«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»

Он рассказал ей, что поведение гостей на вечеринке напоминает ему учебный фильм по физике, где изображалось броуновское движение. Она удивилась, но ничего не произнесла. Потом он рассказал, как прекрасны эбеновые кенийские девушки. Кэролайн молчала, она во все глаза смотрела на «русского писателя». Когда Алекс предложил ей прогуляться, она, не задумываясь, надела пальто и отправилась за ним. Он все говорил и говорил.

В тот момент ему было все равно, понимает ли она его или нет, ему надо было с кем-то разделить свои впечатления. На рассвете он сделал ей предложение. Ему показалось, что о такой спутнице он мечтал всю жизнь. Она смеялась, когда он шутил, она переставала дышать, когда речь заходила о риске, и, самое главное, она ничего не пыталась рассказать о себе.

Александр сделал последнюю попытку «остепениться». Его сказки хорошо покупались, и он пробовал написать что-то серьезное. Вплоть до рождения сына Фредди он «высиживал» свой роман. Закончив, даже не пытался «это» пристроить, запил. Все это время Кэролайн оправдывала ожидания Алекса, никак не навязывала ему своего мнения и, почти не раскрыв своей сущности, она всецело переложила на его плечи задачу развлекать ее. Легко отказалась от своей любимой и весьма прибыльной работы редактора журнала и посвятила себя семье, дому, мужу, ребенку, а он, теряя пыл, по десятому разу рассказывал ей свои басни. Рождение сына вдохновило его на написание еще нескольких сказок, которые обеспечили им безбедное житье на долгие годы.

Алекс мечтал участвовать в воспитании сына, привить ему русскую душу, но понял, что не способен даже током поменять подгузник, не говоря уже о том, чтобы запихнуть в дитя ложку каши. Ребенок рос 100% американцем, Александр затосковал. Ему стало казаться, что эта мышеловка долгие годы ждала именно его, и он попался.

Нет, конечно, ему не в чем было упрекнуть жену, но они никак не становились ближе. Кэролайн, как черная дыра, поглощала все, что он давал ей: силы, энергию, эмоции. Он, опустошенный, искал понимания у местных завсегдатаев питейных заведений, но им хватало своих проблем, лишь бармен дежурно выслушивал его излияния, иногда ни хрена не понимая. При этом Алекс часто переходил на русский, но его давно никто не одергивал. Кэролайн совершенно спокойно приезжала за ним, грузила бесчувственное тело в машину и наутро ему, больному, приносила холодного пива.

Вроде бы жить-не тужить, но не таков наш герой. Однажды они, Кэролайн, Александр и адвокат, сели и строго по-деловому подписали кучу бумаг, по которым все оставались при своих интересах. Уже через час он стоял с сумкой в аэропорту. В тот момент ему показалось, что он никогда раньше не был так счастлив, перед ним лежал весь мир, были открыты все дороги.

6

Как все изменилось с тех пор, нет, не мир вокруг, сам человек стал другим, и внешне, и внутренне. Только он сам почти не замечает этого.

Теперь Александр не любил «сотрясать воздух» понапрасну, теперь он предпочитал слушать и смотреть. И получал от этого едва ли не большее удовольствие, чем когда-то рассказывая и показывая. Если раньше он раздражался от своего или чужого непонимания, то сейчас ему нравилось строить догадки, фантазировать.

К сожалению, он давно знает португальский язык, что лишило его полной отстраненности, но со временем он научился, наблюдая людей на расстоянии, приписывать им другие диалоги, иные взаимоотношения. Он играл людьми. Как куклами. Любая картинка становилась завязкой для театрального сюжета, возможно, это влияние дивных окружающих его декораций.

В школьном возрасте Алекс обожал кино, что являлось почти единственным доступным ему развлечением. Недалеко от дома находился «клуб кино», где за гроши можно было увидеть шедевры мирового экрана, зачастую без перевода и в черно-белом варианте. Это, конечно, не охлаждало пыла юного романтика, а рождало новый жанр «вольного» пересказа диалогов.

В то время, как большинство публики с умным видом пыталось вникнуть в глубокую суть очередного шедевра, Шурка нашептывал на ухо другу невообразимые диалоги, которые порождала его фантазия. С его подачи Фантомас мог, вдруг рассмеявшись своим ужасным смехом, крикнуть: «Сдавайтесь, подлые буржуи! Это вам за Штирлица!» В зависимости от его настроения персонажи из злых становились добрыми и наоборот, что придавало фильму, виденному десяток раз, незабываемый колорит. На серьезных, склонных к философии кинокартинах на друзей часто шикали за неуместный смех и громкий шепот, но это только придавало происходящему остроту.

По прошествии полувека, в совершенно чужой стране, и при этом не имея ни слушателей, ни собеседника, он обожал предаваться забаве детства.

Домочадцы Александра привыкли к этому и уже давно не обращали внимания на одинокую, сидящую вдалеке фигуру, бормочущую что-то на варварском языке себе под нос. Когда Алекс только купил дом, ему в наследство досталась полуглухая, что его устраивало, экономка, не понимающая на английском ни слова.

Какое-то время он просто впитывал в себя неземную красоту края и почти не нуждался в пище земной, что позволяло ему довольствоваться ежедневной густой и острой похлебкой из неведомых ему продуктов. Он беспечно гонял по окрестностям на своем бывалом джипе, чем пугал местных жителей, не выносивших суеты. Частенько ему приходилось расплачиваться за раздавленных им кур, хотя он прекрасно знал, что цифра жертв всегда была в несколько раз выше реальной. Он снисходительно улыбался этой крестьянской хитрости и никогда не спорил, что позволило ему со временем обрести доброжелателей. Насладившись вволю рыбалкой в местных горных ручейках и походами, Алекс задумал расширить свое окружение, что оказалось непросто. Девушки из деревни опасались работать у загадочного варвара с совершенно непонятными для них культурой и жизненным укладом.

7

Как только красные огни автомобиля скрылись за поворотом, пара немолодых людей, которые молча стояли в воротах, словно по команде развернулись и не спеша двинулись к дому.

– Пойду, разожгу камин, – сказала женщина, подходя к крыльцу.

– Уже, – ответил мужчина. Она улыбнулась.

Они давно жили по этому распорядку. Как только Игорь Михайлович ушел на заслуженный отдых, они с женой и собакой поселились за городом, в чудесном доме, стоящем среди огромных елей. Жена Игоря Михайловича Вера была привлекательной немолодой женщиной со светлым и спокойным лицом. Она не любила, чтобы ее называли по отчеству даже внучатые племянники. Чуть помедлив у двери дома, она задержалась на крыльце и, положив локти на перила, мечтательно вдыхала зябкий сырой воздух.

– Ничего не могу с собой поделать. Целую неделю мечтаю и жду их приезда, а потом, когда они уезжают, испытываю радость и облегчение. Я – самодур. Или, может, как правильно, «сама дура»? А?

Игорь Михайлович хоть и слышал слова жены, но промолчал. Они уже почти привыкли жить без детей. Что ж тут поделаешь. Дети стали взрослыми и самостоятельными, а природу воспринимают лишь как декорацию для шашлыка. Их манит мегаполис миллионами огней, иллюзорными перспективами и бешеным ритмом жизни, очень созвучным популярно-танцевальной музыке. Им сейчас не до вялой жизни родителей. Нельзя сказать, что Игорь Михайлович и Вера воспитали пустых никчемных отпрысков, нет, просто их сын и дочь были детьми своего времени.

– Очень тебя прошу, проверь, дома ли Снежок, прежде чем запирать дверь.

– Ну, сколько можно попрекать. Всего-то случилось один раз.

– И одного достаточно.

– Ладно-ладно. Иди.

Единственным живым существом, которое принимало оба разных ритма жизни, был спаниель Снежок. Он с удовольствием мирно посапывал у камина между хозяином и хозяйкой, и с таким же удовольствием мчался по проселочной дороге за велосипедами детей. Кстати, спаниель вовсе не был ни белым, ни даже черным, совсем непонятно, почему за ним закрепилась кличка Снежок, просто так решили все, что ему это подходит, хотя не понятно – почему. Сейчас Снежок совершал свой ритуальный пробег до ворот дачных участков, провожая машину Федора, который приезжал к родителям со своей девушкой и сестрой Полиной. Полина была не родной сестрой Федору и даже не дочерью своих родителей, ее удочерили. От нее этого никогда не скрывали, но любовь делала их родными.

Для обоих, Веры и ее мужа, их брак был вторым. Страдая от нерастраченной материнской любви, Вера, выйдя замуж за Игоря Михайловича, уговорила его удочерить девочку. Когда Полине исполнилось три года, Вера была сражена известием, что забеременела. Так и не выйдя из состояния удивления, она родила Федора. Как оказалось, это был не редкий случай, когда диагноз «бесплодие» отступает перед жаждой любить и растить детей, но, в отличие от других, Вера и Игорь Михайлович, в силу своей глубокой порядочности никогда не позволяли себе любить родного сына больше, чем приемную дочь. Даже наоборот, как только Федор начал осознавать свое мужское начало, с него стали требовать и спрашивать вдвойне. Поэтому Федор, младший по годам, вырос более самостоятельным и ответственным, чем сестра.

Игорь Михайлович отключил электричество и уже запирал гостевой домик, когда услышал за спиной тяжелое дыхание собаки. Снежок радостно, как после долгой разлуки, вертелся под ногами.

Вера сидела в кресле у камина, смотрела на огонь, в руках она теребила большой конверт, проделавший не одну тысячу километров в поисках адресата. Она медлила. Она не ждала хороших новостей от Александра Шлосса. И, хотя они не виделись много лет, он был носителем печали, теперь очень редко, но все же посещал ее во сне и приносил с собой горе, страдание, боль. Нельзя сказать, что их брак, Веры и Александра, был несчастливым, нет. Просто расставание было долгим и болезненным. И вот теперь это. Она чувствовала, ему что-то нужно, но она давно и трудно выбрасывала его из своей жизни, и сейчас было страшно впускать его обратно.

Вера была женщиной не героической, но решительной, именно это качество помогло ей оставить спивающегося Алекса и уйти «в никуда». Потом был самый тяжелый период в ее жизни, она очень страдала, маялась, искала себя. Неизвестно, как далеко завели бы ее эти поиски, но на ее пути, к счастью, оказался Игорь Михайлович, который, невзирая на слабое сопротивление Веры, почти насильно взял ее под свою защиту и покровительство. Она была безмерно ему благодарна за это.

Сейчас, перебирая конверт в руках, она думала именно о том, что это может причинить ему боль. Было сильно искушение швырнуть письмо в огонь, но Александр тоже был частью ее жизни, а выбросить годы, пусть даже прошлые, невозможно. Вера с замиранием сердца открыла конверт.

8

Эльвира, уже немного «навеселе», окрыленная удачей, пробиралась сквозь лабиринт клубных нагромождений. Она уже давно была лишена возможности посещать тусовки, не было денег, работы. Ей приходилось сдавать свою квартиру в центре, чтобы снимать себе комнату в спальном районе, а на разницу она жила. Уже год у нее не было даже возможности съездить к родителям в Муром, повидаться с дочерью.

Но сейчас она чувствовала себя ни больше, ни меньше, как амазонкой, оседлавшей крылатого Пегаса.

Как жаль, что ощущение счастья так эфемерно и летуче, это почувствовала Эльвира, когда бокал в ее руке уперся в грудь шкафоподобного верзилы в черном. Все разбилось, рассыпалось на тысячу частей, сама она скукожилась под взглядом воспаленных глаз.

Если бы у нее была хоть малейшая возможность избежать этой встречи, хоть ручейком между плитками кафеля на полу, она бы убежала. Но.

– Эль, голуба моя, вот кого не ожидал.

Поцелуи по периметру лица, ни дать, ни взять заклятые друзья.

– Похоже, ты бегаешь от меня?

– Я?! Да ты что, Макс. Пришла бы я сюда, если бы пыталась скрыться от тебя. Я же знаю, что здесь ты бываешь ежедневно! Где логика?

– Угу. Твои отмазы давно протухли, где капуста, бабки, тугрики, грины?

– Теперь я могу смело глядеть в твои глаза, видишь?

Бумажка в руках Эльвиры имела весьма потрепанный вид, но она ею, как мандатом, отмахивалась от сверлящих глаз Макса.

– У нас не банк, мы векселей не принимаем.

– Да ладно, напряги пупки. Я почти богата.

– Почти не считается. Ты кормишь нас обещаниями. У тебя уже проценты наросли на твой должок, как гроздья гнева.

– Не будь говном, Макс, я дело говорю.

– Ладно, отвянь, я подумаю.

– Максик, дорогой…