На улице стремительно темнело. Она задернула занавески и включила маленький кухонный телевизор – для фона. Рука потянулась к карандашу, но Лара вовремя спохватилась. Не надо ничего записывать – такой короткий план можно и запомнить.
Пункт первый – встретиться с начальником Николя и выяснить, что ему известно.
Пункт второй – поговорить с Николя, выяснить причину обиды и помириться.
Пункт третий – все вернется как было, и никакой психотерапии.
Николя работал в ужасно престижном месте – Институте параэнергетики и метафизики – ИПиМ, пусть и на полставки. От такой работы не отказываются…
…также просто, как от жены.
Работа за полставки – шикарная вещь. Просыпаться в полдень, лениво потягиваясь, доползти до кухни, точнее – до кофеварки и свежих булочек, окончательно проснуться под душем, не торопясь доехать до работы, провести там несколько часов и вернуться домой уже к семи. Но дома Николя мог сидеть в комнате до ночи, что-то рассчитывая, залпом поглощая статьи и распечатки, стуча по клавиатуре и вороша чертежи. Лара, пару раз обжегшись, соваться не рисковала – только тихонько подсовывала под дверь любовные записки с намеками на ужин и его продолжение. Иногда срабатывало, но чаще – нет.
Удивительно, но, кроме названия, ей никогда и в голову не приходило расспрашивать мужа о работе. Лара зашла с телефона в браузер и очень скоро получила скудный, но вполне достаточный для начала набор сведений.
Институт находился около метро «Нарвская», часы работы – с восьми до двадцати одного. Заместитель генерального директора и начальник отдела разработки – Дмитрий Аристархович Лодин. Лара скопировала данные и расслабленно откинулась на диване.
День мог считаться завершенным успешно, даже несмотря на Томагавк и ссору с мамой.
Скоро она найдет мужа и больше не отпустит. Никогда.
Глава 3. Маэстро
Глухо лязгнул тяжелый сейфовый замок.
Маэстро с усилием повернул колесо и открыл дверцу. Из сейфа пахнуло затхлостью. Нижний отсек давно пора разобрать – вытащить на белый свет все это конструкторское барахло, чертежи гидравлических установок, приводов, электродов, датчиков и прочих неудавшихся экспериментов. Механика – великая штука, но кое-что ей не по зубам. Для этого даже можно привлечь Василича – пусть заработает немного сверхурочных, ему не повредит.
Не удержавшись, Маэстро вытащил из стопки первый попавшийся чертеж и поморщился. Эскизы не требовали точного соблюдения стандартов оформления. Взгляд притягивала единственная строчка в основной надписи, напротив графы «Проверил».
Руничев.
Маэстро не считал злопамятность недостатком, а потому не собирался ни забывать, ни прощать того унижения, которое испытал после ухода Игоря Руничева десять лет назад. Он брезгливо сунул чертеж обратно в нижний отсек. Его переиграли на его же поле – а такого Маэстро с рук никому не спускал. Ни до, ни после. За прошедшие годы Институт превратился в его крепость, в неприступный бастион, куда врагам ход был заказан.
Наверху, рядом с секретным ящичком, лежала тоненькая стопка бумаг. Прошения, письма, замаскированные угрозы. Маэстро много их понаписал, а вода между тем камень точит. Он аккуратно сложил листок, который держал в левой руке, и набрал секретную комбинацию на заветном ящичке. Глупо, конечно, писать такое – но береженого, как известно…
В последнее время из Москвы доносилось лишь сдержанное ворчание; старые патенты уже никого не устраивали, гранты раздавали кому попало, а деньги на длительные контракты отсчитывали скупо. Такими темпами скоро начнут сами придумывать темы для исследований – придется либо кланяться в ножки, либо драться до победного.
Ладно, философствования – это вечером, за чашечкой мокко. Крякнув от внезапной боли в пояснице, Маэстро обернулся и с удивлением обнаружил, что за окном стемнело. Вторник пролетел слишком быстро – совещания, комиссия из пожарного надзора, очередной ворох служебных записок с производства… и вот уже восьмой час, а он даже не подходил к кульману!
При мысли о том, что совсем скоро его детище будет полностью готово к испытаниям, началась тахикардия. Волноваться вредно. Окошко бы открыть, но на дворе середина мая, отопление давно выключили; продует – как пить дать. Маэстро тяжело опустился в кресло и открыл портсигар.
– Василич, огоньку!
Секретарь тенью проскользнул в кабинет – ишь, как вышколил-то! – и поднес начальнику импортную зажигалку. Хороша штучка, блестящая, гладкая – но Маэстро не признавал побрякушек. Зависимость от вещей еще хуже, чем зависимость от людей. Он кивнул, давая понять секретарю, что тот может быть свободен.
Василич бесшумно исчез за дверью, ведущей в приемную. Молодой еще, но смышленый. Потому и звал его Маэстро по отчеству – выказывал особое доверие. Из него хороший зам получится, исполнительный. Не для Маэстро, конечно – тому замы ни к чему – а в другой отдел очень подойдет. Но это еще годков через пять, не раньше.
Маэстро потушил сигару и поднялся. Годы брали свое – он уже не чувствовал той неуемной энергии, которая переполняла его в тридцать и бурлила в сорок. На шестом десятке приходилось следить за питанием, за режимом дня и даже за количеством курева. Он не становился моложе – а враги так и оставались недосягаемы. Они были осторожны – но Маэстро был терпелив. Ему бы поймать одного – и больше ни один из проклятых колдунов никогда не будет чувствовать себя в безопасности.
Проигрывают только те, у кого личного дела нет. Кому нечем считаться и не за что мстить. Но Маэстро не из таких – у него найдется, за какое место прищучить эту падаль. Он им многое расскажет и еще больше покажет – за себя и, главное – за Коленьку.
Эх, Коля, Коленька.
Маэстро откинулся в кресле и прикрыл глаза. Прошло уже почти три месяца, а вестей так и не было. Ни плохих, что уже давно не утешало, ни хороших, ни от полиции, ни от… других источников, которыми он пользовался в особых случаях.
– Доброго денька, Шеф Шефович. Как настроение, как чашечка кофе? Портсигар при вас? – просунув голову в дверь, Коля сверкал улыбкой и, не дожидаясь приглашения, садился на любимый стул, у самого окна. Из окна, правда, кроме задницы Кирова и не видать ничего – но Коля не жаловался. Никогда не жаловался.
Соня он был, Коленька – до самого конца был соня. Никогда раньше двенадцати в кабинет не приходил; пушками буди – не добудишься. Звал «Шеф Шефовичем» – Василич только зубами скрежетал, когда слышал. Любил стрельнуть сигару – другую, если тянуло пооткровенничать. Рассказывал про тещу, про соседского барбоса – или просто анекдоты травил без остановки. И откуда он их только помнил в таком количестве? Маэстро улыбался, протягивал портсигар и спрашивал о новостях. Иногда Коля отмалчивался, иногда, возбужденно размахивая руками, доказывал, что разгадка совсем близко, вот-вот сама придет в руки. Он сам взялся вычислить колдовское логово – никто не заставлял. Маэстро одобрительно кивал, подбадривал, заставлял раскрывать подробности.
Вот этого Коленька не любил.
Начинал путаться, рисовал на коленке диаграммы, крестики, снова и снова повторял, что близок к ответу. Маэстро не давил – а стоило бы. Давала себя знать разница поколений, «Отцы и дети», как говаривал классик. Они говорили с мальчиком Коленькой на разных языках – а теперь Маэстро остался один. Подобравшись так близко, Коля исчез – и вместе с ним исчезли все ниточки, догадки и тропинки.
Доверие стоит дорого, а доверчивость – еще дороже.
Иногда она может стоить жизни.
Сисадмин, а вместе с ним и весь отдел программистов безуспешно терзали Колин рабочий компьютер в течение месяца, после чего сдались. Все незапароленное оказалось обычным хламом, а заветная папка с результатами Колиного сыска так и осталась назойливым ярлыком на рабочем столе.
Маэстро вздохнул и вернулся в настоящее. Воспоминания – дело хорошее, но бесполезное. Корить себя за то, что не выудил у Коли пароля, он уже давно перестал. Оборвалась одна ниточка – появится другая, ничто в этом мире не исчезает бесследно.
Так не бывает.
Взгляд скользнул по часам с кукушкой – половина восьмого. Время летит быстро, даже слишком, вот уже и домой пора – а чем он может похвастаться за прошедший день?
Визгливо затрещал телефон, спрятанный на маленьком табурете у стены. Маэстро не ставил его на стол специально – слишком громоздкий. Вещи должны знать свое место.
– Слушаю.
– Москва на проводе, – прошептал Василич и переключил на межгород.
У всех свои тараканы – звонки «сверху» вызывали у бедняги такую робость, что пропадал голос и учащался пульс. Обычно после звонка Василич глотал таблетку валидола – на всякий «пожарный». Вот и еще один пунктик – излишне трепетное отношение к собственному двадцатишестилетнему организму.
– Слушаю, – снова произнес Маэстро.
– Прочел твою записку, профессор, – собеседник не счел нужным поздороваться. – Опять буянишь?
В трубке слышалось тяжелое, сердитое дыхание. Маэстро вспомнил последнюю встречу с заместителем министра – врачи давали тому от силы несколько месяцев. А вишь ты – выкарабкался!
– Ну что вы, Анатолий Павлович. Продолжаю свои исследования, и вместе с ними рассуждения, только и всего. Кто не задумывается о будущем, тем более в нашем с вами возрасте – тот беспечный и недалекий человек.
Вот тебе, министерская крыса. Посмотрим, как теперь запоешь.
В трубке закашлялись. Все-таки победить смерть окончательно не удавалось еще никому.
– Всецело согласен. Но ваш тон не выдерживает никакой критики, профессор. Нельзя же так набрасываться. Вспомните о толерантности.
– Толерастии? – презрительно скривил губы Маэстро.