые камни из сада – я тебе позже объясню зачем, но Джордан понял, не маленький. Главное – поскорей отправиться в путь, пока любопытные не проснулись от шума, да тут никому и дела нет. За плотно запертыми дверями живут. Нос друг от друга воротят. Русские. И этот обрубок еще обзывал его черномазым! Язык Иешуа понимал; ярость, охватившая его, пока он слушал и наблюдал, не оставила ему выбора. Да и сейчас держала на ногах, такая работа никому не нравится. Потом все это кончится, кончится. И будто и не случилось ничего. А что случилось? Ничего не случилось. В нем снова ощеривал зубы загнанный волк, коротко брошенный взгляд перепугал даже Джордана.